Был капитан Чистяков – офицер отъявленный, весь вменённый в свою службу, ввёрнутый, вмазанный в уставы. Просто ли он стоял, сидел, ходил, – он, движеньем и недвиженьем, высказанным и невысказанным, прежде всего постоянно – служил. И солдаты очень это чувствовали, даже самые новички. Могли не любить его за пронзительный взгляд, за безпощадность, – но не могли не поддаться, не подчиниться этому оживлённому сгущению уставов и команд.
Эти месяцы капитан лечился, левая рука его была поднята постоянной перевязью, но даже такая инвалидность, кажется, не нарушала, а ещё отчётистей выражала его подвижность, стройность и службу.
Обезнадёжась в хабаловском штабе (где и не желали от павловцев большего, чем сидели бы в казармах, не шевелясь), Чистяков телефонировал и телефонировал знакомым офицерам в другие батальоны, советуясь, что делать. Он выбирал-то испытанных. Что делать они все понимали одинаково – давить бунт, только не знали как и не были уверены в своих солдатах из-за множества новобранцев.
И после солдатского обеда, собрав на совет своих офицеров, выслушав, каким они воспринимают солдатское настроение (никто не высказался слишком безнадёжно), – капитан Чистяков приказал: весь батальон (кроме «походной» роты) в боевой амуниции строить на Марсовом поле, лицом к казармам.
По ротам раздались уверенные звонкие команды. И солдаты проштрафившегося батальона спешили с обмундированием, получали кто и винтовки и боевые патроны, толкались на лестницах, выходили. Удивляясь, осветляясь, радуясь.
Становились в четыре шеренги на привычных местах рота за ротой. А впереди – музыкантская команда. И небо светлело, вот и солнце.
Понимал батальон, что он не виновен более, что он прощён и наказанья не будет.
Разбирались, равнялись по последним командам, винтовки (у кого есть) – «к ноге», а все «смирно», – капитан Чистяков с подвязанною рукой в подхваченной по фигуре шинели, победно расхаживал перед строем, не упуская ни мелочи дальнострельными глазами – ведь неучи ещё.
Все ждали речи, напутствия, а он только крикнул:
– Пав-лов-цы – мо-лод-цы! Царь-Государь ждёт от нас выполнения долга! – и скомандовал на всё поле: – Напра-во! – и оркестру: – Марш!
И колонна с весёлой уверенностью повернула, грянул в трубы павловский марш, – и через марш растя до своего знаменитого полка, под тянущую, подымающую музыку, удваивающую человека, в радости этих победных звуков – пошла! пошла, офицеры на своих местах, пошла! вдоль Марсова до угла Миллионной, а там –
– Правое плечо вперё-од!
и, заполняя Миллионную музыкой, шагом и своими тысячами – к Дворцовой площади!
Какая бы в городе ни была революция – но все дороги открыты полку, идущему под музыку.
Генерал Занкевич принимает войска на Дворцовой.Час назад очень мало касалось генерала Занкевича всё это происходящее в столице – и как бы ни кончилось оно. В могучих крылах Главного Штаба с парадно-высокими окнами на Дворцовую площадь шла ежедневная тихая бумажная перекладка, связанная единственно только с Армией, воюющей и тыловой, со снабжением, организацией и назначениями. Поглядывал Занкевич, что на площадь пришла и стоит часть Преображенского батальона, красные канты, но это его не касалось. Хотя Занкевич был и смел, и боевой, но не скучал и не томился на своей неслышной работе, потому что вела она его блистательной дорогой, и был он хороший служебный тактик, и весьма рано по своему возрасту вот стал три недели назад начальником Генерального штаба вместо Беляева.
Этим же Беляевым внезапно вызванный теперь в градоначальство, он уже по вызову почувствовал, что дело неладно. За пять минут, пересекая Невский, уже приготовился, что сейчас его тряхнёт. Мёртвая Голова из пустоты глазниц продиктовала ему новое назначение.
Но где же войска? И где расположен неприятель?
Неприятель нигде не был расположен, двигался неизвестно где, пребывал в неизвестных количествах в северо-восточной части города, но и у Занкевича могли быть только те, кто сейчас соберутся, – а кто из полутора десятка батальонов не пожелает прийти, останется в казармах – то пусть и остаётся, так спокойней.
Так что? Преображенцы. По роте измайловцев и петроградцев. Пулемётная полурота. Две батареи без снарядов. Да ещё, обещано, что-то пришлют из гвардейского экипажа? Редковато.
А между тем, приняв назначение, надо же действовать энергично, не кваситься, как этот Хабалов. Пока не назначен – служилый офицер может только в окно поглядывать, что там делается. Но назначенный – он должен всех поразить предприимчивостью и натиском.
