Юрий еще находился в оном при распространении первых слухов о приближении варваров; и сии слухи замедляли отъезд промышленников и его отбытие в Эстонию, куда стремился он в мечтах мучительных, да умрет, по крайней мере, участник покушений великодушных соотчичей.
Что происходило между тем в стране запейпусской? Несколько месяцев заговорщики умели сокрыть свою тайну от подозрений Убальда и его подручников. Но мало-помалу стала доходить до него смутная молва об их сходбищах, об отлучках старейшин деревень, ему подвластных. Кроме того, между немцами и латышами распространился и вскоре подтвердился слух, что кудесник холма Авинормского - не кто иное, как Адо, считавшийся доселе убитым вождь эстонский.
Как скоро рыцарь в том уверился, он престал страшиться того, в ком предполагал грозного, могущего волшебника, но познал врага побежденного. Наконец он открыл градище Лоресарское, проведал об назначенном там сборище, дождался в засаде прихода тайных идолопоклонников, соорудивших в сей дебри истуканы свои и пришедших ныне туда для жертвоприношения. Выскочил при самом начатии их обрядов, первого Сура поразил насмерть дротиком и полонил прочих, безоруженных незапным ужасом, не веривших глаз-ам своим, что среди сонма своего видят грозный гребень шишака, белый плащ и вышитые на нем крестообразно красные два меча кавалерские. В числе несчастных пленников находился и Адо, в жреческом облачении совершавший приношение.
По обыкновению того времени, продолжавшемуся в отечестве латышей курских даже до самого их приятия под российское подданство, посреди каждого двора рыцарского находилися плаха и топор. Каждый помещик, не относясь ни к кому, мог без всякого суда предавать смерти любого своего подданного, навлекшего на себя его негодование.
Пред замком Убальда пески логузские испили кровь главных заговорщиков. Главы их были восхищены на копья и выставлены пред въездом в те селения, в коих они прежде начальствовали.
Их сродников тиран повелел повесить на деревьях в лесу Авинормском. Одного Адо сберег бесчеловечный, да предаст ведуна и жреца идолов пылающему костру по приговору духовному.
Председателем суда, долженствовавшего решить участь злополучного, был доминиканец, приор дерптского Мариинского монастыря. Он тогда находился в Риге, при дворе епископском, - вот что замедляло казнь Адову.
Заутра по пленении отца ее Мая ждала, ждала и не дождалась прибытия родителя; вместо его явились латники латышские, схватили ее и повлекли к жестокому повелителю. К счастию, сотник их был юноша, который до нашествия немцев, еще младенцем, пользовался однажды, в сопровождении своего отца, гостеприимством Адовым. Михаил, - так назывался он теперь, - знал Маю еще в пеленах; теперь узрел ее снова совершенною, прелестною девою.
Сердце его воспылало незапным пламенем; он решился спасти ее.
Воины прибыли в Логуз. Михаил предстал лицу своего властителя и вещал ему, указывая на пленницу: "Милосердный господин, в Тормском бою я дважды отбил секиру эстонскую, несшую тебе смерть; сопровождая тебя на ловитву, мне удалось удушить подшубного старца [Название, которое по сю пору многие финские племена дают медведю] - огромного медведя, уже стащившего тебя с коня. Ты мне тогда благоволил сказать: если чего пожелаешь, Михаил, от меня смело требуй! И вот настала пора, государь мой; я узнал желание: пощади сию девицу, не казни ее, но выдай ее за меня, за твоего слугу верного!"
Зима жизни, суровая старость уже убеляла власы Убальда.
Он с своего девятогонадесять года находился в полку неискусрбрачных витязей, воителей Христовых, но он осквернял сан свой, ежедневно нарушал клятву, налагающую на него целомудрие иноческое, и разливался распутством. Ветхий сластолюбец взглянул на Маю, и кровь его взволновалась. Но он Михаилу рек с улыбкою: "Мой друг, сия неверная ненавидит наш божественный закон; ты сам еще недавно утвердился в нем; страшусь, да не вовлечет тебя в отступление, в грех, ничем не искупимый! Я твой восприемник, я перед богом отвечаю за душу твою и не могу согласиться тотчас на брак ваш! Но жизнь ей дарую, - пусть она пробудет в вамке моем; мой духовник обратит ее в веру истинную, потом она будет тебе женою!"
Михаил понял своего властителя, устремил на него взор пылающий, принудил его потупить пристыженные очи и в душе поклялся ему в непримиримой ненависти, но прикрыл на время ярость свою личиною покорности.
Между тем Мая находилась во власти изверга. Он сначала был уверен в легкой, неминуемой победе, но неожиданно встретил отчаянное сопротивление. Гнев и вожделение попеременно волновали и делили перси Убальда: он то грозил своей пленнице, то пресмыкался пред нею, но всегда встречал равное презрение. Наконец он ей предложил свободу отца - наградою за ее посрамление.
