поначалу Кате, и торжественные.
После чинного знакомства и обмена любезностями за столом шел удручающе скучный разговор о сельском хозяйстве в Крыму, о его все большей специализации, о кредитах и выручках и прочих далеких для Кати делах.
Но вдруг чопорный Жан-Жак Васаль как-то смутился, беспокойно заерзал на стуле и с наивной, почти детской улыбкой произнес:
— Господа! Как мне стало известно, амур задел своей стрелой сердца двух дорогих нам людей — вашей дочери и моего сына. Не знаю, как вы, но я за любовь с первого взгляда.
Дмитрий Аркадьевич и Мария Константиновна непонимающе переглянулись и в один голос ахнули:
— Как?
Катя сидела ни жива ни мертва.
— Катенька, это правда? — спросил отец.
— Катюша! — воскликнула мать. — Да как же это?
Катя вскочила со своего места и бросилась в ноги к матери.
— Матушка, я люблю его…
Тут встал Дмитрий Аркадьевич и расслабленно произнес:
— Так о чем речь? Конечно, конечно!
А через минуту они уже пили шампанское, и Дмитрий Аркадьевич без конца повторял:
— Вспомни, Мария Константиновна! Ну, все, как у нас с тобой! Ведь так? A-а!.. Так выпьем за будущего наследника!
— А может, за наследницу, — робко сказала мать.
— И за наследницу тоже, — согласился отец.
А в июне молодые люди обвенчались.
Венчание происходило в Симферополе, поскольку ближе действующих церквей не было.
В десять утра все собрались у храма. Катя была прелестна в подвенечном платье. И Рене красив — модный, строгий сюртук, а на голове парик.
Родители чуть в сторонке, а на первом месте поручители — со стороны жениха и невесты — молодые, взволнованные ответственностью своей роли. Тут же стоял хор.
И вот всех приглашают в церковь.
В храм вносят маленькие иконы, а здесь их ждет уже икона побольше, и, конечно, сам батюшка. Он не стар, и, как кажется Кате, необыкновенно красив.
— Господи боже наш, славою и честию венчай их, — произносит священник и три раза осеняет молодых золотым крестом.
Рене и Катя обмениваются кольцами…
Батюшка читает молитвы из Ветхого завета и шестнадцатое зачало от Иоанна из евангелия.
— Боже пречистый всея твари содетелю, — разносится под сводами храма. — …Ижи тайного и чистого брака священно действителю…
Свершилось!
Три дня праздновали свадьбу в имении Васалей, а потом молодые и Катины родители отбыли на побережье в имение Русановых. Дмитрий Аркадьевич и Мария Константиновна отвели Кате и Рене половину дома из трех комнат и маленькой веранды.
Время шло, и Катя готовилась стать матерью. Рене купил ей очаровательную куклу, похожую чем-то внешне на нее, и она с утра до вечера возилась с ней — пеленала, обшивала, переодевала, как взаправдашняя мать.
— Хочу, чтоб у нас была девочка, — говорил Рене. — Как ты.
Может, он хотел порадовать Катю, а может, и в самом деле мечтал о дочери. Пусть первой будет дочь, а потом и сыновья пойдут: ведь впереди вся жизнь.
Но судьба распорядилась по-иному. И после женитьбы Рене много колесил по Крыму, делая записи и составляя гербарии. В это время по полуострову прокатилась эпидемия холеры, и Рене не удалось избежать ее. В сентябре он свалился у отца в постель, а потом был помещен в военный госпиталь. Все старания Жан-Жака Васаля, пригласившего для сына лучших лекарей, ни к чему не привели. В начале октября Рене не стало. А в ноябре скончался от холеры и Жан-Жак Васаль.
В декабре Катя родила сына. Его назвали Андреем.
Я приехал в эти места глубокой осенью, когда в Москве уже лежал снег, а тут, в Крыму, ярко светило солнце, было совсем тепло, и некоторые смельчаки окунались в море. Я бродил по дорожкам старинного парка, читал непривычные таблички с надписями: «лох узколистый», «калина вечнозеленая», «буксус балеарский», «дуб пушистый», «кипарис горизонтальный», — и вот наконец он. Боже ты мой, какая громада! Высота — метров под шестьдесят, ширина кроны не меньше, а объем ствола — метров за восемь. Ну, а корневище? Наверное, не меньше восьмидесяти метров. Кое-где даже асфальт вздулся.
Дерево покрыто желтой шелестящей листвой. Листья огромные, пятипалые, в толстых извилистых прожилках.
«Платан восточный, — читаю я. — Родина Сев. Америка. Посажен в 1702 г.»
Сколько ветров пролетело над его головой, сколько войн прошумело, сколько людей прошло мимо по коротким дорогам жизни своей! А он, как и море, кажется, вечен.
Командировка. Собор. Орган. Лекция.
Университет. Бах. Ульяновский оркестр. Эстонский хор. Латышский ансамбль скрипачек. Гендель. Чайковский. Гайдн. Бетховен. Бородин. И совершенно неизвестные прежде, даже по фамилиям, Экклс, Регер, Франк, Букстехуде.
Музыка. Когда он любил ее? И не понимал, а тут… Прелюдия и фуга Ре мажор.
Странно, зачем он приехал сюда? Командировки были и прежде, но деловые — на заводы, на космодром. Там было все ясно. Или успех, или неудача. После успеха была радость. И награды, которых он получил больше, чем за все годы войны.
А вообще командировок было не так уж много. Когда у тебя лаборатория и ты отвечаешь за нее, куда ты вырвешься? В отпуск — и то раз в три-четыре года. А отпуск — это тоже работа, самая счастливая. Формулы, опыты — все, что не успеваешь сделать на службе. Да и нельзя сделать. Там — рядом люди, а для своего — ты должен остаться один на один с самим собой. Лучшее у него получилось как раз в такие часы, дни и недели, если они были.
И вот — эта командировка.
В гостиницу не пустили, сказали;
— Может быть, что-нибудь завтра…
Не будешь объяснять, кто ты и что, а если подумать всерьез, то приезд для одной лекции и каких-то неясных пока встреч и бесед вовсе не довод, чтобы тебя устраивали в чужом городе.
Права эта суровая администраторша!
Он и сам спрашивал в Москве, когда не соглашался на эту командировку:
— Зачем?
Но сказали:
— Надо! Понимаете, надо. Вы — самый, вы… Там нужны именно вы!
Вечер и за полночь он бродил по заснеженному и ка-кому-то очень непохожему на русские городу.
Город был чем-то похож на холодный Ленинград и на Париж, если о нем можно судить по кино и телевидению, и на что-то очень древнее, особенно в старых своих улочках. Средневековье? Может, и так…
Но сыпал снежок, сыпал тепло и ласково, и старые улочки с фонарями и лампочками над подъездами, с полуосвещенными окнами и мрачными стенами были очень красивы.
Почему-то он вспомнил Юру, Гагарина Юру, своего младшего доброго друга, которого сейчас уже нельзя называть просто по
