подлезть с крыши грузовика. — Начинаю карабкаться по скользкому металлу, осыпая куски битого стекла. Нога попадает в какую-то дыру, которую я не заметил; чертыхаясь, пытаюсь обрести свободу. Аккуратно влезаю в кабину, продвигаюсь вперед. Водитель, должно быть, вылетел через ветровое стекло поверх «БМВ», которая гораздо ниже. «Форд-150» продавил спорткар бампером со стороны пассажира, как будто машина бумажная.
Мне приходится вылезать наружу через то, что когда-то было окном грузовика, потому что между мной и находящимся в «БМВ» человеком встрял мотор. Но если я хорошенько изогнусь, тут есть небольшое пространство, куда можно втиснуться, прижавшись к закаленному стеклу, красному от крови и покрытому паутиной трещин. Тут Рэд вскрывает «челюстями» водительскую дверцу, из машины выскакивает скулящая собака, и я понимаю, что с другой стороны к стеклу прижато лицо Анны.
— Вытаскивай их! — кричу я. — Вытаскивай скорее!
Сам не знаю, как мне удается выбраться из этого ощерившегося скелета. Не помню, как отпихиваю Рэда, отцепляю ремень безопасности Кэмпбелла Александера, выволакиваю адвоката из машины и кладу на асфальт под лупящий без жалости дождь; как тянусь к своей неподвижной дочери, которая с широко раскрытыми глазами обвисла на лямке пристегнутого, как положено, ремня, но… Боже правый, нет!
Откуда ни возьмись, появляется Паули, кладет на нее руки, а я, не успев сообразить, что делаю, бью его, и он отлетает.
— Чтоб тебя, Брайан, — бурчит он, держась за щеку.
— Это Анна, Паули, это Анна.
Когда они понимают, то пытаются оттащить меня, чтобы заняться ею. Но это мой ребенок, моя малышка, и я не принимаю их помощь. Я кладу ее на носилки и прицепляю ремнями, а ребята грузят их в «скорую». Приподнимаю ее подбородок, готовясь сделать интубацию, но замечаю маленький шрам от падения на катке, когда она напоролась на конек Джесса, и разваливаюсь. Рэд отодвигает меня и делает все сам. Потом щупает ее пульс.
— Он слабый, кэп, но есть.
Рэд ставит капельницу, а я беру рацию и сообщаю ожидаемое время прибытия.
— Тринадцатилетняя девочка, дорожная авария, тяжелая закрытая травма головы…
Когда кардиомонитор гаснет, я бросаю рацию и начинаю сердечно-легочную реанимацию.
— Давай лопатки! — командую я и разрываю рубашку на Анне, режу кружева лифчика, который она так хотела носить, хотя он был ей совсем не нужен.
Рэд бьет ее током, и пульс возвращается, брадикардия с желудочковыми экстрасистолами.
Мы надеваем ей респиратор и ставим капельницу. Паули, скрипя тормозами, въезжает в зону выгрузки для «скорых» и распахивает задние дверцы. Анна лежит неподвижно. Рэд хватает меня за руку.
— Не думай об этом, — говорит он, берется за передние ручки каталки и везет ее в отделение неотложной помощи.
Мне туда зайти не позволяют. Пожарные рыбьим косяком вплывают в больницу для поддержки. Один из них приводит перепуганную Сару.
— Где она? Что случилось?
— Дорожая авария, — с трудом говорю я. — Я не знал, кто в машине, пока не залез внутрь.
Глаза наполняются слезами. Сказать ей, что Анна не может дышать самостоятельно? Что ЭКГ показывает прямую линию? Сказать, что последние несколько минут я перебираю в памяти каждое свое действие — с того момента, как забирался на грузовик, до того, как вытащил ее из разбитой машины, уверенный, что эмоции помешали мне сделать то, что нужно было сделать, что можно было сделать?
В этот момент я слышу голос Кэмпбелла Александера и звук, будто что-то швырнули о стену.
— Черт возьми, — ругается он, — просто скажите мне, привезли ее сюда или нет!
Адвокат вылетает из дверей соседнего кабинета, рука у него в гипсе, одежда в крови. Хромая собака рядом. Он сразу впивается взглядом в меня:
— Где Анна?
Я не отвечаю. Что я могу сказать, черт меня подери?! Ему этого достаточно, чтобы все понять.
— О господи! — шепчет Кемпбелл. — Боже, нет!
Из кабинета, где находится Анна, выходит врач. Он меня знает. Я провожу здесь четыре ночи в неделю.
— Брайан, она не реагирует на болевые раздражители, — тревожно сообщает он.
Я издаю какой-то первобытный, нечеловеческий, все проницающий рев.
— Что это значит? — долетает до меня пронзительный голос Сары. — О чем он говорит, Брайан?
— Миссис Фицджеральд, Анна сильно ударилась головой о стекло. Это привело к фатальному повреждению мозга. Аппарат поддерживает ее дыхание, но она не подает никаких признаков неврологической активности… У нее наступила смерть мозга. Мне очень жаль, — говорит врач. — Очень. — Он мнется, переводит взгляд с меня на Сару. — Я знаю, вам сейчас не до этого, но тут есть очень маленькое окошко… Вы не рассматриваете возможность донорства органа?
В ночном небе есть звезды, которые светят ярче других, и когда смотришь на них в телескоп, то понимаешь, что они двойные — это две звезды, вращающиеся одна вокруг другой, иногда им требуется сотня лет, чтобы совершить один оборот. Они создают такое сильное гравитационное поле, что по соседству с ними не остается места ни для чего иного. К примеру, вы видите голубую звезду и не сразу понимаете, что у нее есть компаньон — белый карлик; первая горит так ярко, что, когда вы замечаете вторую, уже слишком поздно.
На вопрос врача вместо нас отвечает Кэмпбелл.
— Доверенность от Анны у меня, а не у ее родителей. — Он смотрит мне в глаза, потом переводит взгляд на Сару. — И одной девочке наверху нужна почка.
В английском языке есть слова «сирота» и «вдова» или «вдовец», но нет отдельного слова для отца или матери, потерявших ребенка.
Ее приносят к нам после изъятия донорских органов. Я вхожу последней. В коридоре уже стоят Джесс, Занни, Кэмпбелл, несколько медсестер, с которыми мы сблизились, и даже Джулия Романо — все люди, которые хотят попрощаться.
Мы с Брайаном заходим в комнату, где на больничной койке лежит маленькая неподвижная Анна. В горле у нее трубка, за нее дышит машина. Мы можем ее выключить. Я сажусь на край постели и беру руку Анны, еще теплую и мягкую на ощупь. Оказывается, после стольких лет, проведенных в ожидании такого момента, я в полной растерянности. Это все равно что раскрашивать небо фломастером; для описания такого горя нет слов.
— Я не могу этого сделать, — шепчу я.
Брайан подходит ко мне сзади:
— Дорогая, ее уже нет здесь. Жизнь ее тела поддерживает машина. То, что делало Анну Анной, ушло.
Я поворачиваюсь, прислоняюсь лицом к его груди и говорю сквозь слезы:
— Но так не должно было быть.
Мы держимся друг за друга, а потом, набравшись храбрости, я смотрю на оболочку, которая когда-то была моей младшей дочерью.
