Ровная и белая, как скатерть, дорога мягко стлалась среди полей, покрытых сплошной пеленою снежных сугробов. Где-то далеко впереди мелькали яркие точки многих огоньков.
— Это Насиловка, наша слобода, — пояснил Сергей, уловив мой взор, прикованный к огненным точкам.
— Ась? — повернул к нам улыбающееся лицо возница.
— Не тебе — правь, голубчик. Я молодой барыне объясняю, где наши места находятся, — ласково сказал ему Сергей, и, протянув руку вперед, в противоположную от огней сторону, добавил, — а вот и "Довольное".
Я посмотрела по указанному мне направлению. Благодаря светлой лунной ночи, можно было различить группу деревьев, темным пятном выступавших в стороне от дороги. Чуть заметная полоса света пронизывала их таинственно-молчаливую чащу.
— "Довольное"… — эхом повторила я за мужем и невольно мысленно прибавила себе, — "моя тихая пристань, мой очаг, где я должна буду положить начало прочному семейному счастью, о котором говорила tante Lise.
И мне вдруг стало страшно от близости этой пристани, этого неизвестного близкого будущего, прикрытого от меня непроницаемой завесой судьбы. Все там, за этой группой деревьев темнеющего парка, закрывающих своими ветвями старое гнездо водовского рода, было мне чуждо и незнакомо. Ведь ни няни, выходившей два поколения, ни старого управляющего, полвека прожившего в этом неведомом мне "Довольном", я не знала, как мало познала, в сущности, и человека, везущего меня в свое родовое гнездо и соединенного со мною тесными узами брака.
Но его я любила беспредельной большой любовью, и это мое чувство к нему как бы сближало меня с ним легче и тесней.
Лошади, усталые и разгоряченные быстрым бегом внезапно остановились у крыльца. В доме замелькали приветливые огоньки, забегали люди. Кто-то выскочил на крыльцо и с плачем повис на руках Сергея. Откуда-то со стороны флигеля бежал старичок-управляющий, размахивая руками и крича нам что-то издали, чего мы не могли ни понять, ни расслышать в общей суматохе. Эта встреча и волновала, и смущала меня, как волнуют и смущают обыкновенно такие встречи с незнакомыми людьми. Две борзые, Бог весть, когда и откуда выскочившие, с ласковым взвизгиванием кинулись к Сергею. А он целовал единовременно и няню, и Акима Петровича и здоровался с прислугой, и гладил собак, и, казалось, вовсе забыл в эту минуту обо мне. А я стояла, одинокая и беспомощная, на крылечке, занесенном снегом, и чувствовала себя ненужной и чуждой всем этим людям, бурно приветствовавшим моего мужа.
Наконец его взгляд встретился с моим.
— Наташа, — вибрирующим от волнения голосом позвал он меня, — позволь тебя познакомить с моими друзьями: это няня, моя старушка, а это мой верный друг Аким Петрович…
Потом, дав мне поздороваться с ними, он назвал мне поочередно прислугу, высыпавшую на крыльцо.
— Что, Марьюшка, — обратился он к полной пожилой женщине и похлопал ее по плечу, — что детки?
— Да что, батюшка-барин, им сделается, работают… Что им делать-то больше? — ответила она, ни на минуту не переставая оглядывать меня, как невиданного, диковинного зверька.
Анна Степановна низко поклонилась мне в пояс. Аким Петрович сорвал с головы шапку с наушниками и приложился к моей руке поверх теплой перчатки. Его примеру намеревалась последовать и прислуга, но Сергей, видя мое смущение, выручил меня.
— Ну, ну, пойдем в дом, а то вы мне мою молодую жену заморозите, — шутливо обратился он ко всем сразу и, подав мне руку, повел в сени.
Пока старый слуга Потапыч в жарко натопленной прихожей освобождал меня от теплого платья, я могла рассмотреть своих новых знакомых. У старой няни было строго-ласковое лицо, какое обыкновенно пишут на иконах. Есть такие лица, которые можно и любить, и бояться в одно и то же время. Их нельзя позабыть после первой же встречи, они и ласкают, и взыскивают в одно и то же время. Управляющий, Роговцев, был маленький седенький старичок, незначительный и слабый на вид, но, тем не менее, сумевший в продолжение долгих лет охранять интересы водовского имения. Благодаря только его неустанному труду, процветало "Довольное" и целые поколения барского рода могли бы существовать на доход от него. Сергей отзывался о Роговцеве всегда как о человеке образцово-честном, опытном и пунктуальном. Настроенная в его пользу еще до встречи с ним, я не могла не приласкать старика самым теплым приветствием. Няня Анна Степановна понравилась мне не меньше, но какая-то затаенная сдержанность по отношению ко мне замечалась в каждом ее слове и невольно удерживала меня от проявления искренней, доверчивой ласки.
