Зинаида Николаевна Гиппиус
Собрание сочинений в пятнадцати томах
Том 10. Последние желания
I
В комнате было весело, шумно. Готовили елку – завтра Рождество. Без елки Лёля не могла себе вообразить сочельника, а здешний сочельник уж и так нехороший, ненастоящий: целый день грело солнце, на улицах сухо и в зале отворяли окно. Лёля любила, чтобы уж если зима, то снег был бы и мороз, она привыкла к морозу дома, на севере. Здесь она иногда уставала от солнца и тепла.
Собралось уже много гостей. Пригласили и детей, но в залу их пока не пускали. Еще не совсем стемнело, но Лёля спустила портьеры, ей хотелось скорей вечера. Елка стояла посередине, темная и свежая. На столе лежали игрушки, яблоки и золоченые коробочки. Лёля вскакивала на стул, вешала апельсины, которые никак не хотели держаться, прикрепляла свечи. Высокий кадет ей помогал. С другой стороны два ученика старались привязать какую-то тяжелую бонбоньерку, что им никак не удавалось. Молодежь прибывала, и в зале становилось все шумнее. Особенно Лёля была весела: она радовалась елке и еще одному обстоятельству: сегодня первый раз пришел тот высокий, кудрявый ученик, что сидит в углу у рояля, смущенный и неловкий. Она дала себе слово, что он придет. Какой он смешной! Разве можно чуть не взрослому человеку так бояться мамаши? Ведь ему приятно здесь, ну и пусть идет туда, где ему приятно, он не ребенок. Право, этих мальчиков нужно учить быть людьми.
В углу на диване сидела мать Лёли, бледная, пожилая женщина, одетая в длинное черное платье. Лицо у нее было строгое, даже надменное. Она разговаривала с двумя гостьями и с приятным блондином лет тридцати пяти, сидевшим около нее. Блондин был ее дальний родственник, дипломат. У него случились дела в том же южном городе, куда Аюнины переехали полгода назад для здоровья Лёли.
– Мама, елка готова. Я позову детей, – сказала Лёля и убежала.
Дипломат произнес: «Красиво», и склонил голову немного набок. «Прекрасная вещь для детей елка…»
Лёля уже вернулась и услышала последние слова.
– В самом деле? Какую вы новость сказали, Николай Николаевич! Да и не для детей только, а для меня, и для всех, и вообще елка чудная вещь. Лучше елки только танцы да верховая езда, а больше ничего нет.
– Верно говорите, тетушка, согласен. Давайте-ка ручки ваши.
Николай Николаевич звал Лёлю «тетушкой», хотя она ему приходилась какой-то троюродной племянницей, и беспрепятственно целовал у нее руки.
Когда елка потухла и дети разъехались, Лёля вздумала устроить танцы, потом фанты. Лёле было девятнадцать лет, и из всего общества она была старшая; только ее двоюродному брату Коле, ученику восьмого класса, минуло двадцать да кудрявому Васе было девятнадцать с половиной.
Школьник-поэт с длинным носом, с торчащими волосами отказался играть в фанты: он добыл где-то чернильницу, поставил ее на рояль и писал стихотворение. Он был влюблен в Лёлю и в этот раз писал уже шестое стихотворение.
Вася Гольдберг был красивее всех, и всем барышням он нравился. Когда вышел его фант и ему пришлось быть «исповедником», одна барышня, черноволосая и некрасивая, предложила: «Давайте признаемся ему все в любви, господа!»
– Он поверит, – сказала другая. Лёля засмеялась:
– А ты боишься? Тем лучше, что поверит.
– Решено. Я иду первая.
Комната Лёли, куда удалился Вася, была большая, уютная, с темными обоями и мягкими коврами. Вася сидел у стола, наклонив голову. Лёля отлично умела притворяться. Она притворилась смущенной.
– Я скажу вам только одну вещь… Не знаю, сочтете ли вы это грехом… Я скажу вам, что вы мне очень нравитесь, очень, больше, нежели вы думаете…
Он пристально смотрел на нее и казался удивленным.
– Это правда, Лёля?
– Правда… Я не скажу больше ничего…
И она хотела уйти. Он остановил ее.
– Так это правда?
– Да.
– Вы хотите, чтобы я вам тоже сказал. Я скажу… Да вы сами знаете… Лёля, вы можете любить? Мне казалось, что нет… А я вас так люблю…
– Я могу сказать на это: «Любила Чацкого когда-то, меня разлюбит, как его…» Помните Катю? (Катя была та самая черноволосая и некрасивая барышня, которая предложила игру в фанты и, по слухам, была отчаянно влюблена в Васю).
