фон Зандрарт (к Фонделю). Не понимаю, почему это беспокоит столь выдающегося человека, как вы? К лицу ли тому, кто оседлал Пегаса и взлетает к звездам, обременять свой разум заботой о простых конюхах, которых он оставил внизу, в конюшне?
Рембрандт. Прошу прощения. Должен ли я понимать господин фон Зандрарт так, что этих стариков или простых конюхов, как вын предпочитаете их называть, следует отнести к существам низшего порядка лишь на том основании, что они никогда не слыхали о Диане и Прозерпине? Я не сведущь в поэзии, но могу сказать: взгляните на их лица, и вы прочтете в них куда больше, чем на лице любого из ваших господ со вкусом и культурой. Я знаю это - я писал и тех и других. И когда я чувствую, что выдыхаюсь, я иду к этим простым конюхам, и они обновляют меня.
фон Зандрарт. Оно и видно, господин ван Рейн. Я хочу сказать, что это ясно видно в ваших картинах.
Рембрандт. Да, видно. Видно и многое другое. Видно, например, что люди по горло сыты Дианами и Прозерпинами. То, что римляне подражали древним грекам, это уже достачно скверно, то, что итальянцы подражают римлянам, - это еще хуже. Но когда мы подражаем подражателям подражателей, это все равно, что выжать кровь из сухих костей. А ваш, господин фон Зандрант, Пегас давным-давно сдох, и в конюшне стоит один разбитый старый мерин, который так увяз в собственном навозе, что ему и с места не сдвинуться, а уж к звездам - и подавно не взлететь.
Капитан. Право, давайте не будем горячиться. Выпьем лучше за процветание искусств, под этитми сводами.
фон Зандрарт. Ну нет уж, увольте ( встает ) . Господин ван ден Фондель, вы остаетесь?
ван Флит. Не обижайтесь на учителя, выпейте (Подносит ему бокал и проливает ему на платье ). Ах, простите.
фон Зандрарт. Черт знает, что за ученики, пойдемьте, господин ван ден Фондель (уходят ).
Саския. Рембрандт, что ты наделал? Ну, теперь тебе не видать места в художественном совете.
Капитан. Да уж, черт меня дернул притащить их сюда, ну ты Рембарандт, ей-богу, дружище, ну разве так можно?
Рембрандт. Мой отец был простой мельник и всю жизнь проторчал, как они выражаются, в конюшне.
Саския. А Бог с ними, я даже рада, что они ушли. Такие скучные старики. Давайте выпьем за вас.
Капитан. У меня есть идея, господа. У нас в Стрелковой Гильдии есть огромный пустой простенок. Правда, там темновато, но зная вашу огненную палитру, дорогой Рембоандт, короче говря, а не написать ли вам для Стрелковой Гильдии огромное полотно... отряд Баннинга Кока... Дюжина бойцов выступают в дозор?
Саския. Правда, это возможно?
Капитан. Почему нет? Мой отряд выступает на ратную дорогу, групповой портрет, я думаю, мы могли бы предложить более тысячи флоринов.
Саския. Отлично, скажи Рембарндт, что ты согласен.
Рембрандт. Да, здесь можно было бы развернуться. Я еще не писал таких огромных полотен.
Тюльп. Ну вот и отлчино, нет худа без добра!
Капитан. Да, дорогая госпожа ван Рейн, вашему мужу не придется тратить время на скучные заседания в городском совете, и обсуждения каким цветом выкрашивать бумажные короны. Он будет писать полотно, которое увековечит гильдию стрелков Амстердама. Конечно, я должен все утрясти с товарищами, но будьте уверены, они с радостью согласятся.
Тюльп. Давайте выпьем за это!
Капитан. С удовольствием.
Саския (к Рембрандту). У тебя давным-давно не было ничего подобного.
Рембрандт. У меня никогда не было ничего подобного, если не считать "Урока анатомии доктора Тюльпа".
Тюльп. Нет, это несравнимо с "Уроком анатомии", он был хорош для начинающего, это же полотно - совсем другое дело. В уроке - нас восемь, и ни одного нельзя назвать выиграшным клиентом, который закажет потом художнику свой портрет в полный рост или пришлет к нему свою жену, кузину, тетку. Как только в городе станет известно, что вы пишите, смело можете удвоить цену - у вас все равно будет больше заказов, чем вы сумеете выполнить.
Капитан. Доктор прав. Нас больше двадцати, и каждый из нас приведет к вам других, а те, в свою очередь, приведут новых, и так - до бесконечности. Ну да хватит мечтать, пойду сейчас же переговорю с друзьми. Что же, дорогая Саския, Рембрандт, позвольте откланяться.
Тюльп. Я с вами капитан, прощайте Саския, прощай Рембрандт.
Хозяева остаются одни. Лисбет и Флит убирают со стола. Рембрандт в задумчивости подходит к картинам. Потом подходит к столу, расматривает гравюры учеников. Вдруг приходит в бешенство.
Рембрандт. Это чье?! Кто это нарисовал?
