Алексей Зензинов - Направо, налево и сзади

Алексей Зензинов

Владимир Забалуев

Направо, налево и сзади

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Владимира Забалуева и Алексея Зензинова разделяет год поступления на бывший историко-педагогический факультет бывшего Костромского пединститута (ныне - неясно обозначенный факультет Костромского университета), а потом и 600 км. расстояния между Костромой и Москвой. Что их сблизило в свое время - это любовь к латиноамериканской прозе - не к ней одной, конечно и общее восприятия мира через призму загородных детских, ранее пионерских, лагерей, в которых им пришлось проработать вместе и порознь несколько лет (лето понимайте буквально, как одно из времен года).

Результатом художественного освоения "лагерного" материала, по своему не менее увлекательного, чем реалии колумбийского поселка, отраженные в произведениях Маркеса, или средневековая схоластика, через призму которой строится восприятие мира в "Имени Розы" Умберто Эко, стал роман "Искушение фотографа", вышедший в 1995 г. в Костроме.

Осколки "пионерского прошлого" поблескивают и в коллаже "Направо, налево и сзади", состоящем из рассказов, написанных на рубеже между историческим материализмом и постмодернизмом. Рассказы родились как своего рода реквием по уходящей эпохе и ее настроениям, но время в очередной раз неуловимо сдвинулось, и оказалось - по крайней мере, показалось - , что точку наивысшего отдаления от тех лет мы уже миновали, и только что забытое старое обретает свежесть новизны.

Читайте и узнавайте - возможно, время, но в первую очередь - себя. Что касается будущих произведений двух "З", то они неизбежны, как неизбежным было знакомство Алексея и Владимира: стоя вечером 1983 г. у края обрыва над Черным морем в Голубой бухте Гелленджика и любуясь дорожками от звезд в воде, они выяснили, что тремя годами раньше официального знакомства виделись на заседании некоего астрономического кружка, и даже вспомнили лица друг друга. А посему

Алексей Зензинов

Владимир Забалуев

Направо, налево и сзади

Татьянин день

Гражданская война.

Через веранду под дождь.

Странные странности.

Родина.

"Холодно!".

Хочешь перелистнуть страницу - щелкни по значку

Татьянин день

Идея возникла, как пожар, как единственный выход из лесной топи. Даже Жорик, скептик и сноб, наверняка будет ослеплен блеском такого решения изящного, простого, неотразимого.

В восторге от своего открытия, Татьяна все утро что-то напевала, пританцовывая и показывая зеркалу язык. Как плита на могилу, последним на собранные в чемодане тряпки лег том "Триумфальной арки" с шутливой дарственной надписью некоего "Г", а рядом скромно приютилась зачетная книжка с первой колонкой оценок: "Отлично", "Отлично"... даже скучно - и витиеватыми каракулями, в которых угадывались подлинные имена преподавателей.

Полчаса в опустевшем холле Татьяна играла перед вахтершей свой неоконченный фортепианный концерт, и впервые он не показался ей убожеством. Да и вообще, глядя на мир с птичьего полета - что она, собственно, и собиралась проделать - не все в ее жизни было одной сплошной ошибкой, даже эти полгода в консерватории.

На лестнице Татьяну перехватил - скорее по инерции, нежели с надеждой бедный армянский мальчик Гагик, тоже задержавшийся с отъездом на каникулы.

Не самый плохой мальчик, и надо было видеть его лицо, когда Татьяна остановилась и кокетливо стрельнула в его сторону парой двусмысленных фраз. Татьяна сама себе поразилась, а потом поняла, что ее всего-навсего несет, а значит, и это сегодня зачем-то нужно - отослать обманутого, воспылавшего напрасной надеждой молодчика на кухню за солью, а самой ускользнуть из общежития, перед самым уходом зачем-то подергав дверь.

Дневной сеанс в полупустом кинотеатре (крутили французскую комедию то ли с Ришаром, то ли с Нуаре в главной роли) тоже стал частью последней разминки перед скорой местью. Обратная дорога мимо кирпичных и деревянных стен, кое-где прикрытых плакатами и облепленных горчичниками объявлений, по февральской рыжей кашице, столь непохожей на вчерашний снег, показалась на удивление долгой. Кругами, кругами, словно захваченная воронкой водоворота, Татьяна возвращалась в комнату, до которой рукой подать, не девичью койку, где можно еще какое-то время полежать, распахнув настежь форточку, и вдыхать смутный запах оттепели, запах весны и поминок по окончившейся сессии. Света и Ирина, соседки-раззявы, уехали накануне, и слава Богу! Никто не пристанет с бабскими разговорами по душам, никто не потянет за рукав пить чай или на картах гадать. О чем гадать, люди добрые?

И так ясно, что ни зги не видно!..