Тогда злополучная смутилася. "Убальд! - сказала она, - я принадлежу моему родителю: веди меня к нему!" Их свидание было ужасно: она застала несчастного старца, неукротимого сына вольности, в глухом смрадном погребе, обремененного оковами.
Когда узнал Адо, для чего пред ним дочь его, он ее обнял, впервые в жизни зарыдал и вещал, лобзая руки ее: "Дитя мое!
Ты оказала силу, превышающую пол твой! Признаюсь, я считал тебя уже погибшею для чести. Будь тверда! Своим бесславием не спасешь меня, умри свободною, чистою моею дщерью!"
Их беседу подслушал Михаил. Он видел, как тюремщик - его дядя - привел девицу, и предложил ему проводить ее обратно к Убальду. Сей, зная благосклонность к нему рыцаря, без затруднений согласился и оставил племянника у входа темничного.
"Ты не умрешь, великодушная! - воскликнул он, врываясь к ним. - Во что бы то ни стало спасу тебя! Дождись моего возвращения!" С сими словами он снова бросился вон из подвала и в два мига возвратился с мужскою одеждою. "Теперь ты свободна, девица! Кафтан сей обратит тебя в отрока - никто не узнает тебя!" - сказал он ей.
Мая. Избавь моего родителя! Не помышляй обо мне, юноша!
Михаил. Твой отец тремя толстыми железными обручами в обхват прикован к стене, наши соединенные усилия не сломят их. Скорее тебя его откроют при выходе!
Мая. Еще раз молю тебя: не помышляй обо мне! Будь его хранителем! Знаю твою милость ко мне. Злополучная, не могу отвечать на любовь твою: мое слово дано, ни за что не изменю ему!
Оставь меня, великодушный юноша!
Михаил взглянул на прекрасную. Его взоры темнели и сверкали, он готов был удалиться, наконец сказал ей трепещущим голосом: "Найди средства избавить своего родителя; верь, во мне найдешь помощника! Жизнь его на два - и на три месяца обезопасена: его должен судить приор дерптский, который возвратится из Риги не прежде как по наступлении зимы! Ищи друзей и покровителей в России!" - Мая еще долго упорствовала, долго еще заклинала предпочесть ей родителя. Увещания и просьбы Михайловы, просьбы, приказания самого Адо в первый раз на нее не действовали; она только тогда решилась изыдти за своим избавителем, когда убедилась, что нет другого средства спасти старца.
Она опомнилась на брегу озера, - Михаила уже пред нею не было. Долго стояла она бездыханна, трепетна, накднец пошла вдоль по Щйпусу и в полночь узрела Неналь и рыбачьи суда русские.
Полновесный кошелек, подарок Михаила, который нашла в своем кармане, чрез три дня доставил ее в Новгород. Не зная языка, она не могла отыскать Юрия и уже, быть может, начинала думать, что в узах какой-нибудь прекрасной русачки он забыл и несчастное отечество, и бедную Маю.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Однажды за городом, при потухающей заре вечерней, Юрий сидел на склоне покатых брегов Волхова и, задумчивый, следовал глазами за его течением. Давно уже не говорил он языком своей родины, давно уже звуки оного не ласкали слуха юноши. Ныне в уединении напевал он заунывную песнь эстонскую:
На брегу чужой реки
Одинок тоскую,
Грустно в дальной стороне
Воду пить чужую!
Ах, зачем я не сокол?
Полетел бы к милым!
В их дремучие леса,
К их холмам унылым!
В те места, где злой пришлец
Зрит, смеясь, их слезы,
Где одна глухая ночь
Слышит их угрозы!
Полетел бы я туда,
К ним, к родным, в объятья!
На пришельцев бы восстал!
С вами б умер, братья!
Едва он кончил последний стих своей жалобы, как вдруг поразил его голос знакомый и сладостный, - он пронесся над водами как невидимый дух, как ветерок, струящий зеркало ручья ему знакомого, как тужащая душа плененного отечества:
На брегу чужой реки
Ты почто тоскуешь?
Нор, воздвигнись, потеки,
Вспомни край родимый!
Что ты медлишь, храбрый Нор?
Нас пришлец терзает!
Варвар - долы, луг и бор
Кровью напояет!
Юрий вскочил, озирается, рукой касается чела и очей, не знает - спит или бодрствует. Но он еще раз устремляет взоры: пред ним прекрасный юноша, по одежде - его соотечественник. Мягкие, черные как смоль локоны падают на рамена из-под круглой синей шапочки, плотно касающейся главы его; темный кафтан опоясан широким ремнем, украшенным большими серебряными пряжками; шея блестящей белизны открыта, грудь плотно застегнута, ноги покрыты обувью из коры древесной. В третий раз Юрий всматривается в юношу и узнает его: пред ним Мая, дщерь Адова.