– Лёля, и вы можете сравнивать…
Но Лёля уже убежала. Ей было так весело, что она подшутила над Васей. Она не хотела, чтобы он догадался о заговоре, и поспешила переменить игру.
Вася вышел довольный собою и вечером. Ему нравилась Лёля и хотелось, чтобы она влюбилась в него. Она такая насмешница, все в нее влюбляются, а она ни в кого. «Вот если б я мог, – думал Вася… – Да отчего я не могу ей понравиться? Смешно, если она влюбится в этого поэта Ренке или кадета глупого… Правда, ей не в кого было влюбляться, оттого она и не влюбилась»… Вася окончательно пришел в хорошее настроение и сильно возмечтал о себе. А по дороге домой насвистывал лезгинку.
II
Вася стал бывать у Аюниных каждую субботу. В первый раз после сочельника он шел с замиранием сердца: как-то Лёля его встретит? Обрадуется? Покраснеет? Ничуть. Она весела и смеется как прежде. А об исповеди точно совсем позабыла. Кокетничает с ним – но так же, как с другими; Николаю Николаевичу сама дает целовать руки, а стихи Ренке перевязала розовой лентой с длинными концами и положила на видное место.
Вася нахмурился, ушел сердитый и пропустил одну субботу. Она – опять ничего, даже не спросила. Вася начал задумываться, и Лёля ему стала еще больше нравиться.
А Лёля все помнила, только ей пока некогда было заниматься с Васей, другое дело случилось. Кузен привел товарища, угрюмого армянина, и держал с Лёлей пари, что этого она не расшевелит. Лёля пари выиграла, армянин ей надоел, она вспомнила о Васе, стала наблюдать за ним.
– Отчего вы такой грустный?
– Так, невесело.
– Отчего невесело?
– Так.
– Ай какой вы: весна наступает, экзамены, да? Оттого?
– Нет… Вы знаете…
– Глупости всё; скажите лучше, вы в какой университет пойдете?
– Я не пойду в университет.
– Как не пойдете?
– Я пойду в военную службу… Я хочу взять жизнь скорее… Зачем твердить то, что мне не нужно и что я все равно забуду? Нет…
Он остановился.
– Продолжайте, что ж вы? Лёля смотрела насмешливо.
«Фу ты, черт, кажется проврался», – подумал Вася.
– Нет, Лёля, простите… Теперь я уйду. У меня голова болит… Вот Ренке остается…
– Какой вы злой, Вася, уходите? Ну хорошо, только… знаете что? Приходите во вторник со скрипкой, поиграем; я еще не слышала, как вы играете. Никого не будет; хотите?
Вася согласился. А Лёля, ложась спать, была рассеяна и даже чуть не забыла написать несколько слов в дневнике. Лёля иногда сочиняла стихи и очень любила романы. Ей было досадно, что она выросла такая большая и ни разу не была влюблена. Даже когда она думала о другом, о жизни, о смерти или читала серьезную книгу, ей казалось, что все для нее было бы не так необъяснимо, если бы хоть один раз она была влюблена.
С мамой своей Лёля была далека. Она думала, что мама не любит ее. Она всегда такая ровная, спокойная. Вот когда еще папа не умер – Лёле весело жилось. Она его любимицей была, баловницей. С тех пор как он умер, Лёля стала совсем одинока; подруг у нее не было, только книжки да дневник остались. «Отчего мама не любит меня, как я ее люблю? – думала она часто еще маленькой девочкой, когда просыпалась вдруг ночью и лежала в темноте. – Может быть, я не родная дочь, подкидыш… Да, верно подкидыш… Оттого и не любит меня мама…» И Лёля горько плакала.
Марья Васильевна, Лёлина мать, была из старинного дворянского рода и к своим предкам относилась с почтением. Аюнин приходился ей дальним кузеном, имел состояние. Марье Васильевне минуло восемнадцать лет, когда она вышла за него. С виду она была спокойная и строгая, говорила мало, а что лежало у нее на душе – никто не знал. Она никогда ни к кому не выражала любви, даже случайно. Может быть, любовь, невысказанная, была еще сильнее и горячее. Лёля теперь, после смерти мужа, стала для нее дороже всего на свете. Она чувствовала, что дочь не понимает этого, что с каждым годом они становятся все более далекими и чуждыми; ей было больно, но она не могла помочь, Лёля и ее мать любили друг друга странно, не как мать и дочь, а глубже, эгоистичнее, и каждая думала, что она одна любит, без ответа. Они были обе одиноки. Едва ли даже случай мог помочь им: с годами они расходились все дальше. Им мешал стыд, гордость и привычка.
III
Вечером, когда Лёля сидела за какой-то скучной книжкой одна – приехал Николай Николаевич. Он влетел в комнату, веселый и развязный.
