Ну, у меня ведь пока нет кафедры…
— Зачем тебе кафедра? Ты веришь или нет? Ефли веришь, кафедра не нужна. — Она подкатила кресло ближе. — Фкажи мне, что я фгорю в аду, ефли не изменюфь!
Джордж попытался улыбнуться.
— Я в этом не уверен, — проговорил он.
Глория отвернулась.
— Ты как мой отец, — презрительно произнесла она. — Он прощал, и прощал, и прощал меня — только это ни черта не было прощение! Ему профто было плевать. — Глория покачала головой. — Боже мой, какой же жалкий, паршивый фвященник из тебя выйдет. Ты же ни во что не веришь! Мне жаль тебя.
Она развернулась и покатила прочь.
Ночью Джорджу снова приснилась Глория Сен-Пьер — на этот раз шепелявая, беззубая и с гипсом на лодыжках. Такого безумного сна ему еще не доводилось видеть. Джордж смог думать об этом сне даже с некоторым юмором. Он отдавал себе отчет, что помимо сознания и души обладает еще и телом. И не винил тело в том, что оно желало Глорию Сен-Пьер. Вполне естественное желание для тела.
Когда Джордж отправился навестить ее после завтрака, то полагал, что сознание и душа не принимают в этом участия.
— Доброе утро, — сказала Глория.
Синяки ее понемногу спадали, и выглядела она уже немного лучше. А еще у нее был приготовлен для Джорджа вопрос. Он звучал так:
— Ефли бы я была домохозяйкой ф кучей детишек, и детишки бы были послушными, — спросила она, — ты бы возрадовалфя?
— Конечно, — кивнул Джордж.
— Вот что прифнилось мне нынче ночью, — сообщила Глория. — Я была замужем за тобой, и в доме было полно книг и детей.
Картина явно нравилась ей — но своего мнения о Джордже Глория ничуть не улучшила.
— Ну… — замялся Джордж. — Я… я очень польщен, что приснился тебе.
— Забудь! — сказала Глория. — Я пофтоянно вижу дурацкие фны. И потом, давешний фон был по большей чафти про вфтавные фубы, а не про тебя.
— Вставные зубы? — растерянно переспросил Джордж.
— Замечательные большие вфтавные фубы, — прошепелявила она. — И каждый раз, когда я хотела что-то фказать тебе или детям, они вываливалифь на пол.
— Я уверен, вставные зубы не должны выпадать, — проговорил Джордж.
— Ты бы фмог полюбить кого-то фо вфтавными фубами?
— Конечно, — кивнул Джордж.
— Когда я фпрашиваю, мог бы ты полюбить кого-то фо вфтавными фубами, я не фпрашиваю, мог бы ты полюбить меня. Я фпрашиваю вовфе не это!
— Гхм, — сказал Джордж.
— Ефли мы и поженимся, — сказала Глория, — то вряд ли надолго. Потому что ты не будешь злитьфя как положено, когда я буду плохо фебя вефти.
Наступило долгое молчание, во время которого Джордж сумел-таки понять, о чем говорит Глория. Она считала себя никчемной, потому что никто не любил ее настолько, чтобы беспокоиться о том, хорошо она поступает или плохо. А раз так, она наказывала себя сама. А еще Джордж понял, что станет паршивым священником, если его не будет сердить, когда люди делают с собой такое. Безучастие, стыдливость, всепрощение здесь не подействуют.
Глория просила его полюбить ее настолько, чтобы разъяриться.
Мир просил его полюбить настолько, чтобы разъяриться.
— Замужем или нет, — сказал Джордж, — если ты и дальше будешь относиться к себе как к дешевке, а к земле Божьей как к городской свалке, то я от всего сердца желаю тебе гореть в аду!
Радость Глории Сен-Пьер была сияющей, глубочайшей. Джордж еще никогда в жизни не доставлял женщине — и себе — такого удовольствия. И в своей невинности он предположил, что следующим шагом должна стать женитьба.
Он попросил Глорию выйти за него. Она согласилась. Их брак был удачным. И стал для обоих концом невинности.
© Перевод. Е. Алексеева, 2021
Эрл Харрисон по натуре был строителем империй. Он постоянно прикладывал усилия, чтобы компенсировать досадно маленький рост — большими мускулами, успешной карьерой, настойчивым умением стянуть на себя все внимание в любой компании. Мозоли на его ладонях были толще крокодиловой кожи. Он зарабатывал на жизнь строительством дорог и, разменяв четвертый десяток, успел сколотить на этом неплохое состояние. Легионы грузовиков, бульдозеров, грейдеров, катков, асфальтоукладчиков и экскаваторов несли на себе его фамилию во все уголки страны.
От возможности обладать всеми этими машинами и наблюдать за их колоссальной работой Эрл получал гораздо большее удовлетворение, чем от приносимых ими денег. Большую часть прибыли он тут же снова вкладывал в дело, которое все разрасталось и разрасталось, и предела его росту не было видно.
Жил Эрл по-спартански, без всякой роскоши — если не считать виски, сигар и моделек поездов. Он проводил много времени на объектах и одевался чаще всего так же, как водители его могучих машин — в тяжелые ботинки и линялые штаны защитного цвета. Домик у него был маленький, и хорошенькая молодая жена Элла обходилась в нем без прислуги. И хобби у Эрла было ему под стать — он коллекционировал модели поездов, строя для них миниатюрные железные дороги и управляя маленьким миром, полным чудес механики. Тут ему тоже сопутствовал успех — маленькая фанерная империя росла так, словно ею правил Наполеон. В фантазии Эрла все, что касалось его игрушечной железной дороги, приобретало не меньшую важность, чем его дела в большом мире.
Лязгая металлом, брутальный черный паровой локомотив 4-8-2 «Горный» с ревом въехал на эстакаду и нырнул в разверстую пасть туннеля, увлекая за собой грохочущий состав товарных вагонов. Через пять секунд локомотив, известный на этой дороге под прозвищем Старый Злюка, вырвался наружу с ревом раненого дьявола.
Было субботнее утро, и на посту машиниста дежурил Эрл Гаррисон по прозвищу Дроссель. Стального цвета глаза под козырьком полосатой фуражки от напряжения были сощурены так, что превратились в щелочки. Поезд шел на восток по одноколейке и отставал от расписания — на горизонте вот-вот должен был появиться встречный пассажирский экспресс. Спасение — стрелка на боковую колею — было уже не так далеко, но прежде Старому Злюке надлежало преодолеть Вдовью Шпильку, самый коварный поворот на участке между Гаррисонбургом и Эрл-Сити.
Пассажирский экспресс вдалеке мрачно загудел. Дроссель стиснул зубы. Ему оставался только один выход. Он прибавил скорость на полную; Старый Злюка пулей промчался мимо водонапорной
