Александръ Амфитеатровъ
(Old Gentleman)
Рождество «Непобѣдимаго солнца»
Въ западной церкви обычай праздновать 25 декабря, какъ день рожденія Спасителя, утвердился въ IV вѣкѣ. Церковь восточная приняла то же самое число нѣсколько позднѣе. Были дѣлаемы неоднократныя попытки обосновать это число историческими данными, какъ дѣйствительную дату для начала земной жизни Іисуса Христа, но попытки эти натянуты, мало достовѣрны и должны быть отчислены къ апокрифическимъ ложнымъ мудрствованіямъ. Древнее христіанское преданіе не даетъ матеріаловъ къ ихъ подтвержденію. Извѣстно, что въ настоящее время высказано сомнѣніе даже въ правильности нашего лѣтоисчисленія. Предполагаютъ, будто воплощеніе Іисуса Христа совершилось не въ 753 году отъ основанія Рима, но въ 749, - что прибавляетъ эрѣ нашей цѣлые четыре года. Талмудъ относить вѣкъ Христовъ почти на столѣтіе ранѣе. При такой неясности дать даже въ годахъ, трудно спорить о числахъ. Есть возможность полагать, что, на Западѣ, нѣкогда Рождество справлялось въ маѣ: улыбку Младенца-Христа встрѣчала улыбка возрожденной природы. Указаніе это, однако, сомнительно. Уже древнѣйшій (III–IV в.) церковно-юридическій сборникъ христіанскій, извѣстный подъ названіемъ «Апостольскихъ постановленій», учитъ: «Дни праздничные соблюдайте и прежде всего день Рождества Господня, совершая его въ двадцать пятый день девятаго мѣсяца», то есть — при мартовскомъ годѣ — декабря.
Строители христіанства, ломая въ куски старыя языческія вѣрованія, имѣли, однако, огромное политическое благоразуміе — не давать новообращеннымъ массамъ возможности заскучать по старому культу и оставляли въ большей или меньшей неприкосновенности народный праздничный календарь, лишь истолковывая его сообразно требованіямъ новой религіи, примѣняя древніе торжественные дни къ преданіямъ, легендамъ и святынямъ христіанскимъ. Благоразуміе это было проявлено и по отношенню къ празднику 25 декабря.
День этотъ — восьмое число январскихъ календъ — торжественно справлялся въ римской имперіи гораздо раньше христіанской реформы Константина Великаго. Около 273 года императоръ Авреліанъ установилъ на 25 декабря празднество въ честь зимняго солнцестоянія, подъ названіемъ:
Dies Natalis Solis Invicti — Рождество Непобѣдимаго Солнца. Слово «установилъ», лучше замѣнить словомъ «узаконилъ», т.-е. ввелъ въ оффиціальный культъ имперіи народный праздникъ, даннымъ давно уже торжествуемый, по обычаямъ, признаннымъ, если не всѣмъ Римомъ, то весьма значительною его частью. Третій вѣкъ христіанской эры въ Римѣ — эпоха торжества солнечныхъ культовъ. Геліогабалъ верховный жрецъ храма Солнца въ сирійскомъ Эмесѣ на Оронтѣ — сидитъ на императорскомъ престолѣ и предписываетъ Риму обожать вывезенный съ Востока коническій аэролитъ: символъ производительности благого солнца Проводится идея, что всѣ боги, національные и чужеземные, — ничто иное, какъ олицетвореніе одного бога — солнца. Идея эта получаетъ не только религіозное, но и политическое значеніе.
