друга, говорили, что для них все дни были воскресеньями. Конечно же, это не так, но если они так говорят, значит, время было спокойным, очень спокойным, и даже я это чувствую и начинаю думать, что если бы я жил тогда, я бы сказал: «Пойдем со мной, дорогой читатель! Возьми мою руку и позволь мне провести тебя вдоль Озер, через дикий, разросшийся, романтический сад, зайти с тобой в подъезд с квадратными стеклянными окошечками, искусно разрисованными цветами, подняться на второй этаж в воскресную послеобеденную идиллию». Квартира прекрасно отремонтирована, потому что Фитц знаком с директором компании «Люсберг, Хансен и Терп». По желанию Карстена стены повторяют зеленые и коричневые цвета древних Помпей, и еще тут есть белое дерево, фанерованная палисандром мебель, картины на стенах и книжные полки, и кажется, квартира дышит, словно большое животное, спокойно и медленно наполняет легкие, становясь больше, а потом меньше, а потом снова больше, распространяясь вокруг Карстена, который трудится в окружении облаков дыма с тонким ароматом табака «Латакия», и вокруг Марии, которая занята вышиванием, да, именно так, она вышивает, этим она и занимается в эти годы, помимо хозяйства, приготовления еды и любой другой возможности
быть рядом с Карстеном. Она вышивает, а он работает, они редко поднимают голову, они сосредоточены, но они
знают, что находятся рядом друг с другом. В некоторые из таких воскресений они садятся на трамвай или на поезд и едут к Амалии, которая вроде бы все простила и которая в эти годы все больше напоминает большую черную пантеру, хотя, несмотря на то, что она красит волосы и виртуозно накладывает косметику, в ней начинает чувствоваться какая-то замшелость, что на Марию действует исключительно умиротворяюще, и теперь ей гораздо легче, чем прежде, бывать у свекрови и, устроившись на диване, с удовольствием поглощать пирожные «Сара Бернар» из кондитерской Рубова. На следующий день Карстен отправляется на работу, и когда он возвращается домой, его ждет обед, добротная датская еда, несмотря ни на что, он ее по-прежнему предпочитает, это котлеты, жареная колбаса и свиные потроха, которые лучше Марии никто не умеет готовить — она по всем правилам добавляет в них самую малость винного уксуса, а потом они пьют кофе и слушают радио, и у Карстена есть немного работы на вечер, а снаружи лето или зима или что-то неопределенное, но всегда какая-то приятная погода. И мне кажется, что эти молодые люди, которые любят друг друга и которые совсем недавно поженились в копенгагенской Ратуше, и их дышащий покоем дом срастаются и образуют единое целое, которое выглядит очень и очень гармоничным.
Вероятно, имеет право на существование и другое мнение. Наверное, следует обратить внимание на некоторые детали, которые как раз нарушают идиллию. Например, в подъезде, когда начинаешь подниматься по лестнице, проходишь мимо квартиры на первом этаже, где на двери висит табличка «Подкомиссия Датского совета по стандартизации с целью унификации конвертов с окошком и бланков». На самом деле здесь расположился технический отдел разведки Министерства обороны и полковник Лунинг. У Марии с Карстеном мы уже отмечали какой-то неуютный шум в водопроводных трубах, и приглушенный звук далеких телексов, и подгнившие полы, которые время от времени внезапно проседали в каком-нибудь углу, пробивая потолок нижней квартиры, так что Карстен с Марией в растерянности наблюдали сквозь пол стойки с электроникой, с гудящими радиолампами, а потом военные техники латали дыру, но пол снова трескался в другом месте. Стоит еще обратить внимание на стену в конце комнаты, где у Карстена с Марией висит огромная репродукция картины Пикассо «Герника». Не следует, наверное, обсуждать, кто и что вешает к себе на стены, молодые люди могли получить эту картину в подарок на свадьбу и решить, что она интересная и современная. Но ведь на ней изображена война, оторванные части тел, бомбы, мертвые лошади и несчастье, и то, что она висит тут, в гостиной, говорит о странной невнимательности. Но, возможно, напрасно у меня мелькнула эта мысль, и нет для нее никаких оснований, конечно же, начало пятидесятых здесь, у Озер в Копенгагене, это в первую очередь безмятежное время, и вот в продолжение этого времени Мария и Карстен отправляются в поездку на велосипедах.
Однажды они приняли внезапное решение, собрали и привязали к велосипедам вещи и отправились за город, и спали там в палатке, хотя вполне могли бы остановиться в гостинице. Сначала они направились на юг. Вокруг пели жаворонки, а Карстен с Марией целый день ехали вдоль разрушающейся стены, которая когда-то окружала поместье Темный холм, потом они оказались на юге Фюна и в какой-то момент остановились перекусить на площади в Рудкёпинге у памятника великому физику Эрстеду. Они миновали рыбацкую деревушку Лаунэс, куда теперь была проложена асфальтированная дорога, затем проехали через город, в трактире которого жаждущий мести Рамзес, дедушка Марии, нашел своего отца, и от всех этих площадей, рынков, домов и стен струилось прошлое, взывая к ним, но слишком поздно, они уже исчезали за углом, а прошлое оставалось позади, и они даже не обратили внимания на тумбы, на которых старые объявления о розыске продолжали сопротивляться несносному датскому климату, чтобы рассказать Марии о ее дедушке и бабушке или прадедушке, которых разыскивали по всей Северной Европе в предыдущем столетии. Карстен с Марией нигде не останавливаются, они не вспоминают прошлое, потому что оно им неизвестно. У них есть лишь смутные представления или нет вообще никаких представлений о происхождении их рода, и ни один город, ни одно название поселка, ни одно здание или плакат не могут вызвать у них воспоминаний. В конце концов они проехали через Сорё, где, казалось бы, ну мне так кажется, все должно трепетать от светлых воспоминаний, но Карстен лишь махнул рукой в сторону входа в Академию и сказал, что он тут учился, а потом они посмотрели друг другу в глаза, влюбленно рассмеялись и поцеловались — чмок! И снова двинулись в путь, оставляя позади город, Академию, Сорё и не нашедший ответа вопрос о том, почему они даже не вспомнили, что именно здесь встретили друг друга.
Они ехали бок о бок, по проселочным дорогам, светило солнце, синело небо, пели жаворонки. Когда они ели бутерброды с печеночным паштетом и огурцами на деревенском хлебе, на природе, они воплощали собой представление пятидесятых и наше сегодняшнее о молодых влюбленных, и удивляет лишь одно — для них практически не существовало прошлого. Они ехали через всю страну, и ни одно место не показалось им знакомым, они ни к
