B.К.КЮХЕЛЬБЕКЕР
АДО
Эстонская повесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Воскресните в моей памяти, леса дикие, угрюмые! Вы, ели, до небес восходящие, сосны темно-зеленые, вековые дщери Эстонии, тундры, блата непроходимые, - ныне вспоминаю вас! Тебя, мрачное Ульви, тебя, холм Авинормский, препоясанный извилистым ручьем, тебя, песчаный Неналь, тебя, Чудское бурное озеро! С брегов Невы, из пышных стен Петрополя, пренесенный младенцем на брега Пейпуса, вовеки не забуду градищ твоих, земля моих предков, твоего превобытного племени, обычаев, нравов, преданий твоих! Ни Рейн и скаты его, покрытые развалинами замков рыцарских, виноградниками, многолюдными градами и селениями, ни Кавказ, превосходящий Альпы высотою, убеленные вечными снегами, простирающий на юг Арагвский водопад и на север - водопад Терекский, ни сладостный Гурджистан [Грузия. - Здесь и далее все подстрочные примечания принадлежат автору.], ни Прованс, столь же сладостный, - не могли изгладить из моего воображения картин, поразивших меня в те лета, когда начинаешь чувствовать, но еще не понимаешь ни себя, ни мира, тебя окружающего.
Было время, когда сии пустынные места были еще пустыннее, когда пасмурная природа Эстонии являлась еще пасмурнее, когда ее мощные обитатели не знали ни саксонского ига, ни кроткого учения Христова. Сохранились по сю пору сказания о сих веках независимости и силы. Тогда два кудесника, жрецы Юмалы [Юмала - Зевс чудских племен], жили здесь один на холме Авинормском, другой в долине Майцма, у подножия оного. Соседи благоговели пред ними и страшились их; но их имена поглотило забвение. При захождении солнца, - говорит предание, - вставал кудесник авинормский, да затворит железные врата своего тына дубового, и скрып их слышался в долине; тогда майцмасский клеврет его вскакивал с ложа и спешил к своим вратам железным же.
Сих исполинов-волшебников давно уже не было. При исходе Тормских лесов в последний раз Адо и Сур, потомки их, еманды [Старшины] племен пейпусских, сражались с меченосцами и с латышами, их подручниками. Убальд-Логуз, ненавистный пришлец, и с ним Икскул, крещеный вождь леттов, жителей двинских, победили их.
Сур был стоптан конем Убальда; плененный, он отрекся от богов своего отечества. Сур стал называться Индриком. Убальд послал его в Ульви своим старостою (кубьясом); маймесы прозвали его Ульви-Графом, и самые саксы, издеваясь, нередко честили его тем же именем. Между тем рыцарь Логуз, наложив дань на племена пейпусские, оставив монаха в Торме и стражей латышских в окрестных селеньях, удалился в Ригу к епископу Альберту. Еманд Адо сражался с отчаянием раненого медведя в бою Тормском, сорвал трех меченосцев с коней их, вместе с частью черепа срубил шишак Мадиса, Икскулова брата, прорвался чрез густую толпу латышей, трепетавших его голосу, и, бродив три дня в дебрях и болотах, возвратился наконец в полночь в Майцму, в жилище свое.
Теперь он стоял среди мрака пред своим домом. Окликались караулы: то были летты, рабы саксонские. Луна прорвалася сквозь осенние тучи и осветила обиталища. Нож сверкал в руке еманда; он вслушался в безмолвие, устремил бдительный взор вдоль ручья; казалось, ожидал встречи, но не страшился ее. Вдруг позади, по хрупким листьям развенчанного бора, раздался шелест шагов, - он оглянулся и видит: сребреный шитец [По-эстонски: броц] блестит на груди девицы, бусы покрывают шею, черные волоса и ленты разноцветные развеваются по плечам ее. Он всматривается: так это Мая, это дочь его! "Ты ли предо мной, злополучная? Как уцелела ты от руки врагов моих? Где твоя мать и братия?"
Мая. Родительница моя преселилась в дом Юмалы; младенцы, братья мои, за нею последовали: их кровь обагрила праг нашей хижины. Меня же исторг из среды убийц Нор, сын Сура, обрученный мой.
Адо. Да возьмет душу его Курат [Злой дух], мучитель предателей!
Почто не умел он сражаться с саксами в полях Тормских? - Но он не ведал о нашествии иноплеменников!
Мая. Уже через день после битвы вашей возвратился он из-за Пейпуса, из Новаграда Великого, куда, как знаешь, был послан отцом с добычей осенней ловитвы, с медвежьей и волчьей рухлядью. С ним вместе явились немцы в наше убежище.
Адо. Где же он?
Мая. Тебя отыскивает Нор в глубине бора. Он путь свой направил к градищу Лоресарскому, при восходе солнца будет ждать меня на холме Авинормском, а мне велел скрываться ночью за ручьем в виду моей родины.
Адо. Идем на холм Авинормский; возвещу ему пленение Сурово и наше посрамление.
