- Странно, - неторопливо размышлял Лука, выслушивая корректные разглагольствования референтов, - вот они, Семен и Леонид, такие умные, однако же не их, а меня почему-то в Академии поставили Деканом. И одни, бывает, из кожи лезут вон, чтобы сделаться хоть на одну маленькую ступеньку выше других начальником, другим же все достается само собой, и даже, может быть, вопреки их воле. Наверное, я инфантильный. Хотя и я способен, я точно знаю, и я способен изучить какие-нибудь науки.
Иногда разносился какой-то шум по кабинету, и Луке казалось, что исходит он от пола. Однажды, когда шум заметно усилился, Лука залез под стол и подцепил отверткой половицу, чтобы узнать, что же все-таки происходит под полом. Шум, доносившийся из-под пола, все больше напоминал шум морского прибоя, и, должно быть, под полом было действительно море, потому что, когда Лука разобрал в полу отверстие в полметра и склонился над темным проемом, хотя самой поверхности моря он не мог разглядеть из-за темноты, но зато ему в лицо дохнуло холодным морским ветром, - волосы Луки развевались на ветру полетели соленые брызги, с пронзительным криком метнулся на свет буревестник с острым крылом и, едва не ударив в лицо молодого человека, отвернул в самое последнее мгновение и снова бросился в свою темноту; море тогда стонало от непогоды, клочковатая пена летела сквозь прямоугольное отверстие, а когда Лука, изумленный неожиданным открытием, уже ставил на место половицы, то услышал гудок парохода из темноты, но, если это действительно был пароход, то, наверное, разве что очень далеко.
Лука придумал теорию, доставлявшую ему видимость спокойствия, каковой ему вовсе было и достаточно.
- Я зачем-то нужен Декану для его высоких целей, - размышлял Лука. Это отчасти освобождает меня от постоянной необходимости выбора. И, если теперь своими действиями, предписанными мне, допустим, покойным Деканом, я причиню кому-то вред, ответственным будет по определенному счету тот, предписавший мне по праву духовного завещания. Разумеется, я не смогу когда-либо возложить на него ответственность, потому что кому-то это покажется очернением покойного. Но ведь я могу неопределенно указать, что не всегда, мол, живущие ответственны за делаемое ими (в наше время народ все понимает с одного намека и даже, бывает, и то, что вовсе не имелось в виду, так даже чаще!). Но мне все же, хоть и не впадая в равенство, надо чаще советоваться с ними. Ведь это же отнюдь не всегда в жизни бывают совсем уж противоположные суждения в народе об одном и том же предмете. Обычно набор людских суждений подобен вееру, каждое из них не так уж сильно разнится одно от другого. Моя же задача как руководителя - сводить воедино различные лепестки веера, сводить последовательно, твердо, но без особенного нажима, тут-то как раз и как нельзя более пригоден курс широкого руководства.
Как-то Лука в некоторые определенные часы бессонницы записал кое-какие свои размышления о жизни и, вовсе не строя никаких особенных планов, показал свои записки нескольким знакомым его в Академии. О, это такая глубокая наука, неожиданно для Луки с неподдельным изумлением говорили все его знакомые, такое внезапное и ясное откровение, которого мы, наверное, никогда не встречали прежде. Да нет же, смущенно возражал Лука, ничего в этом нет особенного, это - так, самые простые размышления о жизни, которые пришли мне в голову во время бессонницы, не более, чем безделица, о которой не следует даже говорить. Да нет же, отвечали Луке, вы даже не спорьте с нами, мы лучше знаем, это очень глубокая наука, примостившаяся, пожалуй, где-то на пограничье философских, литературных и этических наук, и мы даже теперь думаем, что не вполне можем сразу оценить значение этой науки, и оно будет постепенно открываться в дальнейшем.
Хотя Лука втайне не был согласен со столь лестной оценкой его труда, все же он вскоре вынужден был уступить бесцеремонной настойчивости его благожелателей, не только никак не хотевших успокоиться, но и повсюду прославлявших Луку как первооткрывателя одной из новых глубоких наук.
Дома как-то весьма подозрительно наблюдали за всеми злоключениями Луки, относя к злоключениям и назначение его Деканом; родители полагали, что Лука это ввязался в какое-то жульничество, и что, каковы бы ни были теперешние выгоды, все это ни за что не может закончиться хорошо.
Если при тебе в тебе же сомневаются, то как же при таком недоверии возможно укрепиться духу?! Но, если отец Луки говорил, что лучше всего пойти и заявить на себя добровольно в надежде на возможное снисхождение, то мать молодого человека ничего не предлагала, она лишь скорбно вздыхала и все жаловалась, что это Луку, наверное, довела до такого положения какая-нибудь распутная девка.