С полки, заставленной учебниками и нотами, на любимую дочь посмотрит мама - молодая и улыбающаяся, такая, как шестнадцать лет назад, когда они жили еще в Саратове. "Салют, мама!" - смеясь скажет Татьяна и начнет собираться на "бенефис" (ей нравится называть этим словечком предстоящую акцию возмездия, о которой Жорик ни сном, ни духом). Мама?.. Мама останется ждать дочку в комнате, и вместе с ней будут сторожить возвращение хозяйки раскрытый чемодан, коробка с нотами и - на столе плацкарта на утренний поезд, вагон пятый, место восьмое.

Солнце уже садилось: розовыми оставались лишь фасады высотных зданий; оттаявший днем, грязный, смешанный с въедливой дворницкой грязью снег начал подмерзать.

До девятиэтажки на проспекте можно было добраться троллейбусом, но Татьяна выбрала такси - впервые она позволит себе проехаться не за чужой счет.

В подъезде никого не оказалось - добрый знак, и все идет, как нож по маслу. Лифтом она добралась до второго этажа и там столкнулась с бородатым брюнетом, выводившим на прогулку пару черных ризеншнауцеров. Непонятно, почему человеку трудно пройти пару пролетов пешком? С такой мыслью она поднялась до восьмого этажа, всматриваясь в неровности цементного пола и лестничных ступеней, исследуя подушечками пальцев поверхность перил.

Увлекшись, она не сразу заметила, что занозила безымянный палец. Тут же ей жаль себя, а беспокойство и неуверенность, как заноза, вторгаются и саднят.

К счастью, уже восьмой этаж, обитая клеенкой дверь с бронзовыми цифрами "4" и "5" и, один поверх другого, два звонка, из которых один не должен работать. Татьяна сосет кровь из ранки, а потом вдруг начинает нахально и быстро играть на кнопках звонков, как на клавиатуре баяна: до и си-бемоль (оказывается, оба работают), до и си-бемоль (ты неправ, Жорик, и абсолютный музыкальный слух может быть полезен, даже если у тебя есть слух гармонический), до и си-бемоль (и наслаждение безнаказанностью хулиганства), до и си-бемоль (и предчувствие расплаты за другую, куда более лихую проделку)!

Вот теперь можно перевести дух и успокоиться, оставить в покое ни в чем не повинные звонки, звоночки, звонища, подойти к окну, мурлыча под нос "Татьяна, русская душою...", и сквозь грязные стекла с трудом различить темную фигурку бородача с собаками и долгожданную парочку, выворачивающую во двор со стороны гастронома.

Дергается, сбивается на скачки сердце (из-за ее взбалмошности и в этот раз все могла сорваться), и требуется, требуется время, чтобы его успокоить, утишить, а фигурки уже у самого подъезда. Татьяна распахивает настежь окно и, явившись всему февралю, кричит: "Жорик, Жорик!", пропевая фразу из их общего незавершенного музыкального этюда (ла-ла, ла-ла-ла), и машет рукой онемевшим, задравшим головы зрителям.

Замысел свершился, все прямые сошлись в одной точке, и требуется ничтожный отрезок времени, чтобы приступить к отсчету этажей в обратном порядке, и вдруг догадаться, что там внизу никакой не Жорик, и восьмое место в плацкартном вагоне - наверху, а она с детства боится высоты, и следовало бы обменять билет,а впрочем поздно и все равно.

Гражданская война

- Замечательно выглядите, Андрей!

- Вы тоже необыкновенно свежи, Александр!

- А как давно мы не виделись, товарищ физрук!

- Я бы сказал, с завтрака, друг мой. Впрочем, я успел соскучиться по вашему обществу!

- А я просто обрыдался!

- И откуда у нас с вами дружба такая, Александр? Начальница давеча даже беспокоиться начала.

Диалог двух мужчин означает всего лишь, что две лагерные язвы - физрук Андрей Б. Гольдберг и вожатый первого отряда Александр Г. Виноградов встретились.

Скоро полдень, стоит сумасшедшая жара, дети слоняются по лагерю с пустыми, как у рыб, глазами, а эти двое бредут вдоль воды и томно обмахиваются сломанными во поле с березы веточками.

Разговор перетекает на напарницу Александра Г. Виноградова. Девушке приспичило устроить после полдника вечер поэзии в романтической обстановке при свечах. Дело хозяйское, да только не хочется ей в одиночкупреть в зашторенной палате и надсаживать горло, усмиряя детей. Что до Александра Г. Виноградова, то ему не только не хочется, но и не можется. Ему, как Чайльд-Гарольду, все обрыдло: дети, напарница-дура, работа. Физрук предлагает напарницу-дуру изнасиловать стоя, чтобы враз поумнела, а детей и работу послать на фиг, но Александру Г. Виноградову проще всех пустить под одну гребенку, то есть послать на фиг и детей, и вожатую, и советчика-физрука. Заменить бы поэзию на купание, но врачиха кричит, что вода холодная, детей может схватить судорога, все потонут, а ее посадют. А лучше всего самим бы сейчас искупаться, да только вода и в самом деле ледяная.