Если я приходила в единственном светлом платье, то получала вдруг приказ срочно вымыть окно. А тогда в Перми со стиральным порошком были проблемы. И я начинала переносить мытье на завтра: вот приду в темном платье...
- Нет! В пять мы с Соломоном Юрьевичем будем редактировать - окно к этому времени должно быть чистым.
То есть я вместо того, чтобы заниматься с ребенком, должна потом два часа мылом отстирывать светлое платье. Жизни не стало.
И после рождения Сони я уже взяла годовой отпуск, за время которого хватанула свободы, чувствую - вернуться не могу в университет! Все начали уговаривать: диссертация готова - не нужно уходить. Но свобода уже стала дороже всего.
На самом деле, какое счастье, что меня выживали из университета! Я лишь теперь понимаю: ученый бы из меня никакой. Правда, в дневнике 73-го года есть запись: "Шаумян похвалил меня за умный вопрос" (понимай - САМ Шаумян, приезжавший читать лекции). Но умный вопрос еще не значит, что я бы могла на что-то дать умный ответ... В сущности, мне нравилось только записывать яркую акчимскую речь... А сама я, может, не ушла бы. Зато тут - когда закончился отпуск, подала заявление об уходе. Надо искать работу, а у меня - как назло температура и горло болит невыразимо. То есть выразимо, но не одним словом.
- Кажется, что внутри огромные пространства, - объясняла я Славе.
- Леса, поля и так далее?
- Во всяком случае еще вон там, у соседнего дома, болит. Хотя я знаю, что снаружи моя голова заканчивается здесь, в нашей комнате. Но внутренним зрением-ощущением я целый мир внутри обнаружила: колет, щиплет, царапает, режет, а в одном месте даже пульсирует.
Слава понимающе кивает: да, это известное явление - фридмон.
- Как?
- Фридмон. От имени ученого, открывшего его... Он был Фридман.
- А что за явление-то?
- Ну, если ты находишься в чем-то, в шаре, допустим, то изнутри он кажется бесконечным. А вышел - снаружи он маленький. Понятно?
Да, но... не хотелось болеть болезнью из физики. Нелегко переносить, что снаружи - голова, а внутри - вселенная боли. Но болезнь в конце концов прошла, а слово ФРИДМОН в нашей семье осталось. Сначала сделалось привычным, а потом и просто необходимым.
...Устроилась в библиотеку вечерней школы:
- Берите "Трое в лодке, не считая собаки"!
- А нет ли "Двое в лодке" и уж без собаки, конечно?
Каждый день рассказываю мужу о своей библиотечной службе, пока не понимаю, что попала в новый фридмон!
Разрезанное яблоко белеет бабочкой. Семечкам внутри тоже казалось, что сочная мякоть - весь мир, а теперь что (надо ложиться в землю, а она такая огромная - что яблоко по сравнению с нею!).
И писательство - тоже фридмон. Да что писательство - каждый рассказ! Ведь там свое пространство, ритм везде разный, время течет то быстрее, то медленнее. И свое небо - и свой низ. Закончил писать - вышел автор из фридмона, сразу занырнул в другой...
Фридмон по имени Наташа появился у нас в 1978 году. С писательским фридмоном у него было кое-что общее - горение. Когда рассказ пошел, все забыто, я очнулась - на кухне черно, а полотенце, которое кипятилось, сгорело в уголь. Вдохновение пахнет горелым полотенцем. С Наташей же горели нервы. В первый день, помню, она 29 раз прибегала со двора с подружкой (поесть, попить, в туалет, за конфетой, переодеться, за куклой и пр.). Я всякий раз вставала из-за машинки и открывала дверь. Считала не я, а сосед дядя Коля - он, оказывается, спичку ломал всякий раз, когда слышал звонок в дверь. У него тоже нервы... На следующий день для Наташи мы сделали отдельные ключи.
Только недавно поняла, чем меня сразу взяла Наташа. На ней были материны золоченые босоножки, как у "Олимпии" Эдуарда Мане! На ребенке это выглядело так нелепо - до слез... Было ей шесть лет (а мне, в сущности, и того меньше, видимо, раз я так безосновательно верила в успех). Сонечке исполнилось только два. И это было столкновение миров! Наташа могла ей небрежно бросить:
- Отойди, а то так дам, что ты улетишь!
- А я вообще летать не умею, - совершенно честно отвечала дочь (летают ведь птицы, так она понимала).
И все-таки поверх всего шло облако огромной любви к нашей приемной дочке.
Первые две недели помню как сплошное вдохновение, даже несколько заполошное. А если учесть, что я и рассказы пишу не словами-образами, а любовью-жалостью, то много оказалось общего между этими двумя фридмонами...
Нас все спрашивали: зачем взяли чужую девочку, и мы отвечали правдиво: мать Наташи посадили. Мы же раньше ее подкармливали, водили по врачам, как бы все получилось автоматически.
- Понятно. Вы - автоматы.
- Нет, мы не автоматы.
