кому не заезжали в гости, и на самом деле ничего не видели, кроме глаз и веснушек друг друга. И наверное, все это в каком-то смысле подтверждение, что приходится платить за эту приближающуюся, уже наступившую свободу и что этот влюбленный тандем едет уже по какой-то на удивление безликой Дании. Кстати сказать, в следующую минуту их любовь уже не удвоена, а утроена. Когда они усталые и раскрасневшиеся забрались и расположились на вершине горы Химмельберг, у Марии в руках внезапно оказался какой-то светлый предмет — это был ее пессарий. Она размахнулась, мягкий латексный колпачок мелькнул в воздухе и исчез, и поскольку все этим летом складывалось само собой и шло спокойно и размеренно, она забеременела в тот же вечер.
Ее беременность длилась шесть лет, да, вы не ошиблись: шесть лет. И когда я сказал Карстену с Марией, что такого не бывает, беременность длится девять месяцев, они меня спросили: «Может, ты сам когда-нибудь был беременным?» Конечно же, ответ не удовлетворительный, но мне он напомнил, что на самом деле главное — как они воспринимали беременность, а воспринимали они ее так, как будто она длилась шесть лет. В течение этих шести лет наступило Благосостояние. В один прекрасный день, который в действительности, возможно, был несколькими днями, Фитц пригласил Карстена в свой кабинет и сказал: «Хочу высказать вам одно предостережение — не читайте роман Джеймса Джойса “Улисс”. Это одно сплошное скандальное пустозвонство, поэтому я сам так его и не прочитал. И если вы, господин Махони, будете держаться подальше от всего того, что может напомнить об этом безнравственном памфлете, вас ждет великое будущее». Потом он поздравил Карстена с окончанием трехлетнего испытательного срока и с тем, что он теперь адвокат, сообщил о повышении жалованья, пригласил вступить в первое из того ряда правлений, которые в те годы обращались к ним с приглашением, и попросил его взять на себя часть ежедневных обязанностей по руководству конторой.
Тогда же и Мария устроилась на работу. Трудно сказать, что именно подтолкнуло ее к этому, но сначала все казалось правильным. Это соответствовало представлениям пятидесятых о женщине, которая сама себя обеспечивает, стремится к равным с мужчинами условиям оплаты и носит брюки. А Мария как раз носила брюки, которые были расставлены, чтобы в них помещался живот. Что же касается ее работы, то тут есть несколько странностей. За шесть лет она поработала в ста семидесяти местах и ни на одном месте больше трех недель, и почти с уверенностью можно утверждать, что время от времени она нанималась на земляные и бетонные работы, выдавая себя за мужчину и утверждая, что ее трехлетняя беременность — это пивной животик, и еще несколько недель она работала смотрительницей в одном из тех мест, где также творилась история Дании, а именно в общественных туалетах на Ратушной площади. Все это говорит нам о том, что история всех этих занятий Марии — это больше, чем просто рассказ об энергичной молодой домохозяйке, где-то тут что-то не так, но попытка понять, что же тут не так, сопряжена со слишком большими усилиями, а если особенно не задумываться, то все в порядке, эту позицию я сейчас и выбираю: на протяжении пятидесятых годов маленькая семья, живущая у Озер, плывет на волне сплошных воскресений, и в должное время покупает свою первую машину, «фольксваген», и свою первую дачу.
Возможно, они не очень много виделись в эти годы и, возможно, не очень много видели ту часть мира, которая находилась за пределами их будней. Когда они встречались вечерами, они едва досиживали до конца ужина, а потом забывались беспробудным сном на большой двуспальной кровати, где Марии все эти годы приходилось спать на боку, пристроив тяжелый живот на сооружении из жестких подушек в форме почки. В этот период они все реже видятся с Амалией, и их единственным регулярным контактом во внешнем мире становится полковник Лунинг, который поднимался к ним темными зимними вечерами, бледный, с красными от недосыпа глазами, чтобы попросить стакан молока или чашку кофе и выплакаться. Коренастый вояка всегда начинал с охотничьего анекдота, а потом принимался жаловаться на времена и рыдать, и Марии приходилось прижимать его седую голову к животу, вытирать ему слезы и сопли, а он все плакал и причитал, что теперь вот красные очерняют доблестную войну в Корее, и что эти свиньи изменили конституцию, так что женщина — это же надо такое придумать — сможет наследовать престол, и теперь, черт возьми, вообще нельзя арестовывать людей за их политические убеждения, как они, черт побери, представляют себе, можно работать, каждый час тысячи Иванов просачиваются через границы, в конце концов эта зараза всех нас настигнет, и если так пойдет, в один прекрасный день я и сам проголосую за красных. Но в объятиях Марии он успокаивался, а в компании безупречно приветливого Карстена, в окружении аромата успеха и прежних дней, он брал себя в руки, оживлялся и радовался восстанию в ГДР, и говорил, что все-таки интересно, как будет развиваться кризис в Польше, и не дадите ли еще стакан молока, и мне пора, служба зовет, надо быть высокоморальным человеком, чтобы совершать аморальные поступки.
Мария с Карстеном не до конца понимали, что он говорит, для них внешнеполитические события были не более чем отдаленным жужжанием электроники в квартире этажом ниже, но точно знали, что будущее Дании находится в надежных руках чувствительного трезвенника, полковника Лунинга. И вот Мария родила.
* * *
Она рожала в дорогой частной клинике, и поскольку все происходило в новогодний вечер, в операционной были лишь она, акушерка и медсестра. К сожалению, и главного, и дежурного врача вызвали на неотложную операцию, как объяснила медсестра, и, конечно же, операцией этой была пьянка, которая, кстати сказать, проходила у Амалии Махони, устроившей большой новогодний прием.
— Но не стоит беспокоиться, фру, — сказала акушерка, — в нашем распоряжении все самые современные родовспомогательные средства.
В этом Мария и сама может убедиться. Она возлежит на кровати посреди сверкающего кафеля, ярких ламп, блестящих стальных инструментов и гудящих автоклавов. Для пущей уверенности были сделаны многочисленные рентгеновские снимки. Живот у Марии огромных размеров, и беременность продолжалась так долго, что врач сделал пятнадцать-двадцать снимков плода, чтобы не осталось никаких вопросов. К тому же он считал, что опасения некоторых его коллег насчет облучения — это бабушкины сказки, не имеющие к науке никакого отношения.
Вот почему акушерка точно знает, что сейчас произойдет, а произойдет то, что Мария родит двойняшек, темноволосую девочку и светловолосого мальчика, и при