Саския. Что случилось? (подходит к Рембандту. )
Рембрандт. Ну это уже слишком, я не потерплю карикатуристов в своем доме! Саския, пришли-ка сюда Флита.
Саския на ципочках уходит, и через некоторое время появляется ван Флит.
Рембрандт. Ван Флит, это ваша гравюра?
ван Флит. Да, это моя копия вашего, учитель, "Воскрешения Лазаря".
Рембрандт. Ты выбрал саму отвратительную из моих картин для подражания и, словно в насмешку, выпятил все недостаки!
ван Флит. Простите учитель, я не понимаю, о чем вы говорите.
Рембрандт. Послушай, Флит, неужели ты ничего лучшего не мог придумать, после пяти лет учения в Лейдене и четырех - в Амстердаме.
ван Флит (потупив очи и крутя пуговицы на грязной куртке). Я старался, как мог.
Рембрандт. Флит, девять лет учиничества и никаких сдвигов, нам придется расстаться.
ван Флит (после тяжелой паузы). Я должен уйти немедленно, учитель?
Рембрандт (отходя). Нет, тебя никто не торопит. Можешь оставаться здесь, пока не найдешь другого занятия. Но я всегда считал, что за новое дело нужно браться без проволочки.
ван Флит. Может быть, вы посоветуте за какое дело мне взяться?
Рембрандт. Почему бы тебе не вернуться в Лейден и не попробовать счастья в типографии Эльзевиров? С гравировальными досками ты обращаться умеешь, значит, из тебя выйдет хороший печатник.
ван Флит. Но в Амстердаме тоже есть типографии.
Рембрандт. Конечно. Я просто подумал, что дома тебе будет лучше.
ван Флит. Хорошо мне нигде не будет. (Отворачиваясь. ) Но думаю, мне лучше остаться в Амстердаме и подыскать себе место: тогда не надо будет рассказывать родителям, что случилось. А кроме того, я смогу видеть вас - не часто, конечно: я ведь знаю, как вы заняты.
Рембрандт (чтобы не выдать чувств, круто повернулся, подошел к комоду, достает деньги). Вот, возьми немного денег. Это тебе поможет на первых порах.
ван Флит (подставив одервеневшую ладонь). Спасибо, вы были добры ко мне, учитель.
Рембрандт (чуть не крича). Неправда, не был. Будь я добр к тебе, я после первого же года сказал бы тебе то, что сказал сегодня.
ван Флит . Это не ваша вина. Вы никогда не говорили, что я умею писать. А я радовался этому, хоть мало чему научился. Поверьте, я ни о чем не жалею. Если позволите, я пойду соберу свои вещи. Еще раз спасибо за все, и да благословит вас Господь! Спокойной ночи.
Ван Флит уходит. Появляются Лисбет и Саския.
Лисбет . Что случилось? Ты нездоров? Или что-нибудь еще?
Рембрандт . Я выгнал Флита. Я сказал, что не могу больше держать его. Мне кажется, это давно пора было сделать.
Саския (еле скрывая улыбку). Что ж, никто не станет винить тебя за то, что ты отпустил его. Пусть лучше займется чем-нибудь другим.
Лисбет . Простите, а что, собственно, вам не нравится: его манеры или то, как он пишет?
Саския . И то, и другое. Он не умеет и никогда не умел писать - это понимаю даже я. И, кроме того, он слишком редко моется.
Лисбет . Я не разбираюсь в живописи, поэтому я не берусь судить о том, как он пишет. А если он, на чей-то вкус, не достаточно чистоплотен, то, вероятно, лишь потому, что, как лошадь работает по дому. Один Бог знает, как я теперь управлюсь одна с мытьем окон, топкой печей и беготней по лавкам. Я понимаю, вы все уже решили между собой. Но почему никто не не думает, каково придется мне, когда уйдет Флит?
Рембрандт . Я никого не спрашивал, как мне поступить с ван Флитом. Ученики - мои, и я вправе отказаться от любого из них, если он не удовлетворяет моим требованиям.
Лисбет . Не отказаться, а прогнать. Выражайся проще. А не скрываешь ли ты сам от себя истинных причин? Ты знал, какой из Флита художник еще в лейденском сарае. Или там он тебя удовлетворял, а здесь все стали черезчур изысканными, и он уже не устраивает тебя как поденщик!? Не потому ли, что тебе стыдно за него перед твоими богатыми заказчиками и знатными гостями!?
Рембрандт . А если даже отчасти и так? Предположим, что он ставит меня в неловкое положение. Разве из этого следует, что я собака?
Лисбет . Никто не называл тебя собакой. Но ты стыдишься его и отказал ему, как только он стал тебе не нужен.
Рембрандт . Я предоставил ему все возможности, а он не сумел воспользоваться ими. Он изо дня в день жил среди воспитанных людей и не научился мыть шею. Он всегда сидел с нами за одним столом, а ест как животное. Он слышал вокруг правильную речь, а у него изо рта вылетает такое, что не услышишь даже от извозчика. Если он ничему не научился за все эти годы, то виноват в этом он сам.
