китайская меркава последней модели с трудно произносимым названием. Меркава была огромной, как карьерный самосвал, а ребристые колеса были выше мелкого рыжего хмыря.
Каждое утро я смотрел, как маленький толстый хмырь по лесенке с трудом залазит – именно залазит, а не садится за руль китайской меркавы. Так он преодолевал свой комплекс Наполеона. Хмырь, когда обломался с гаражом, стал ставить меркаву впритык с дверью моего сарая. Естественно, я не мог выкатиться на инвалидке. Он уезжал по делам не раньше двух часов дня, и я, голодный и злой, куковал в сарае.
Я попытался достучаться до его сознания, но у меня не получилось. Тогда стал строить планы, опять-таки один кровожаднее другого, как выйду на тропу войны и навсегда отучу хмыря ставить меркаву возле сарая.
Решение проблемы подсказал Саня-толстяк. у него были свои счеты с этим хмырем. Он пришел ко мне с баллоном монтажной пены. Я удивленно воззрился на него.
– Все очень просто, как два пальца об асфальт, – менторским тоном сказал Саня. – Берешь баллон и ночью аккуратно вдуваешь пену в выхлопную трубу. Пена застынет, и на следующее утро хмырь будет прыгать, как папуас, вокруг машины. Она не заведется.
Саня-толстяк решил не пачкаться, а моими руками отомстить хмырю. В этом наши желания совпадали. Я взял баллон и решил этой ночью сделать приятное соседу. Ночью, где ползком, где на коленках, я вылез из сарая, добрался до меркавы и задул пену в выхлопную трубу. Тяжело безногому мстить двуногому. У меня долго не удавалось выдавить поршнем пену. Пришлось помучиться, пока пена не устремилась в нутро трубы. Я протер выхлопную трубу от остатков пены и вернулся в сарай. Извини, меркава, что жестоко обошелся с тобой, но ты железная, а я болезный и кушать хочу.
В эту ночь я хорошо спал. Утром меня разбудил рев. Я выглянул в окошко. Возле машины исполнял дикие пляски хмырь. Он взлетал в кабину, нажимал на все кнопки, открывал капот и с умным видом смотрел на мотор и дергал за проводку. Однако меркава, печально моргая фонарями, громко трубя клаксоном, не желала заводиться. Пляски продолжались около часа, когда уставший хмырь, высунув язык, сел на подножку меркавы, и у него потекли слезы. Я готов было выползти из сарая и подать ему платок, но тут появилась его жердина в цветастом коротеньком халатике, из которого вываливалась огромная силиконовая грудь. Она держала за руку отпрыска хмыря – хмыренка младшего, такого же рыжего и толстого. На нем была футболка и шорты на размер меньше, чем требовалось. Поэтому футболка обтягивала его отвисающее брюшко, а шорты врезались в мясистую попу.
Хмыренок-младший что-то меланхолично жевал.
– Котик, – участливо спросила Жердина, – что случилось? Почему твоя птичка не заводится?
У хмыря-старшего лихорадочно заблестели глаза и, подняв вверх руки со сжатыми кулаками, он зарычал низким утробным голосом:
– Я знаю, что меня здесь все ненавидят. Я обязательно отомщу. Я взорву этот дом и спалю к черту все сараи!
От неожиданности я даже подпрыгнул на своем ложе. Моего полку прибыло, и, оказывается, не один я такой кровожадный в этом дворе. Поэтому не надо слюни распускать и платочки готовить. Надо срочно купить абхазские пряности. Буду на ночь посыпаться, чтобы однажды после прожарки мое довольно тухлое мясцо с пряностями можно было употребить под водочку.
Жердине удалось увести пиромана-хмыря домой, а я думал, как мне выбраться из сарая, но неожиданно в дверь сарая робко постучали.
– Входите, не заперто! – я крикнул.
На пороге неожиданно появился хмыренок-младший, который, запинаясь и смущаясь, пробормотал, что меня просят извинить за доставленные неудобства и поставил на стол коробку фаст-фуда.
От изумления я свесил челюсть и долго сидел в прострации. Такого от семейства хмырей я не ожидал. Пожалуй, стоит почаще задувать пену в выхлопную трубу, и тогда будут подкидывать еду. Так, голод – не тетка, и я открыл коробку. Там было полпиццы и полдюжины роллов. Пиццу я раньше пробовал, роллы – нет, и они мне не понравились.
Видно роллы были несвежие, когда на следующий день меня скрутила сильная боль в животе. Меня выворачивало наизнанку. По-хорошему надо вызвать скорую, чтобы отвезли в отделение, где сделали бы промывание желудка, но мне, бомжу обыкновенному, хоть и с философским уклоном, бесполезно надеяться на такие блага цивилизации. Пришлось прибегнуть к испытанному способу. Я дал зарок себе не пить, но тут был особый случай, и самогон производства Сани-толстяка утихомирил на время взбунтовавшийся желудок. Измученный, я забылся в горячечном полусне, а когда проснулся, увидел возле себя мать и братца.
– Привет, брательник! – радостно улыбаясь, сказал братец, зияя прорехой в передних зубах. – Давненько с тобой не виделись. Ты никак приболел?
– Да, съел вчера что-то несъедобное, – я хотел сказать про роллы, но братец не поймет, в его времена такой гадости не было.
Я прислушался к ощущениям. Температура вроде спала, и меня мучила жажда. Я поднялся и кое-как доковылял до ведра с водой, где жадно, одну за другой, опростал три кружки с водой.
Братец увидел мое уродство и, не страдая от избытка хороших манер, воскликнул:
– Брательник, да ты скоро нашу мамашу догонишь, – и громко загоготал.
Мать покачала головой:
– Эх, сынок, сынок, как меня не стало, так и ножки потерял. Где ты так?
Я махнул рукой:
– Расскажу, как-нибудь при случае.
Братец принюхался:
– Да ты самогоном баловался? Почему нам не наливаешь? Я обижусь, а в гневе я буйный.
Я хорошо знал, и что он не отвяжется, пока ему не нальют. Поэтому поставил полторашку самогона на стол, отыскал два наименее грязных стакана, а вот закуски не было. Было три лотка китайской лапши быстрого приготовления «Счастливый рабочий». Боюсь, моим покойным родственникам не понравится такая странная еда.
Мать укоризненно покачала головой и достала из котомки узелок с соленым салом, чесноком и черным хлебом.
– Эх, сынок, сколько прожил, постарел, а гостей так и не научился принимать. У тебя всегда должна быть выпивка и закуска для дорогих гостей. Но я тебя прощаю, как прощала всегда, – мать всхлипнула и вытерла слезу, выкатившуюся из глаза. – Главное – помнить о близких. В последнее время ты редко стал вспоминать о нас.
Я возмущенно замахал руками:
– Что вы, маманя, каждый день вспоминаю, тебя и братца. Мечтаю, когда присоединюсь к вам. Кстати, там за гранью живется? Хорошо или плохо?
Братец, набивший полный рот, что-то невнятно пробурчал, и его бурчание в равной степени можно было отнести к тому, что живем хорошо или живем плохо.
Мать укоризненно покачала пальцем:
– Не надо туда стремиться. Не беспокойся, наступит твое время.
Потом мать лихо опрокинула рюмку самогона тройной очистки, настоянного на кедровых орешках, цедре лимона и лепестках каркаде. Огненный напиток, переливающийся алым, коричневым и золотистым, исчез у
