выставляла на их пути одно препятствие за другим. И Михаил все мучительней переживал свое несоответствие давней и очень дорогой, лелеемой в глубине души мечте – свободно существовать в тайге, как это умеют эвенки или даже русские – уроженцы глухих таежных мест. Но факт оставался фактом – жить в тайге сколько-нибудь пристойно городской турист, даже мастер по прохождению любых маршрутов, мог лишь за счет ресурсов, приносимых с собой из жилых мест. Это стало ясно как никогда раньше – и все же мечта не обесценилась и отнюдь не перестала быть мечтой, а тайга как и прежде представлялась ему далекой прародиной, в которой когда-то сформировался его менталитет. Несмотря ни на что, из тайги не хотелось уходить. Это просто стало необходимо.
Вадим же считал, что убираться из тайги не просто необходимо, а остро необходимо – и как можно скорей. И вот именно это «как можно скорей» стало его новейшим кредо, которым он хотел наделить каждого человека в компании, но неожиданно для себя наткнулся в этом деле на полное неприятие и неповиновение. Когда они готовились уходить от устья Красной Речки на север через хребты «к жилухе», Вадим уже понимал, что его приказы, в какой бы форме он их ни отдавал – в императивной (как требовали обстоятельства) или в прежней псевдодемократической – не будут выполняться никем и ни за что. И это вынудило его пытаться убеждать, а точнее – пугать, сначала кое-кого по отдельности, затем всех вместе. Он говорил, что с таким грузом они никогда отсюда не выйдут, что лучше его бросить сразу – черт с ними, с вещами – пусть пропадут, но зато не придется бросать их по пути по мере истощения сил – ведь сколько народу в экспедициях погибало именно из-за этого, так зачем повторять их ошибки, за которые люди расплачивались жизнью? Да, Вадим безусловно и искренне верил в то, о чем говорил. И Кантегир с его беспощадной водой и безлюдная бездорожная тайга испугали его не на шутку. Он чувствовал дыхание смерти если не на своем затылке, то на затылках большинства спутников. И Михаил обрел, наконец, полную уверенность в том, что единственное, что удерживает Вадима от бегства из компании глупцов, так это его прежний (ныне только номинальный) статус руководителя, адмирала. Об этом хорошо знали оставшиеся в Москве, и в случае чьей-то или всеобщей гибели в этом обязательно и прежде всего обвинят именно его. И тогда прощай его карьера в академическом институте после того, как она успешно началась. Но если выяснится, что он бросил погибающих в тайге, то будет и вовсе гроб. И потому, к его величайшему огорчению, индивидуальный путь спасения – единственный, в который он теперь верил, – начисто исключался.
Михаил в ответ на его призывы бросить все, в чем нет острейшей необходимости (то есть кроме палаток, спальников, теплой одежды и остатков еды), заявил, правда, только от себя, что уже достаточно натерялся в этом походе и не собирается терять еще. Оказалось, что так же считали и остальные. В отчаянии Вадим продолжал крутить вслух пластинку на тему «все мы останемся в тайге», пока Гуря, жена Славы, самая малоопытная и потому, наверное, самая наивно-откровенная, не заткнула его одной-единственной фразой: «Ты просто не имеешь права нас пугать!» – которая раздалась в его ушах будущим прокурорским обвинением. С этой идиотской догмой, действующей в советских и партийных органах в качестве непреложного правила и гласящей, что руководитель всегда обязан вдохновлять и организовать коллектив на преодоление трудностей, а не пугать и деморализовывать, воевать было бессмысленно. И Вадим замкнулся в себе, чувствуя себя почти обреченным на ту же участь, которая ожидала остальных, и судорожно пытаясь все-таки найти какой-нибудь способ обмануть безнадегу.
