Да и какой интерес могло бы представлять для нас это переворачиваньедомашнего хлама, когда нам до такой степени известны и переизвестны всенаши маленькие делишки, наши карманные скорби и любостяжательные радости, что мы, как древние авгуры, взглянуть друг на друга без того не можем, чтобне расхохотаться?
Если я, например, встречаю на улице его превосходительство ИванаФомича и вижу, что в очах его плавает маслянистая влага, а сам он привстрече со мной покрывается пурпуром стыдливости и смотрит на меня скаким-то детским простодушием, как будто хочет сказать: "Посмотри, как яневинен! и посмотри, как хороша природа и как легка жизнь для чистыхсердцем!" – то я положительно знаю, что и этот пурпур, и эта влагаблаженства, и эта ясность души происходят совсем не оттого, что егопревосходительство был на секретном любовном свидании, а оттого, что в томзаведении, в котором он состоит аристократом, происходили сего числа торги. И по степени влажности глаз, и по большей или меньшей невинности ихвыражения я безошибочно заключаю о степени успешности торгов… К чему, скажите на милость, были бы тут вопросы, вроде: "Как поживаете, каковоприжимаете?" К чему тут ласки, коварства и уверения, если я определительновижу, что сей человек счастлив, что душа его полна музыки и что весь онпогружен в какие-то сладкие, неземные созерцания? И действительно, встречинаши происходят в молчании; он посмотрит на меня ласково и признательно, явзгляну на него симпатически; он скажет: "Гм!", и я скажу: "Гм!"… и мырасходимся каждый по своему делу.
Или, например, когда я вижу другого аристократа, генерала Голубчикова, пробирающегося часов в шесть пополудни бочком по темному переулку и робкопри этом озирающегося, то положительно могу сказать, что генералпробирается не к кому другому, а именно к привилегированной бабке ШарлоттеИвановне. Хотя же его превосходительство, заметив меня, и начинаетпомахивать тросточкой, делая вид, что он гуляет, но я отнюдь не отважусьпредложить ему пройтись вместе со мною, потому что твердо знаю, что такогорода предложение вконец уязвит его пылающее сердце. Руководясь этою мыслью, я прикасаюсь слегка к полям моей шляпы и говорю: "Гм!" Генерал, который вдругое время тоже ответил бы мне a la militaire, в настоящем случае считаетнеизлишним снять с головы своей шляпу совершенно (не погуби! дескать), итоже говорит: "Гм!"… и мы расходимся. А между тем дорогой воображение ужерисует передо мной образы. С одной стороны я вижу маленького генералика, совершенно пропадающего в объятиях дебелой привилегированной бабки, а сдругой стороны, величественную и не менее дебелую генеральшу, спокойнопредающуюся дома послеобеденному сну и вовсе не подозревающую, что еекрошечный Юпитерик нашел в захолустье какую-то вольного поведения Ио ивоспитывает ее в явный ущерб своей Юноне.
И еще, например, если я вижу в восемь часов утра известного подрядчикаСкопищева, стучащегося в двери дома, занимаемого капитаном Малаховичем, тоотнюдь не думаю, чтоб Скопищев очутился здесь ни свет ни заря затем только, чтоб узнать о здоровье супруги и детей пана Малаховича, но с полноюдостоверностью заключаю, что ранний визит этот имеет тесную связь спостройкой земляной дамбы в городе ***. При этом в уме моем естественновозникает вопрос: "Если от пятнадцати тысяч отделить двадцать процентов, токакая составится из этого сумма?" И в это самое время, поравнявшись скапитанскою квартирой, я усматриваю в одном из окон толстенькую фигуру, кчему-то канальски прислушивающуюся. Заметив меня, капитан несколькокраснеет (вероятно, оттого, что я видел его в утреннем неглиже), произносит: "Гм!" – и поспешно удаляется от окна.
– То-то "гм!", – произношу и я в свою очередь и продолжаю идти своеюдорогой.
Скажите на милость, к чему же было бы нам беседовать о том, дляуразумения чего достаточно одного движения губ, одной мимолетной искры вглазах, одного помавания головы?