Римскимъ императорамъ льститъ мысль видѣть то же единовластіе на небѣ, что Римъ создалъ на землѣ. Подобно монархамъ Азіи и Египта, они начинаютъ считать себя представителями и роднею солнца. Восточная прививка воздѣйствовала въ Римѣ быстро и энергично, попавъ на хорошо подготовленную почву расшатаннаго эклектическаго политеизма. Царствованіе Авреліана характеризуется религіозно-политическимъ торжествомъ солнечной идеи, а при Діоклетіанѣ наступаетъ ея золотой вѣкъ. При этихъ императорахъ, на римскихъ медаляхъ стала появляться надпись «Sol dominus imperii romani» — символъ оффиціальнаго культа, слившаго для римлянъ Солнце и Митру въ тожество. Выражаясь словами Лукіана, «мидіецъ Миѳра, въ персидскомъ одѣяніи, съ тіарой на головѣ, не знающій по-гречески даже настолько, чтобы можно было съ нимъ поздороваться», воцаряется въ пещерѣ на самомъ Капитоліи. Уже одно множество миѳраитическихъ памятниковъ, находимыхъ повсемѣстно, гдѣ только летали нѣкогда орлы римскихъ легіоновъ, свидѣтельствуетъ о широкомъ, всенародномъ господствѣ солнечнаго культа въ эпоху, предшествовавшую государственной побѣдѣ христіанства. Одинъ городъ Римъ, въ концѣ IV вѣка, насчитывалъ, въ предѣлахъ своихъ, тридцать семь миѳреумовъ. Большая часть миѳраитическихъ барельефовъ относится къ III и IV вѣку; лишь немногіе принадлежать къ эпохѣ Антониновъ. Культъ Миѳры проникъ въ Римъ во время войны Помпея съ морскими разбойниками, — слѣдовательно, всего однимъ вѣкомъ ранѣе апостольской проповѣди; такимъ образомъ, ростъ его совершился почти параллельно росту христіанскаго культа. Многіе историки справедливо находятъ, что культъ Миѳры, — это, по остроумному сравненію Ренана, франмасонство древняго міpa — какъ рѣзкая и въ высшей степени популярная монотеистическая поправка къ обветшалому язычеству, тормозилъ побѣдоносное развитіе христіанства не въ меньшей мѣрѣ, чѣмъ гоненія Деція, Діоклетіана и другихъ убѣжденныхъ политическихъ преслѣдователей религіи Іисуса. По справедливому замѣчанію одного изслѣдователя, «міръ былъ бы миѳраитическимъ, если бы не распространилось христіанство». Вѣдь даже Константинъ Великій, котораго церковь зоветъ Равноапостольнымъ, былъ ревностнымъ миѳраитомъ.
Существуя слишкомъ три вѣка рядомъ, до извѣстной степени соперничая одна съ другою за преобладаніе, двѣ религіи, обѣ проповѣдующія единобожіе и возвышенныя нравственныя начала, — ибо культу Миѳры нельзя отказать въ таковыхъ, несмотря на нѣкоторыя мрачныя его подробности, — не могли претерпѣть такое тѣсное сосѣдство безъ нѣкотораго взаимовліянія. Онѣ одновременно и мѣшали одна другой, и помогали. Что христіанскія вліянія проникали въ миѳраизмъ, — по всей вѣроятности, по преимуществу черезъ гностическія секты, — несомнѣнно. Миѳраизмъ имѣлъ нѣкоторое подобіе таинствъ евхаристіи и крещенія, общія съ христіанствомъ надежды на вѣчную жизнь, схожія представленія о раѣ, подобіе догмата о непорочномъ зачатіи и т. д. Самая идея Миѳры. — какъ свѣта, исходящаго отъ верховнаго божества и равнаго въ чести и славѣ съ верховнымъ божествомъ, которому онъ, Миѳра, нераздѣленъ, — имѣетъ смутное сходство съ «споклоняемостью» Лицъ христіанской Троицы. «Этого Миѳру, владыку пастбищъ, — говоритъ Зендъ-Авеста, — я создалъ, какъ достойнаго жертвоприношеніи и славословія, наравнѣ со мною, Агура-Маздой». Подражаніе христіанамъ миѳраиты доводили даже до постройки храмовъ своихъ, «миѳреумовъ», въ формѣ креста: таковъ храмъ открытый въ Геддеригеймѣ, близъ Франкфурта. Дѣленіе миѳреума было то же, что и первобытнаго христіанскаго храма: на три корабля, причемъ средній имѣлъ въ глубинѣ нѣчто вродѣ алтаря — плиту съ общеизвѣстнымъ барельефомъ Миѳры, поражающаго жертвеннаго быка. Даже самое изoбpaжeнie этого акта уже даетъ намекъ на нѣкоторую близость къ христіанскому образу жертвы, приносимой въ искупленіе мipoвoro природнаго грѣха; намекъ этотъ еще подчеркнутъ тѣмъ выраженіемъ глубокаго состраданія Миѳры къ пораженному имъ быку и отвращенія его отъ кровавой, совершаемой имъ жертвы, которое неизмѣнно присуще всѣмъ миѳраитическимъ барельефамъ. Въ особенности ярко сказывается оно на горельефѣ музея въ Карлсруэ, открытомъ въ 1838 году близъ городка Нейнгеймъ, недалеко отъ Гейдельберга. Идея насилія, свершаемаго Богомъ надъ своею волею, во искупленіе мipa, идея выкупа отъ смерти противовольною жертвою, которой Богъ спасаетъ человѣчество, такимъ образомъ, не чужда была и миѳраитамъ. Но они не могли возвыситься до идеи самоотверженія, поставившей христіанъ смиренными владыками вселенной: ихъ разумъ не могъ воспріять величія Христа, Самого Себя возносящаго на крестъ за грѣхъ Адамовъ, Своею «смертію смерть попирающаго», и остановился на четверти пути: — на символѣ Миѳры — жертвовозносителя, но не жертвы. На нихъ какъ бы сбылось слово Тертулліана, взывающее къ языческимъ императорамъ о свободѣ религіозной совѣсти: «Предоставьте однимъ молиться истинному Богу а другимъ — Юпитеру, однимъ приносить въ жертву самихъ себя, а другимъ — козла».
