Любовь Миронихина
Анюта
Любовь Федоровна Миронихина родилась в Казани. В 1979 году окончила филологический факультет МГУ. Десять лет работала на кафедре фольклора МГУ, руководила фольклорной практикой, участвовала в экспедициях в Поволжье, на Севере, в Калужской и Смоленской областях.
В 1988 году вышла первая книга "Деревенский роман". Рассказы и повести печатались в сборниках, альманахах и журналах.
Член Союза писателей России. Живет в Москве.
1
Однажды утром вдруг загудело и загрохотало, как два года назад, в сентябре сорок первого. Но на этот раз с другой стороны - от Москвы. Анюта с матерью долго стояли на крыльце, вслушивались и радостно переглядывались. И Настя, крестная, тоже выбежала во двор, помахала им рукой от калитки.
Через день-другой полетели наши самолеты.
- Никуда не поедем, пересидим в погребе, как в прошлый раз, - решили мамка и крестная, - не бросать же двор и скотину.
- Нет, не пересидим, - грустно покачала головой Домна, - говорят, в Починок уже нагрянули эсэсовцы, собирают людей в колонну и гонят на запад. В эту колонну лучше не попадать.
Мать и Настя еще раздумывали, как вдруг у них на глазах все окрестные деревни стали разбегаться и разъезжаться кто куда, поближе к лесу, на дальние от большака хутора, к родне.
Тогда и они с соседями стали поспешно собираться. Сложили в сундуки тулупы, валенки, две штуки льняного полотна еще покойной бабки тканья, иконы, посуду. Сундуки зарыли на огороде, коров забратали и повели. Решили держаться все вместе - Домна со своими ребятками и батькой, Настя, бабка Поля.
Покидали на телегу узлы, в последний раз оглянулись на свой двор и отправились. На хутор, в Толвино. К материной тетке. А те, кто попал в колонну, вернулись домой только через два месяца - до самой Польши дошли, пока наши их не отбили.
Хуторяне так обрадовались, что приехал народ: может быть, чего нового расскажут. Они не понимали, почему гудит и гудит вдалеке, почему снялись и быстро уехали их немцы-постояльцы. Посмеялись над ними:
- Наши придут не сегодня завтра, а вы и не догадываетесь. Правду про вас говорят, что вы дички хуторские.
Анюта пожалела хуторян: как же тихо и скучно они жили в лесу. У них в Дубровке по одну сторону за речкой - Прилепы, по другую, совсем рядышком, Голодаевка, за ней Козловка. Замычит корова в Прилепах - в Дубровке как будто из-под земли слышно. Застучит молоток в Голодаевке - и все знают, кто на крышу полез. Про соседей и говорить нечего: как будто на одном дворе жили. Хлопнет дверь, звякнет колодезная цепь, и мать скажет: "Настя за водой пошла".
А на этом хуторе они просидели до вечера на крыльце и ничего не слышали, как будто обитатели трех его дворов затаились и ждали чего-то. И дождались. Всю ночь никто глаз не сомкнул. Над головами у них летали огненные сполохи, а грохот и рокот катился такой, как будто стреляли из пушки с соседнего двора. Тогда они еще не знали, что это такое, не слыхали про "Катюшу". Вдруг взметнулось от земли густое зарево, даже в поле от него развиднелось.
Вслух никто не заикался, но все думали об одном и том же: наверное, это Семиревка и Андреевка горят, километрах в трех и пяти от них, где уж уцелеть их деревням, если по ним полыхнет такой огонь! Бабка Поля принималась было голосить:
- А милые мои бабоньки, а будем же мы живы?
Но Домна рассердилась и даже кулаком стукнула по лавке:
- молчи! Без тебя тошно!
Анюте не верилось, что их деревня сгорит, не может такого быть.
На рассвете она вернулась в дом, прилегла на кровати. Настя-крестная ее обняла, погладила по плечу:
- Нюр, ты вся дрожишь, как в лихорадке, замерзла на улице?
А утром Анюта не смогла встать с кровати, ноги словно мякиной были набиты и не слушались. Все они намаялись и набоялись за эти дни, но ей тяжелее всех дался отступ. Недаром покойная бабка Арина говорила: "Не девка у нас, а мощи ходячие, квелая, ледященькая".
И мама вздыхала, на нее глядя: "Тринадцать лет, а по виду десяти не дашь, ее подружки уже барышни, а наша Нюрка как цыпленок". Анюта чувствовала себя виноватой, что в такое тяжелое время стала для всех обузой.
Когда стихла стрельба, голодаевцы-соседи принесли радостную весть немцев и дух пропал, а по большаку вовсю идут наши войска. Все хором закричали: "Домой, домой, немедленно домой!" Домна подхватила Анюту на руки и отнесла на подводу. Говорила, что легче снопа ноша. Домне приходилось и мешки с картошкой и мукой таскать.