И тут сообщили по телефону из Зимнего, что на площадь входит – с музыкой, со знаменем, с офицерами – весь Павловский батальон!
И сердце Занкевича стукнуло по-наполеоновски. А он-то – кто был, если не павловец? Он-то – коренной офицер Павловского полка, когда-то и не мечтавший подыматься выше. А совсем недавно на фронте он был – и командир Павловского полка! И в запасном батальоне бывшие раненые все его и знают конечно!
Сердце стукало: знаменательное совпадение! – он назначен командовать, а павловцы сами пришли! От таких совпадений происходят великие дела! Час назад ни к чему не готовый, десять минут назад в сомнениях, – вот, он уже безповоротно решился уложить свои силы в этот день!
Он схватил пролётку, дежурившую у градоначальства, – и понёсся – не прямо на площадь, нет, но к себе домой, совсем недалеко – надеть полный павловский мундир, белые канты, зимнюю форму. Он терял на этом ещё десять минут – но то был эффект!
И на той же пролётке он вылетел рассчитанным курсом из-под арки Главного Штаба – и парадно-красивой дугою помчался к строю павловцев, к правому флангу их.
И – встал во весь рост в пролётке, руку под козырёк.
Там раздались торопливые команды, батальон принял «смирно», – и когда генерал поздоровался – ему ответили в три тысячи дружных глоток.
И остановясь перед своими павловцами, генерал Занкевич звонко прокричал короткую речь, слышимую и преображенцам. Что если бунт победит – от этого выиграют только немцы. Что их, героев гвардейцев, он зовёт послужить России, царю и доказать верность гвардейским традициям!
– Тут многие знают меня? Мы вместе кровь проливали на фронте!
– Так точно! – кричали павловцы. – Так точно! – восторженно. – Рады стараться! Постараемся! – самозабвенно из рядов.
Превосходно! Так по-наполеоновски: прямо и наступать на Литейную часть, на выручку Кутепову! Только ещё подождать подкреплений, гвардейского экипажа.
Триумфатором Занкевич проехал дальше. Сошёл, стал прохаживаться перед строем преображенцев. Подозвал к себе господ офицеров, спрашивал: «Ну, как?»
И вдруг он воспринял не только тот восторг, вырванный из солдатских грудей, – но рассчитанную осторожность? или сомненье? или даже глухую неприязнь? преображенских офицеров.
Что такое, как? Расщупывал офицеров глазами, вопросами.
И услышал. Господа офицеры не надеются, что их солдаты пойдут против Государственной Думы. Как бы они не увеличили собою численности противной стороны. Да это было бы и противоестественно – идти против Государственной Думы. Соотношение сторон отнюдь не представляется так просто.
Молодые офицеры смотрели отчуждённо, а то даже и возмущённо. Никак они не походили на защитников правительства.
И Занкевич быстро стал охладевать и опадать. Он увлечённо поддался взлёту своего настроения – и просто не успел подумать, что неприятеля – никакого нет. За бегающими бунтарями – стоит Государственная Дума, общественное мнение. А с ними – генерал Занкевич и не думал бы и не хотел бороться, это – не путь возвышения генералу.
Талантливому человеку – надо и действовать осторожнее вдвое. Проявлять ли рвение или не проявлять – ещё надо приглядеться. Наступать – а на кого?..
Государь после прогулки. Телеграммы. – Совет Алексеева. – Шапка Мономаха. – Конница из-под Новгорода.Воротясь с прогулки и оставшись у себя один, Николай тотчас перечитал телеграмму Хабалова. Да, волынцы взбунтовались в составе более чем одной роты – и им удалось увлечь ещё какую-то одну роту, лишь неясно: Литовского или Преображенского батальона. Не так много, три роты запасных, – но какой несмываемый позор для гвардии! Однако вот что: Хабалов просил прислать надёжные части с фронта – немедленно. «Немедленно» – это словцо как-то скользнуло мимо глаз, когда Государь читал телеграмму в первый раз, на лестнице.
Но три роты запасных – настолько ли дело серьёзно, чтобы снимать войска с фронта?
Государь замялся. Собственно, он совсем не знал этого генерала Хабалова, не знал его качеств. Этот генерал был не фронтовой, он состоял последнее время губернатором Уральской области, и запомнилось, как приезжал приветствовать Государя во главе уральских казаков, а уральцев Николай очень любил, они приятно молвили, да ещё привозили всегда в дар вкуснейшие икры и балыки. Так, при этих огромных балыках ему только и помнился Хабалов. А затем как-то полуслучайно, по чьей-то рекомендации, он был переназначен на Петроградский военный округ, да округ был несамостоятелен, лишь вот недавно выделился из Северо-Западного фронта. Что сейчас надо было думать о его «немедленно» – такая ли острая нужда? или растерялся?
