захлопнешься – все наперекосяк пойдет. Ты, Ната, вот что: завтра с девками-то иди, они пусть гадают, они черт-те на чем только гадать не будут – и на перекрестке дорог, и во дворе, и в подполе, и в прихожей, и в спальне, и с подушками, и с башмаком, и с билетиками, и с зеркальцем, и со стаканом, и с иглой и ниткой – с ними не соскучишься. Жадные они все до всего. Им одного мало. А ты на одном погадай. На всем нельзя гадать. Бесполезно. Да и вредно может быть. Кишки еще завернет. Возле крыльца поленица, ты из нее любое полено, не глядя, возьми, а лучше выдерни. И мне принеси. Я тебе по нему все расскажу, что тебя ждет. Хоть и грех это – наперед жизнь знать, да возьму грех на свою душу еще один. Все одно скоро каяться во всех грехах сразу придется. Мне по полену вся жизнь сложилась.
– Прямо как «Буратино», бабушка.
– Не знаю такого. Не наш, чай?
На другой день вечером Наталья приготовила Васильевский огарок, а ночью девки пошли за село, на перекресток. Варя взяла огарок, очертила им круг и, стоя на какой-то тряпке, быстро-быстро проговорила:
– Полю-полю белый снег, выйди в поле человек, за батюшкину хлеб-соль, за матушкино здоровье, где мой суженый-ряженый – там мне и почудься: али голос заговори, али песню запой; быть в чужой стороне – колокольцы загреми, самолет пролети, али машина проурчи, али конь заржи, аль собачка залай; быть мне без дому, без крову – звездочка упади али зорька полыхни; а быть мне умереть – заруби, затеши.
Тишина вокруг была страшная. Девчата не дышали, слушали. Но ничего не было слышно, не объявился никому жених, никому не грозила чужая сторона, никому не строгала судьба еще гроб.
– Что-то не так мы делаем, – сокрушалась Варя. – Не может быть, чтоб всем тишина одна выпала.
А потом завертелась кутерьма с непрерывными гаданиями, смехом, шутками, ужасами. Наталья, как ей и наказывала бабушка, стала гадать только на поленице.
– Осторожная ты, – сказала Варя, как показалось Наташе, с недовольством.
Под утро Наталья заявилась домой. Бабка не спала. Сидела у синего окна в хрустальных разводах и глядела невидящим взглядом вдаль.
– Нагулялась? Выкладывай.
Наташа сладко зевнула. Присела на кровать.
– Спать хочешь? Это хорошо. Сон постарайся ухватить и запомнить. Ну, как погадали?
– За селом тишина-а была – ни звука. Один раз только вроде как нога в снегу огрузла.
– А кому огрузла? Кому огрузла-то? Спишь, что ли?
– А? Не помню.
– Полено-то где?
– В сенях.
Наташа принесла два полена.
– Чего так?
– Да я стала вот это брать, а это – раз – и само мне в руки скатилось. Я решила оба захватить.
– Правильно решила. Скатилось-то вот это? А когда это упало, первое уронила или нет?
– Нет. В руке осталось. А это ударило больно.
– Да, девка, два раза замужем тебе быть. И первый муж не от тебя уйдет, а просто новую жизнь уйдет искать, а тебя он в душе не бросит. А второй свалится – за ним уход и погляд нужны. Отчаянный человек – сам не знает, что от себя ждать. Ну-ка, давай сюда полешки, к свету поближе. Видишь, первый – смирный и кроткий. Парень-то есть у тебя?
– Есть. Только он веселый и поет.
– Ну, это время покажет, какой он… Смирный будет и лицом чистый.
– Не поняла, бабушка.
– Ох, непонятливая вы, молодежь! Ну, смотри, – она погладила полено. – Гладкое-гладкое, ни сучка, ни задоринки. Вот тут только с верхнего краю изгибается. Тут-то и изогнется у него жизнь, а значит, и у тебя. А другое – совсем другое. И сравнить нельзя. Смотри. Половина гладкая-гладкая, даже глаже первого, а половина – сучковатая и вроде как трещина вглубь идет. Редкое полено. И середка, глянь, вроде как источена чем, а не трухлявая, – она поколупала спил пальцем. – Это на душе его камень какой али еще чего. Но в целом доброе полено. От него жар большой бывает, если, конечно, не сгорит за зря, – бабушка отложила полено в сторону и перекрестилась. – Ты только смотри, оплошность не соверши. Первым мужем не вздумай небрежить – он, может, с тобой всю жизнь проживет; а другой – это так, предупреждение от жизни.
На день рождения у Вари собрался весь девичий «табунок». Варя напекла пирогов с мясом, рыбой, капустой, ягодой, поставила два самовара; как закипели, заварила чай, отдельно магазинный, отдельно разнотравный. Поставила несколько чашек с моченой брусникой. Как водится, без приглашения явились сперва три парня с вином и самогоном, а потом еще двое с большущим магнитофоном. Изба гудела и ходила ходуном, как живая. Выпили чай – и магазинный, и разнотравный – после него и кровь, казалось, потекла быстрее по жилам; потом, на сытый желудок, вино – и девкам стало хорошо-хорошо. Парни же нагружались по-привычному, чем покрепче, хотя не брезговали и чайком на травах – видно, знали его какой-то секрет, а может, просто разбавляли внутри самогон, чтоб не жег чересчур нутро. Они, правда, не начинали с чаю, а чаем заканчивали. Пироги умели до крошки. Заботливая Варя вынула из печи еще один здоровенный пирог с клюквой, разрезала его, раздала куски. Еще посидели малость, покушали и направились в соседнюю комнату плясать. Танцевали так же, как в городе, кто как мог. Разве немножко попроще и немножко поплотнее друг к дружке.
Варин парень как бросил глаз на Наташу, так и не отходил от нее весь вечер. Сначала он кланялся ей, а потом просто стал протягивать руку. Он предпочитал медленные танцы и танцевал обстоятельно, как будто это была посевная. Наталья трещала в его объятиях. Чувствовалась в нем не только большая сила, но и большая самоуверенность, которой так не хватало ее институтским знакомым. «Интересно, как его зовут. Наверное, Ваня», – думала Наташа. Парень довольно складно и даже интересно трепался обо всем помаленьку.
– Ваня, – представился он после пятого или шестого танца. – А тебя как?
Варя, на правах именинницы – по непонятно кем и когда заведенным правилам – приглашала парней на танец сама, приглашала всех без разбору. Ваню же она обходила, и только глаза у нее расширялись, когда он был совсем рядом с ней. Уже под конец «вечерок» она пригласила и его. Видно было, что у них состоялся неприятный разговор, и, не докончив танца, они вышли в сени. Через пару минут в сенях загремело ведро, и, вертя косу в руке и блестя глазами, вошла Варя. Немного