Громадный пустынный дом моего мужа имел свою своеобразную прелесть. Большие комнаты старой архитектуры с тяжелою, громоздкою и красивою мебелью, со сводчатыми потолками давали невольную пищу фантазии. Я, буквально выросшая на романах Вальтера Скотта, не могла не любить этой таинственности, заставляющей пылко разгораться мое воображение и волновать и без того впечатлительную душу.
Жилые комнаты казались чудесным оазисом среди громадной пустыни старого дома. Всегда аккуратный и экономный Аким Петрович не пожалел на этот раз ни труда, ни средств, чтобы придать им вид уютного гнездышка. Стены, обитые веселеньким кретоном, старые, но еще годные дорогие ковры, собранные сюда, очевидно, со всего дома, уютная новенькая мебель — все это не могло не удовлетворить моего нетребовательного вкуса.
— Какой вы милый, Аким Петрович, и как я бесконечно благодарна вам за все! — не могла не удержаться я от радостного восклицания, пожимая руку Роговцеву.
— Что вы, что вы, княгинюшка, — почему-то он называл меня так, несмотря на то, что с замужеством я теряла свой княжеский титул, — не я в том причастен… на то было приказание свыше… я не причем… я только слепое орудие в руках своего господина, — засмеялся он, лукаво подмигнув в сторону Сергея.
Кабинет последнего так же, как и моя спальня, выходил в сад, чудесный старый сад, с вековыми липами, облитый теперь нежным сиянием месяца. Между спальней и кабинетом были две смежные комнаты и обе предназначились в мое полное распоряжение.
— Приемные-с ваши, княгинюшка, — любезно пояснил мне симпатичный старик.
Столовая, зал и прочие комнаты были в стороне от нашего гнездышка и казались неуютными, несмотря на яркое освещение и весело потрескивающие дрова в камине.
В большой гостиной, прежней приемной родителей Сергея, все стены были сплошь завешаны фамильными портретами. Тут было не одно и не два, а целых несколько поколений.
— Род Водовых старинный и знатный, — не без важности объявила мне няня и тут же, не скрывая тщеславной гордости, называла мне по именам мужниных предков, изображенных на портретах, кратко посвящая меня в биографию каждого.
Среди многих лиц родни Сергея одно из них невольно привлекло мое внимание: это была еще совсем молодая женщина с добродушно-ласковой улыбкой на губах. Сходство ее с Сергеем было поразительное.
— Это ваша мать? — спросила я мужа, указывая глазами на портрет.
До сих пор я не могла привыкнуть говорить ему "ты".
— Да, это мама… Она нравится тебе, Наташа? — живо обернулся он ко мне.
— Как вы можете так говорить! — покачала я укоризненно головой, — ведь, это, прежде всего, ваша мама, Сергей! — и через минуту я прибавила смущенно, — мне хочется перенести портрет в мою спальню, вы позволите?
Он, казалось, не ожидал ничего подобного. На его всегда бледном лице вспыхнул румянец и теплые искорки зажглись в его добрых глазах.
— Не знаю, чем смогу я отплатить тебе за эту твою чуткость, Наташа! — целуя мои руки, произнес он растроганно.
Старуха-няня не переставала следить за нами взором. Она боготворила, как видно, своего Сереженьку и как будто даже несколько ревновала его ко мне. Я видела по этим взглядам ее проницательных глаз, как страстно хотелось ей узнать о наших взаимных отношениях.
Когда мы вошли в ярко освещенную столовую, я увидела два-три удивленно направленные по моему адресу взгляда. Ни няня Анна Степановна, ни добрейший Аким Петрович не предполагали, должно быть, чтобы их молодая хозяйка обладала такою незавидною внешностью. Я смутилась; смутились и они невольно. Едва поборов это невольное смущение, я постаралась быть любезной и милой, что хотя сколько-нибудь примирить их с неприятным впечатлением, произведенным на них моим некрасивым лицом.
Мы разошлись около полуночи по своим углам.
В моей комнате теплилась лампада. Лампа под голубым абажуром придавала уютный характер и без того прелестному уголку.
Я подошла к окну. Февральская ночь зачаровала сад сонными, сказочными чарами. Таинственный и прекрасный стоял он, облитый нежным сиянием месяца. Всюду высились стройные призраки деревьев, покрытых снежной фатою и далеко раскинувших свои голые ветви. А за ними стлались длинные безобразные тени зловещими мрачными пятнами по белому снегу сугробов. Он казался мне, этот сад, обитаемым какими-то таинственными существами, которых я не знала, но присутствие которых ясно ощущалось моей пылкой фантазией. Да и не один сад, а все это старое родовое гнездо с его громадным мрачным домом и бесчисленными уголками и переходами, все это вместе взятое погружало мою фантастически настроенную мысль в какой-то новый мир, таинственный и прекрасный. Тишина царила кругом, только за стеною глухо раздавались шаги мужа.