Миѳраиты, какъ и христіане II и III вѣка, практиковали подвиги суроваго аскетизма. Даже эпитафіи на могилахъ миѳраитовъ сходятся съ xpистіанскими лаконизмомъ формулъ и символовъ своихъ. «Renatus in aeternum» — «Возрожденный въ жизнь вѣчную», — вотъ миѳраитическое надгробіе, которое не звучало бы диссонансомъ и на нашихъ кладбищахъ. Наконецъ, миѳраиты, подобно христіанамъ, имѣли въ Римѣ даже свои катакомбы: такой уголокъ найденъ въ XVIII вѣкѣ какъ разъ подъ знаменитою церковью «Domine, quo vadis» — въ тѣснѣйшемъ сосѣдствѣ съ христіанскими катакомбами Претекстата, отдѣленный отъ нихъ лишь бревенчатою перегородкою. Христіане II и III вѣка отнюдь не были счастливы сосѣдствомъ миѳраитическаго культа, поддѣлывавшаго ихъ этику, догматы, символы и обряды и, такимъ образомъ, предлагавшаго своей паствѣ, вмѣсто евангельскаго хлѣба духовнаго, обманчивый суррогатъ. Свидѣтель тому — Тертулліанъ. Послѣдователи ученія Спасителя даже приписывали это опасное и коварное сходство дѣйствію враждебной, демонической силы, отъ вѣка готовившей всякія затменія солнцу Христовой правды. «Если бы кто спросилъ, говорить Тертулліанъ, кто возбуждаетъ и внушаетъ ереси, я бы отвѣчалъ: діаволъ, который ставить долгомъ себѣ скрывать отъ людей истину и всячески старается въ мистеріяхъ ложныхъ боговъ подражать святымъ обрядамъ христіанской религіи. Онъ также погружаетъ обожателей своихъ въ воду и заставляетъ вѣрить, что въ купели сей получать они отпущеніе грѣховъ своихъ. Онъ ставить знакъ на челѣ воиновъ Миѳры, когда они посвящаются; приносить въ жертву хлѣбъ, представляетъ видъ воскресенія; предлагаетъ вмѣстѣ и вѣнецъ, и мечъ, запрещаетъ жрецамъ въ другой разъ жениться; имѣетъ даже своихъ дѣвственницъ». Въ высшей степени примѣчательно въ этомъ отрывкѣ, что Тертулліанъ какъ бы ставить культъ Миѳры въ разрядъ ересей, а не идольскихъ богопочитаній; безъ сомнѣнія, это — обмолвка, — однако же, — выразительная. Спокойный и мягкій діалектикъ Юстинъ Философъ, въ знаменитой бесѣдѣ своей съ Трифономъ Іудеемъ, прямо и откровенно установляетъ связь между сказаніемъ о виѳлеемской пещерѣ Рождества и миѳраитическими пещерными таинствами. «Когда совершители мистеріи Миѳры говорятъ, что онъ родился отъ камня, и мѣсто, гдѣ они посвящаютъ вѣрующихъ въ него, называютъ пещерою, то не вижу ли, что они это заимствовали изъ словъ Даніила: „камень безъ рукъ оторвался отъ большой горы“ (Дан. II. 84) и такъ же изъ пророка Исаіи, которому постарались они подражать во всѣхъ словахъ? Ибо они устроили, чтобы и у посвященныхъ были бесѣды о соблюденіи правды». Текстъ Исаіи, на который ссылается Юстинъ Философъ, дѣйствительно, съ замѣчательною полностью излагаетъ символику миѳраизма: «Тотъ, кто ходитъ въ правдѣ, кто ненавидитъ нечестіе и неправду и удаляетъ руки отъ даровъ, кто затыкаетъ уши, чтобы не слышать неправильнаго суда крови и закрываетъ глаза, чтобы не видеть нечестія: онъ будетъ жить въ высокой пещеры крѣпкой скалы» (Иcaiя, XXXIII). По демонической системѣ объясненія ложныхъ религій, проводимой Юстиномъ Философомъ, дьяволъ хитро воспользовался этими пророчествами, чтобы научить жрецовъ Миѳры почитанію его чрезъ пещерное дѣйство. И, точно, «богъ изъ камня» — о ex петрас; — постоянный миститческій эпитетъ Миѳры. Существуетъ даже алтарная надпись, посвященная Petrae genetrici, то есть «Камню, бога рождшему».