Впрочем, позже, в Москве, выяснилось, что мысль как можно скорей бежать с Кантегира родилась у него еще до безвозвратных потерь флота. Вера, уже в середине похода вернувшая прежнее расположение к Лене и Михаилу, рассказывала, как Вадим приставал к ней по ночам с просьбами отдаться, объясняя, что нет смысла уклоняться – все равно они живыми отсюда не уйдут. Почему-то он был уверен, что не отдаться перед смертью особенно глупо, просто непростительно глупо – ведь такого удовольствия уже больше не будет никогда. Вера вздрагивала от омерзения, и ей больше всего хотелось врезать Вадиму по морде и еще по одному месту, а потом уйти из его палатки прочь. Это можно было сделать. Но беда, как понял Михаил, состояла еще и в том, что Вера сознавала свою вину, помня как подыгрывала Вадиму, а он ей, как она делала глупости, а он их поддерживал. И за все это она обрекла себя на такое искупление, наложила на себя такую епитимью – оставаться в обществе презираемого ничтожества до конца похода. Ночные страдания дополнялись ежедневными – чем кормить людей. Оставалось чуть-чуть вермишели, немного сахара, чай и шесть банок превосходного вологодского консервированного масла, какого ни до, ни после Кантегирского похода они никогда не имели. Но масло без хлеба как-то не шло. Выручали кедровки. Это была единственная дичь, которую им удавалось без особого труда добывать по пути. Однажды их удалось настрелять шестнадцать штук – по две на брата, и из них даже приготовили в чесночном соусе «кедровок табака», но чаще кедровок бывало три или четыре. А один раз – так и вовсе одна. Хорошо еще почти у каждой в подъязычном мешке было битком набито кедровых орехов. У одной из них Михаил посчитал, сколько именно. Получилось сто шестьдесят штук. Другим подспорьем служили грибы. Их встречалось немало, но в истощенных телах, видимо, не хватало каких-то веществ для их успешного переваривания, и они плохо усваивались в кишечнике.
Михаил замечал, как день ото дня ускоряется похудание и изнурение в его организме, и, раздумывая, на сколько его еще может хватить, решил, что на всякий случай надо кое-что сэкономить для Лены – чтобы хоть она-то гарантировано дошла. Вера выдавала каждому по три кусочка сахара на день. Два он решил сохранять. При этом он ничуть не отступился от своей позиции, что они должны выйти из тайги живыми и обязаны это сделать сами (однажды он с такой резкостью отверг предложение Володи остановиться и ждать, не двигаясь с места, пока их не спасут, что больше к этой мысли никто не возвращался). Однако на тот случай, если он окажется неправ, и голодная патология возьмет над ним верх, ему надлежит сделать все, чтобы жена смогла вернуться к их десятилетней дочери. В Москве, правда, ждала не только дочь, но и замечательная по своей притягательности любовница, с которой они уже думали соединиться в новом семейном союзе. Тяга к Оле тоже служила мощным стимулом для преодоления немощи, но, как выяснилось, совсем не мешала абсолютно искренне поддерживать Лену. И то и другое он считал одинаково естественным. В походах Лена всегда была на высоте, и уважение к ней у него никогда не пропадало, хотя со временем очень сильно пострадала любовь. И теперь ему оставалось, исподволь подкармливая Лену сахаром, истово стараться дойти и до Олиной постели. Оба стремления не требовали от него никаких особенных волевых усилий, не вызвали никакой внутренней борьбы – и это приятно удивило Михаила. Оказалось, достаточно было сознавать, что в данной ситуации он поступает правильно. А дальше как Бог даст. И Бог Дал. Уже во второй половине того памятного десятого дня пешего пути от Кантегира в долине Тебы, когда отдыхать приходилось особенно часто, они вновь сидели на рюкзаках, обессиленные и мрачные, Володя, прошедший немного вперед, видимо, по нужде, вдруг вернулся назад с сияющим лицом, пряча что-то у себя за спиной. – «Угадайте, что у меня?!» – радостно выпалил он и, не в силах сдержаться, выхватил из-за спины то, что там прятал. Это был плакат «Берегите лес от пожаров». – «Дорога! – разразился воплем Володя, – Там, в пятидесяти метрах! Я думал – вы не поверите! Мы вышли!»
До поселка Чехан оставалось, правда, еще несколько километров, но они действительно вышли, в этом больше не осталось сомнений, поскольку дальше путь был уже по автодороге, а не по тайге. Однако, и здесь их ждало еще одно испытание. Рядом с глубоким автомобильным бродом для пешеходов с одного берега реки Чехан на другой был свален гигантский кедр больше метра в диаметре. И идти по нему над быстрой и опасной водой, чувствуя, как вибрирует ствол под ногами других людей, было непросто, но они постарались и не упали, и это добавило им хорошего настроения.
Незадолго до поселка им встретился человек, которого тоже звали Михаил и который сразу смекнул, как давно они нормально не ели. Он отвел их за собой прямо в магазин. Поселок как раз к их приходу накрыли ранние сумерки. По позднему времени магазин уже не работал, однако встреченный Михаил знал, где искать продавщицу, и вытащил ее из-за праздничного стола. Они сами услышали, как, выходя из дома, эта женщина сообщила кому-то:
– «Всего два стакана успела выпить»!
В магазине они вели себя