И действительно, канвою для наших разговоров служат предметы, несравненно более возвышенные. Надо вам сказать, благосклонный читатель, что хотя мы и называемся "губернскими аристократами", но, к великомуприскорбию, аристократичность наша довольно сомнительная. Мы, чтоназывается, аристократы с подлинцою. Отечеством большей части из насслужили четвертые этажи тех поражающих опрятностью казенных зданий, которыево множестве украшают Петербург и в которых благополучно процветают всехвозможных видов и цветов экзекуторы и экспедиторы. Там мы увидели свет, тамвозросли и воспитывались, и если сам Петербург способен производить толькочиновников и болотные испарения, то можно себе вообразить, на производствокакого рода изделий способны упомянутые выше четвертые этажи? Идействительно, мы вполне прошли всю суровую школу безгласности исмиренномудрия; мы были по очереди и секретарями и приказчиками у имеющихвласть людей, и поставщиками духов, собачек и румян у их жен, и забавою уих гостей. Мы безмерно радовались и безобразию наших носов, игеморроидальному цвету наших лиц, потому что все это составляло предметзабавы и увеселения для наших благодетелей и вместе с тем заключало в себеисточник нашего будущего благополучия – нашу фортуну и нашу карьеру!!Наконец, после долгих лет терпения и томных искательств, мы получилидипломы на звание губернских аристократов с правом володеть сколько душеугодно. Поначалу свежий воздух провинции сшиб было нас с ног, однако, свыкшись с малолетства со всякого рода огнепостоянностями, мы устояли издесь, и мало того, что устояли, но даже озаботились устроить вокруг себяту самую атмосферу, которая всечасно напоминает нашим носам передние нашихблагодетелей. Очевидно, что при таком направлении умов все наши симпатии, все вздохи и порывания должны стремиться к нему, к этому милому Петербургу, где проведена была наша золотушная молодость и где у каждого из нас имеетсяпо крайней мере до двадцати пяти штук приятельски знакомых начальниковотделения.
Дни прихода петербургской почты бывают в нашем обществе днями какой-тотревожной и вместе с тем восторженной деятельности. Это и понятно, потомучто в эти дни мы получаем письма от наших приятелей – начальниковотделения. Мы поспешаем друг к другу, чтоб поделиться свежими вестями, ивот образуется между нами живая и интимная беседа.
– Ну что, ваше превосходительство, – спрашиваю я у генералаГолубчикова, – получили что-нибудь из столицы?
– Как же-с, как же-с, ваше превосходительство! – отвечает генерал, потирая руки, – граф Петр Васильевич не оставляет-таки меня без приятныхизвестий о себе…
– Так вы получили письмо от самого графа? – спрашиваю я, несколькоподзадоренный.
– Мм… да, – отвечает генерал таким тоном, как будто ему на всенаплевать, – граф частенько-таки изволит переписываться со мной!
– Мм… да, – произношу я и, в свою очередь, не желая уступитьгенералу Голубчикову, еще с большим равнодушием прибавляю: – А я такполучил письмо от князя Николая Андреича… Каждую почту пишет! даже надоелстарик!
И если при этом я положительно убежден, что генерал Голубчиков совралпостыднейшим образом, то генерал, с своей стороны, столь же положительноубежден, что и я соврал не менее постыдно, что не мешает нам, однако, остаться совершенно довольными нашим разговором.
– Скажите пожалуйста! – удивляется в другом углу егопревосходительство Иван Фомич, слушающий чтение какого-то письма.
– "…Внушили себе, будто на лбу ихнем фиговое дерево произрастает, иникто сей горькой мысли из ума их сиятельства изгнать не может", – раздается звучный голос статского советника Генералова, читающего вслухупомянутое письмо.
– Да правда ли это? от кого вы получили это письмо? – сыплются сразных сторон вопросы.
– От экзе… от директора, – скороговоркой поправляется статскийсоветник Генералов, поспешно пряча письмо в карман.
– А крепкий был старик! – говорит генерал Голубчиков, которого, как неслужащего под начальством таинственного "их сиятельства", описанное вышепроисшествие интересует только с психической точки зрения.
– Н-да… крепкий… – в раздумье и словно машинально повторяетнедавно определенный молодой председатель Курилкин, при чтении письма какбудто струсивший и побледневший.
– Я с князем еще в то время познакомился, – ораторствует генералГолубчиков, – когда столоначальником в департаменте служил. И представьтесебе, какой однажды со мной случай был…
– Н-да, случай!.. – повторяет Курилкин, у которого уже помутилисьвзоры от полученного известия.
– Вы как будто нездоровы, Иван Павлыч? – обращается с участием кКурилкину Иван Фомич.
– Нет… я ничего, – скороговоркой отвечает Курилкин, – au fait, чтомне князь?
– "Что он Гекубе, что она ему"? – раздается сзади шепот титулярногосоветника Корепанова, принимаемого, несмотря на свой чин, в нашем маленькомаристократическом кружке за comme il faut, но, к сожалению, разыгрывающегонеприятную роль какого-то губернского Мефистофеля.