Между тем псы залились лаем, и воин латышский мелькнул между деревьями. Он был обращен к ним спиною, но Адо устремился к нему вихрем и схватил его мощной рукою: "Ни слова, презренный невольник, или в сей же миг свергну тебя в бездну Парголы! [Ад] Проведи нас чрез селение, окликайся за нас, не помышляй об измене: нож мой касается твоего горла!" И трепетный латыш провел их до конца улицы, вывел из деревни и на оклик земляков своих ответствовал: "св. Иоанн и Германия!" Потом, когда снял с него десницу страшный Адо и пропал в туманах из глаз его, он вполголоса произнес мольбу благодарения Перкуну и Понтримбосу и Пиколю [Идолы латышские] - тайным богам своим, которых новый христианин не отвык призывать в опасностях, которых дивные лики чудились леттам еще долго по принятии крещения среди ветвей сенолиственного дуба и широкого орешника.
Адо и Мая ждали на холме Авинормском и дождались с новым солнцем прихода Норова. Они сетовали вместе о гибели отечества и оплакивали плен Сура и падение сынов Эстонии. Адо поселился здесь с дочерью в глухом уединении. Беспредельная среди самого рабства приверженность маймесов, суеверие латышей и немцев обезопасили приют героя-изгнанника: если до них и доходили смутные слухи о близком соседстве старого еманда, они не смели отыскивать жилище храброго, считая его грозным кудесником. Нор, прожив с отцом и дочерью дней несколько и соорудив им хижину, переоделся в серый кафтан латышский, обрил бороду и отправился в Ульви, да узнает жребий родителя. Скорбен он возвратился. "Адо, - сказал он товарищу Сурову, - у меня нет уже отца, у тебя нет уже друга верного. Ульви-Граф Индрик не есть прежний Сур: он - раб и кубьяс иноплеменников". - "Да будет проклято имя несчастного!" - ответствовал Адо и погрузился в молчание.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Медленно текло время на холме Авинормском. Адо и Нор скучали спокойствием. В долгие зимние ночи они беседовали о свободе и отечестве, гнев и отчаяние обуревали сердца их: они вокруг себя зрели одно малодушие. Днем исходили они вместе на бой с медведями, на ловитву лосей и лис. Тогда обвертывали они шуйцу ветхим рубищем и лыком, а десницу вооружали кистенем убийственным.
Они знали логовища зверей, стерегли их, когда возвращались, и несли им смерть неминуемую. Напрасно косматый властитель дубравы подъемлется, напрасно двуногий идет им во сретение, превышает их ростом, простирает к ним страшные объятия и, гневный, разверзает пасть свою. Они предают зубам его единую длань обезопасенную, а другую - с мертвящим железом - вонзают и обращают в его растерзанных персях. Не избегнет их олень роговетвистый:
они летят на широких лыжах по глубоким снегам, и дротик их поражает его крутую гордую выю! Горе и хищному сыну Саксонии, когда, заблудшись в бору, с ними встретится!
Мая ужасалася своего сурового родителя, но тщилась разгонять тяжелые туманы его горести. Ее усилия оставались тщетными, с дня на день Адо становился мрачнее и безмолвнее. Краткий сон его был прерываем дикими мечтаниями; нередко являлись ему тени убиенной Тио, ее матери, и убиенных младенцев, братьев ее, и он стонал, как бы подавленный Куратом. Иногда ему виделся жестокий Убальд: он сражался с ним, повергал его на землю, погружал в него нож и вдруг - узнавал в нем прежнего друга, Индрика.
Но чаще провожал он ночи без сна. Тогда и Мая не спала; сидя за самопрялкою, она украдкою всматривалась в черты отца и изредка старалась развлечь его простою песнию, которую тут же слагала по обыкновению дочерей своего племени. - Простые напевы дев Эстонии, почто ныне, чрез двадцать почти лет бурной жизни, отзываетесь в слухе моем? Почто тревожите душу мою, смутные отголоски зимних посиделок их? Быть может, никогда уже не услышу языка чудского, но да сохраню здесь одну из песней Манных.
Государь ты светлый, месяц.
Что сверкаешь в облаках?
Не блистай, отец, над нами,
Не открой пришельцу нас.
Волк за хатой завывает,
Мне ужасен барский голос,
Голос твой, железный муж!
Но я волка не боюсь!
Мадли, дней моих подруга,
В Майцме вместе мы росли.
Ах, убит жених твой, Мадли,
Ты ж - убийц его раба.
Ты для немца ложе стелешь,
На него прядешь и ткешь!
Что ж еще ты, Мадли, дышишь?
Мадли, я бы умерла!
Между тем кубьяс Индрик давно уже знал об авинормских пустынниках. Не раз встречался он с сыном в глуши лесной, не раз уговаривал его возвратиться в Ульви и разделить с отцом милости победителей, но, пристыженный пронзительным взором юноши, умолкал и без препятствия отпускал его к суровому Адо.