Правильно им советовали добрые хуторяне - надо было переждать немного. Ну и наглотались же они пыли, неделю на зубах скрипела. Даже на проселке их то и дело обгоняли машины, а выехали на большак - и застряли на обочине. Целую армию пропустили: и колонны пеших солдат, и лошадей, устало тянувших орудия, и машины, машины...
Анюта глядела, откинувшись на мягкие узлы. Пусть хоть две армии пройдут, она не устанет пережидать. Наши! С одной машины им помахали рукой, блеснули в улыбке белые зубы. Не хватало музыки. В Анютиных мечтах музыка обязательно играла и бодро шагали мимо их дома веселые солдаты, а она стояла на крыльце в своем лучшем платье, с оборками, в том, что досталось ей от старшей сестры Любаши, - но об этом ведь никто не знает.
Прошло наше войско, чуть развиднелось от пыли, и подводы заскрипели дальше. Что делать, в обыденной жизни все так некрасиво, непразднично. Анюта давно с этим смирилась. Можно закрыть глаза и домечтать, принарядить и осчастливить обыкновенное. Главное-то сбылось!
Мать с крестной Настей брели притихшие и разочарованные. Они, оказывается, все глаза проглядели, думали своих мужиков в этой колонне повстречать. Домна над ними посмеялась: "Чего захотели! Сейчас прямо все дубровские мужики мимо вас промаршируют!" Зато теперь со дня на день можно ожидать вестей, почтарка появится, письма понесет. Два года они не получали весточек - ни от отца, ни от Ваньки, ни от Любки. И если так шибко немца погонят, то через две-три недели война кончится. От таких разговоров женщины снова повеселели.
Анюта с удовольствием послушала, потом закрыла глаза. Особенно сладко было помечтать о том, как они с Витькой будут стеречь на дороге батю, именно в том месте у Прилеп, где он велел им встречать. Но дорога то и дело отвлекала. Сначала завиднелся обугленный немецкий фургон. Его столкнули на обочину, чтобы не мешал, и он покорно завалился на бок. А вокруг фургона по всему полю рассеяны зеленые бугорки.
- Мертвяки, мертвяки! - закричал Витька и побежал поближе к обочине поглядеть.
У Анюты сердце екнуло. Когда Феденька, прикорнувший у нее под боком, поднял головку, она ему быстро прикрыла глаза ладонью: "Не гляди!"
Проехали это страшное место, поднялись на гору. Сейчас откроется Андреевка. Хорошая деревня, в прошлый раз Анюта долго ею любовалась. На пологих зеленых холмах рассыпались аккуратные хатки с огородами и садами. Нестройные улочки Андреевки то взмывали вверх, то сбегали к дороге. А между ними петляла речушка, такая быстрая, озорная. Через нее два мостика переброшены. Говорят, каждую весну речушка как разбурлится и мосты смывает. Андреевцы терпеливо строят новые. Чудная деревня.
Глянули - и оторопели. Даже лошадь встала как вкопанная. Вместо хат одни печки остались. Эти печки, словно гуси, жалобно и сиротливо тянули длинные шеи к небу. На черных пожарищах мелькали белые платки - копошились бабы. Чего они там искали?
- Где им было уцелеть! Две ночи подряд лупили из пушек... - сказал Домнин батька.
Медленно и осторожно, как на похоронах, проехали они мимо Андреевки. Возле ближней к дороге хаты раскланялись со старушкой. Эта старушка, с черным, как головешка, лицом, только что отыскала на своем пожарище чугунок, бережно отерла его тряпкой и положила в кучу. Куча выросла немалая. Глазастая Домна углядела там и сковородку, и скобы дверные, и целую гору гвоздей. Анюте больше всего стало жалко мостиков. Такие игрушечные, затейливые мостики умели строить андреевские мужики. И мостики сгорели.
- А семь хат стоят, видали за речкой? - подсчитывали на ходу бабы. - И школа вроде цела, крыша торчит...
Как ни спешили доехать побыстрее, пришлось сделать остановку: коровы отстали, надо было скотину напоить и дать чуть передохнуть. Самое удобное местечко - у ручья, за Андреевкой. Но, не сговариваясь, проскрипели еще порядочно: мочи не было видеть эти трубы и загадывать худое...
У моста через Десенку хорошие полянки, зато берег крутой. Крестная с Домной взяли ведра и заскользили к воде. Не спеша принесли полные ведра, надо идти еще. А мать извелась, собралась бежать одна. Настя ей сердито кричала:
- Сашка, не егози! Если наши хаты сгорели, то и дымом не пахнет.
Лучше бы она молчала. У матери сразу плечи опустились. Тяжелее камня придавили ее эти слова. И голодаевцы примолкли. А ведь это правда. Не от страха, а из суеверия никто не решался об этом говорить, только Настя выпалила, не подумавши.