В Академии провели День открытых дверей - пооткрывали все двери, а на другой день не досчитались заграничной аппаратуры на полмиллиона. Лука распорядился больше не проводить таких дней, и ему обещали их не проводить.
А вечером в тот же день к Луке пришли его друзья - Иван и Феоктист и рассказали ему, что Марк по поводу последнего распоряжения Луки написал статейку, и ее напечатали в одной маленькой газете, которую Лука не читал. Друзья дали Луке ту самую газету, чтобы он своими глазами убедился, что они не обманули его.
Это оказался чрезвычайно замызганный листок очень рыхлой серой бумаги, заплеванный, измятый и с несколькими отчетливыми отпечатками грязных подошв, просто было даже неприятно взять его в руки.
- Это мы от возмущения, - потупив глаза, сознались Иван и Феоктист, один раз ногами прошлись.
Теперь, чем больше читаешь газеты, тем меньше можешь быть уверен, что не прочтешь в них какое-нибудь известие, которое тебе на неделю вперед не попортит самочувствия. (И еще в газетах теперь вообще все больше всегда писали о Луке, а иногда, бывало даже, уверенные, что это ему будет приятно, по ошибке называли его покойным Лукой.)
- Нужны ли Академии такие Дни открытых дверей? - писал Марк в своей статье. - Тому, для кого ответ на этот вопрос кажется не совершенно очевидным, мы предоставляем полную возможность оставаться при своем заблуждении. Мы не собираемся дискутировать вопрос о необходимости или целесообразности проведения в Академии Дней открытых дверей. Это дело самой Академии, к которой мы, хотя и принадлежим, но тем не менее не осмеливаемся принимать на себя ответственность решать, что для нее необходимо или целесообразно.
Но вот к чему мы не можем оставаться равнодушны, что нас всемерно интересует, так это отношение к вышеприведенному вопросу нынешнего Декана Академии.
С одной стороны, конечно, можно только приветствовать самоотверженные усилия нынешнего Декана, совсем еще молодого человека, не прослыть этаким старообразным тираном и ретроградом. Хотя он и не впадает в равенство с народом, которому - смешно сказать! - все равно никто бы не поверил из-за его высокого положения.
А с другой стороны, нас не может глубоко не беспокоить то безмолвное одобрение (или видимость такового) со стороны нынешнего Декана по отношению к усилившейся в последнее время ожесточенной возне иных продекановски настроенных элементов, в частности, из числа так называемых "друзей" Декана, которые своим легкомыслием, своей мальчишеской горячностью, подтачивают некоторые, в целом, неплохие начинания руководства Академии.
В принципе, мы считаем, что Декан должен, безусловно, определиться, хотя, со своей стороны, мы не можем гарантировать наше хоть сколько-нибудь значительное одобрение всякого возможного решительного поступка нынешнего Декана, потому что таковой заведомо всегда будет плодом незрелой поспешности, юношеской необдуманности и легковесности.
Основной вопрос руководства - это вопрос об отношении к молодежи (адептам вольного совокупления). Какое же отношение к молодежи демонстрирует нынешний Декан, отменяя проведение Дней открытых дверей? Академия наконец должна дать на этот вопрос свой решительный, но и при всем при том непоспешный, всесторонне обдуманный ответ.
Подпись: всего одиннадцать подписей.
- Вот видите! - вращая глазами, говорил грубоватый Феоктист. - Видите, что позволяет себе этот педераст!
- Ну почему же педераст? - возражал Иван. - Ведь это вовсе еще не известно, что он педераст.
- Да какая разница! - недовольно отмахивался Феоктист, как будто досадуя на непонятливость Ивана. - А главное, он еще всех своих сучек подписаться подговорил. Отовсюду ему удовольствия. Он-то все наивно полагает, что ему всегда и впредь удастся быть нарочно самым сладким элементом - гениальным баловнем - мира. Будто бы и впредь всегда будет: "Pax tibi, Marce, evangelista meus". Но уж мы-то теперь постараемся надолго отвадить его от всех наилучших удовольствий ума.
Друзья Луки долго еще обличали Марка, но молодой человек догадался, что они просто хотят должностей, и, хотя ему не совсем было удобно первому заговорить с ними об этом, он все-таки не без некоторого смущения говорил друзьям, что сейчас в Академии нет должностей свободных, но первые же освободившиеся - тут уж он постарается - будут точно за ними, за его друзьями - Иваном и Феоктистом, в этом они могут не сомневаться; причем, говорил еще Лука, это нынешнее свое обещание он расценивает скорее не как обязанность дружбы, но только лишь как исполнение закона справедливости, и те ушли от Луки как будто довольные. Однако, чтобы доказать Луке, что они вовсе перед ним не подхалимы, Иван и Феоктист перед уходом облили Луку водой из графина и разбросали все бумаги у него на столе.