- Пулеметы?
Чтобы прервать этот разговор, Слава начал читать свои вирши:
Клавиш биенье в квартирном фридмоне,
Тайнопись трещин на желтом фоне,
Крови кипенье от склянки чефира
Нам заменили сокровища мира...
Ну, чефир здесь явно для рифмы, мы пили просто крепкий чай.
А приемная дочь в самом деле дарила нам много приятных сюрпризов! Порой от нее исходил какой-то свет, как от Наташи Ростовой - не небесный, а земной, но утешающий.
- Теть Нин, когда я прославлюсь, ты будешь только во французских платьях ходить.
Правда, чаще она говорила: "Теть Нин, ты такая простая!" (в смысле наивная). Я просила: "Называй меня хотя бы ВАШЕ ПРОСТЕЙШЕСТВО". Сама Наташа могла выдать такое, что никогда не пришло бы мне в голову! Мол, почему в "Цветике-семицветике" девочка не оторвала один лепесток и не загадала: "Пусть у меня будет еще один волшебный цветочек"? Я иногда звала ее так: Цветочек. Чаще - двойным именем:
- Цветочек-деточка, беги погуляй, а я поработаю.
Работа, кстати, двигалась поначалу совсем плохо. Слава с тоской смотрел на мои первые рукописи, вслух читал первую фразу:
- Небо над поселком было серым, - замолкал, а потом добавлял: - Да, небо было серым, как рассказ, лежащий перед вами, читатель.
Он сам стал писать фантастику, где роились такие сгустки образов, что мне пришлось учиться у мужа. Наконец два моих рассказа напечатал "Урал". А Славу вскоре пригласили на совещание по фантастике. Мне пересказывали такой диалог: "А Нина с ним поедет?" - "Зачем?" - "Так она же за него пишет все!". Но подруга, которая отвечала, резонно заметила, что все наоборот: Горланова без Букура строчки сочинить не может - он все правит у нее...
Слава говорил, что капля елея убивает рассказ, вычеркивал у меня все уменьшительно-ласкательные суффиксы. Я долго не могла с этим смириться. Распла'чусь - бегу к Лине Кертман, моей лучшей подруге со студенческих лет: "Поругалась с мужем!".
- И я поругалась. Это нечеховское поведение!
- И у моего - нечеховское.
- Я - серьезно!
- И я...
- Просто дошла до белого каления!
- Я тоже.
- Я прямо две тарелки разбила...
- Твоя взяла: я ни одной тарелки не разбила.
...Жили-были две мысли. Они все время спорили. Одна мысль говорила: "Да пиши как тебе хочется! Литература - это самовыражение". А другая отвечала: "Нет, литература должна помочь понять ситуацию. Думай о читателе, пиши ясно!".
Несмотря на такие колебания, оставалось еще много свободы: о ком писать, в каком жанре, сколько времени... Но порой не было свободы на саму свободу: гости с раннего утра и до вечера. Тогда я повесила на двери объявление: "Дорогие друзья! Прошу до 5 вечера не беспокоить нас без крайней необходимости! Мы работаем".
Я в библиотеку ездила вечерами, муж дежурил в охране "сутки через трое", и две машинки стучали дуэтом - последние удары во фразе звучат ведь музыкально: ча-ча-ча. Объявление не помогало - гости приходили до пяти, и каждый говорил, что он шел мимо и не мог определить, что есть крайняя необходимость, а что нет.
- Если не знаешь, значит, не крайняя, - объясняла я.
Но объявление переписала:
"Дорогие друзья! УМОЛЯЮ: не беспокойте нас до 5 вечера!".
"Не стучите, не звоните и не пинайте двери - все равно не откроем".
Вдруг в двенадцать ночи пришел пьяный фотограф Ж.
- Что случилось?
- У вас хоть материал-то есть для повести? Я хочу рассказать, как живут сейчас фотографы. Прототипы нужны?
Нужны, но не в полночь. На следующий день я написала новое объявление: "ВРЕМЕННО ПРИЕМ ПРОТОТИПОВ ПРЕКРАЩЕН"
Но однажды подруга пожаловалась: нет времени писать диссертацию - гости идут и идут с самого утра, год аспирантуры псу под хвост! И я ей посоветовала написать такое же объявление, как у нас.
- Ха! Я ведь не такая дура, как ты: не хочу, чтоб весь город говорил, что я сумасшедшая, как Нинка Горланова!
Ну, сумасшедшая, так сумасшедшая. А может, и нет. "Урал" дал мне за "Филамур" хрустальный кубок. Я испекла торт и получила от детей медаль "ЗА СТИРКУ И СТЯПЬЕ!". Растрогавшись, хватаю всех троих плюс подругу Наташи - едем в Горьковский сад. Наташа радостно рассказывает:
- Настя, у нас с потолка текло три дня, мокрицы завелись - так и забегали!
- Цветочек-деточка, расскажи лучше ей о Шагале.
Настя сама хочет отгадать:
