Уже по дороге с вокзала на заднем сиденьи автомобиля разговаривали тихо. Потом в довмине, пока Гучков ещё не принял Алексеева.
Корнилов отрывисто бросал, как оно есть. Разложение. Позор. И казаки туда же. А Кронштадт?!
Разговаривать он не мастер, доказывать.
А Алексеев – нет, мирный старичок. И движенья мягкие, округлые. Надо, мол, научиться работать с комитетами.
– Комитеты – хуже Советов, – отрубил Корнилов. – Те хоть штатские, у себя, а эти – военные, у нас внутри. Какая это армия?
И всё равно, мол, отнестись к ним с бóльшим доверием, простить им некоторые крайности.
Нет, этот – команды не подаст.
Кто же подаст??
Алексеев принимает Колчака.Генерал Алексеев ждал с утра большой беседы с Гучковым, ждал от него полного внимания, за чем и ехал, – а поговорили всего десять минут: и болен Гучков, и чем-то занят, и вот сегодня днём на заседании правительства всё изложите – и не надо смягчать, не надо розовых красок, а всё как есть. А после заседания уж мы с вами поговорим.
Обидно, всё не то. При грандиозном развале армии – так о многом было говорить с военным министром с глазу на глаз! При остальных министрах так откровенно не доложишь.
Но вот удача: в Петрограде – Колчак. И на эти свободные часы до Совета министров Алексеев пригласил его к себе. Каким это чудом в Черноморском флоте сохранилось настроение победоносной войны? Хотел Алексеев поучиться у Колчака: как же с этими комитетами работать? Почему ж это удалось одному Колчаку?
Последний раз они виделись зимой в Севастополе, когда Алексеев лечился там и был чуть не при смерти. Но и сегодня соотношение здоровья и болезни между ними сохранялось огромно. Колчак – как железный, всегда готовый к команде, к действию, зоркий, быстрый, никогда не запутанный в побочностях. И высокий пост не придал Колчаку повадок барства, лености, что так погубляло многих. Напротив, недостаток его – повышенная пылкость и нервность.
Вот и пожаловал – с открытым пронзительным видом, высоким лбом, пригорбленным, парусным носом. Похудел с зимы.
О комитетах? Докладывал.
Надо было переступить какой-то порог сознания: разрешить совершаться тому, что до сих пор ошибочно казалось нам недопустимым.
Всё складно, Алексеев готов бы этому следовать, но как применить? нигде не получается, везде почему-то сразу разваливается.
Колчак и подробней.
Когда уже получилось – очень заманчиво. Но где же ключ? Алексеев не ухватывал.
Впрочем, и Колчак не сильно хвастался. Честно говоря, в Севастополе совсем не так хорошо. Порядок, может быть, держится на последних остатках благоразумия. Вот – эсеры. Столкновений с ними до сих пор не было, но могут произойти. Память 1905 года встаёт угрожающе. Уже носили по Севастополю гробы тогдашних жертв (или какие-то вместо них). Вот стали требовать в южных газетах, чтоб адмирал Колчак лично искал бы прах казнённого лейтенанта Шмидта и перевозил бы его в Одессу. И уже самочинно ездила делегация матросов на остров Березань, искать место расстрела. И чем эти все тревоги кончатся? В московском «Утре России» напечатали анонимную заметку, будто над лейтенантом Шмидтом при аресте были издевательства, – теперь ведь свобода и каждый может лгать, что хочет, сам скрываясь. И уже свидетели-офицеры за подписями опровергали, – и что ещё будет с этими офицерами? То прибывают из-за границы матросы с бывшего бунтарского «Потёмкина» и, мол, хотят вступить во флот, ценное пополнение. То на «Екатерине» захотели поднять жёлто-голубой флаг: на нём, видите ли, много украинцев. И с такими же знамёнами их собрание в севастопольском цирке: требуют автономии Украины и чуть ли не отдельного украинского флота – и как быть с ними? не в Севастополе же это будет решаться.
А с этим снятием морских погонов? – какое смятение, вот телеграмма из Севастополя. Как быть в сухопутных частях флота? – неясно. Приказали офицерам идти на парад «1 мая» в погонах, потом передумали – без погонов, но не могли хорошо сообщить. И одни офицеры, добравшись до своих штабов, спешно сами срывали, а с других на улице срывали солдаты, чего в Севастополе представить было нельзя! – и кричали: «Контрреволюция идёт! Бери их!»
Тут Алексеев мог только покивать: это был грубый ляпсус Гучкова.
Но Колчак-то, главное, не с этим пришёл, он вот с какой идеей: сейчас нам нужна, срочно нужна какая-нибудь крупная победа! Сухопутная армия – не способна.
– А флот – может! Дайте нам взять Босфор!
Но – вздохнуть лишь мог Алексеев. Не только он всегда был против. И не только нет подвижности на эти два месяца подготовки, но даже вот, через два часа, министрам такое вымолвить предположительно – не под силу, горло не возьмёт.
Исполком в нерешительности. – Известие о Финляндском батальоне.Сегодня днём и должен был заседать Исполнительный Комитет, но какой стоял вопрос: о созыве международной стокгольмской конференции социалистов, в которой ИК брался быть главным инициатором. Соберутся социалисты со всего мира и всем Интернационалом скажут войне – нет! И кончится мировая бойня.
Хотя от тех западных социалистов, которых пока увидели живыми, приехавших в Петроград, – одно разочарование и уныние. Бросились разговаривать с ними как с товарищами, а к концу уже не понимали, чем они отличаются от наших империалистов. «Самоопределение народов» они понимали только тех, которых выгодно освобождать союзникам, но не напротив. «Без аннексий и контрибуций» было им колом в горло – и чтоб увернуться, стали придирчиво требовать, чтобы русские товарищи им подробно разъяснили этот лозунг. Приходили на переговоры с переводчиками, ассистентами, записными книжками, рассаживались – куда твои дипломаты. А наша русская сторона (комиссия – Дан, Нахамкис, Гиммер и Шехтер) растерялась. Дело в том, что ни в Исполкоме, ни в Центральных комитетах партий никто до сих пор серьёзно этой формулы не разрабатывал: что именно считать аннексией, а что нет? Что думает Исполком об Эльзас-Лотарингии? Польше? Армении? В каких пределах и в каком смысле понимать самоопределение? Что считать контрибуцией, а что – возмещением убытков? Наша сторона – не нашла ответов, увиливала. А те: в общем виде – да, согласны, но – конкретно? Потом явился Тома, с ним – атташе из посольства, и допытывались: а может ли русская армия сейчас наступать? а сколько производится снарядов? Невыносимо! Просто сосут кровь из нашей революции! И откуда-то они в этих переговорах поняли, что Совет признал права Франции на Эльзас-Лотарингию, и сразу послали телеграмму в Париж, и там распубликовали во французских газетах. И пришлось новосозданному отделу международных сношений ИК телеграфировать в Европу за подписью Скобелева, опровергать такую басню.
Негодовали на этих социалистов, а потом смягчились: они – жертвы империализма, опутаны его тенетами.
И вот сейчас получилась ироническая аналогия: вместо конференции, как распространять мир на Европу, сошлись обсуждать, как сорвать с собственной шеи аркан милюковской войны.
Начали топтаться с того же места, на котором засыпáли ночью: ничего не решено и ничего не понятно. Членов явилось близко к полному составу, и ко всем непримиримым левым добавился непримиримый Гиммер, втройне навёрстывавший теперь своё ночное отсутствие. Он так построил: тряс резолюцией Всероссийского Совещания об отношении к Временному правительству: о чём мы спорим? мы прежде всего обязаны исполнять свои резолюции! за три недели уже забыли? Вот написано чёрным по белому, мы голосовали: «отразить попытки царистской и буржуазной контрреволюции», – так это самое мы имеем сейчас! «Решительные шаги к подготовлению всеобщего мира без аннексий и контрибуций», – где же они? нам на горло наступают! «Поддерживать правительство, поскольку оно свою внешнюю политику строит на почве отказа от захватных стремлений» – так это разорвано? чего ж мы колеблемся?? Пришёл момент отпора буржуазной власти!
А кого возмущало:
– Да ещё говорят не от себя, а о «всенародном стремлении»! Значит – за всех нас?
– «До решительной победы» – это что ж? Ещё десять лет воевать?
Чернов, к вальяжной фигуре которого на Исполкоме ещё не совсем привыкли, будто и возмущался, но умеренным голосом, не теряя достоинства вида:
– Хорошо, не рвать договоров с союзниками, но и не трясти же царскими. Тактично дать понять союзникам, что договора всё равно придётся пересматривать: ведь ни новая Россия, ни Соединённые Штаты не хотят захватов.
Но большинство-то – оппортунистическое, и нашлись, хотя неуверенные, голоса защитников, что всё же в ноте есть и положительные моменты. И всё же – декларация при ноте послана.
Керенского – по-прежнему нельзя было дозваться: болен! Но по Таврическому возник слух, будто Керенский, Некрасов и Терещенко в кабинете министров голосовали против ноты – это всё-таки обнадёживало. Тут вспомнили предупреждение Керенского последние дни: если на правительство слишком нажмёте, то они уйдут. И осторожные правые, теперь и Дан, и Гоц, убеждали, что влияние советской демократии – не во всех слоях населения, что мы не имеем подготовленных демократических кадров, и не можем сейчас организовать друroe правительство, мы не справимся с экономикой, и нас не признает большинство населения…
