Михаил Булгаков - Записки на манжетах

В «Записках на манжетах» болезнь соединяется смысловой связью с роковым моментом смены власти и окончательного слома прежнего жизнеустройства. При первом известии о катастрофе герой чувствует признаки начинающейся болезни, затем наступает забытье, бред, и его суждения оставляют возможность двойного истолкования: «Я бегу в Париж, там напишу роман…» — читателю предлагается на выбор — принять эти мечтания всерьез или рассматривать их как часть бреда. Сознание возвращается к нему уже в ином, изменившемся мире. Герой, таким образом, болезненно в буквальном смысле слова переживает социальную ломку.

Это будет использовано во всех трех романах Булгакова. В «Белой гвардии» в момент кровавой смены власти и в ожидании последующих перемен болеет и бредит доктор Турбин, в «Записках покойника» и «Мастере и Маргарите» близкие к автору герои заболевают, как только делают попытку перейти из своего уединенного мира в мир «литературы», слитый с новым социальным устройством.

Сформированная Булгаковым сюжетная функция болезни предстанет в его творчестве в разных вариантах. Его герои либо выходят из нее к новым попыткам адаптации — прежде чем погибнуть окончательно («Записки покойника»), либо погибают до всяких попыток («Морфий»), либо погружаются, сломленные роковыми событиями, в душевную болезнь, выходя из социальной жизни («Красная корона»), либо, наконец, подымаются из «дома скорби» к покою инобытия («Мастер и Маргарита»).

Болезнь — сон — воображаемая ситуация (повторяющаяся из произведения в произведение воображаемая героем картина расправы с убийцей разовьется даже в самостоятельный рассказ — «Я убил») — эти фабульные звенья, опробованные в «Записках на манжетах», станут основными способами претворения жизненного материала.

Автобиографичность, выдвинутость самого автора на авансцену — в лице предельно сближенного с ним героя — оказалась постоянной и все усложнявшейся чертой художественного мира Булгакова.

Мотив неузнанности большого художника и высокой ценности его личности определится уже в «Записках на манжетах» — с некоторой долей шаржированности. Этот мотив будет подробно развит и доведен до трагического гротеска в «Записках покойника». А в писавшемся одновременно с «Записками покойника» романе «Мастер и Маргарита» этот же мотив, освободившись от шаржа и гротеска, достигнет самой высокой ноты — Мастер уходит безвестным, и самой композицией романа (чередованием современных и новозаветных глав) читателю предложена возможность разгадывать его судьбу и как второе пришествие, оставшееся неузнанным.

Тема неузнанности останется для сочинителя «Записок на манжетах» актуальной до конца — и творчески, и биографически. Е. С. Булгакова рассказывала автору этого комментария, что он не раз повторял: «Когда я умру, в какой-нибудь вечерней газете в крохотной рамочке будет напечатано: „Умер Михаил Александрович Бумаков“» (Архив М. А. Булгакова. С. 145).

Комедия окончена! (итал.)

Мадам Мари. Моды и платья (франц.).

липкой бумаге (англ.).

по нарастающей (итал.).

Свет небес. Святая роза (лат.).

Это последняя битва! С Интернационалом!! (франц.)

Все (франц.).

Комментарии М. О. Чудаковой — из изд.: Булгаков М. А. Собр. соч. В 5-ти т. Т. 1. Записки юного врача; Белая гвардия; Рассказы; Записки на манжетах. — М.: Худож. лит., 1989. — С. 598—612.— Libens.

«Русское слово» — газета (1895—1918), издававшаяся (в Москве) с 1897 г. И. Д. Сытиным, привлекшим к участию в ней известнейших в России тех лет журналистов; марка журналиста «Русского слова» оставалась и в 1920‑е годы значимой для Булгакова (известно устное свидетельство об этом В. Катаева) (Примеч. М. Чудаковой).

Сотрудник покойного «Русского слова»…— Исследователи предполагают, что Булгаков в данном случае имел в виду Н. Н. Покровского (дипломата и журналиста, сотрудничавшего в «Русском слове»), редактировавшего в то время владикавказские газеты «Кавказ» и «Кавказская жизнь» (Булгаков входил в состав сотрудников этих газет), но активнейшим (даже ведущим) сотрудником «Русского слова» был и А. В. Амфитеатров, также участвовавший в издании владикавказских газет (попутно заметим, что А. В. Амфитеатров, находясь в эмиграции, выступал с самыми жесткими статьями в адрес «вождей пролетариата»; в самый острый момент схватки между Сталиным и Троцким Амфитеатров так характеризовал их борьбу: «Ибо для нас, опытных, дело сводится к тому, что, как говорит Иван Федорович Карамазов: — Гад жрет другую гадину» (Возрождение. 1927. 10 декабря). Представляет интерес вообще весь состав сотрудников владикавказских газет. Для этого мы приведем выдержку из газеты «Кавказ» (1920. № 2. 16 февраля): «Газета выходит при ближайшем участии Григория Петрова, Юрия Слезкина, Евгения Венского, Н. Покровского. Сотрудники газеты: А. В. Амфитеатров, Евгений Венский, Евграф Дольский, Александр Дроздов, Григорий Петров, Н. Покровский, Юрий Слезкин, Дмитрий Цензор, Михаил Булгаков… и др. Редактор Н. Покровский».

Любопытен оптимизм редактора и сотрудников этой газеты. В статье «Счастливое начало» утверждалось: «Газета „Кавказ“ выходит под счастливым предзнаменованием. На долго затученном горизонте фронта проглянули первые лучи яркого солнца победы. Взяты обратно от красных Ростов с Нахичеванью…»

Что же произошло на самом деле — известно. ‹…›

…как диккенсовский Джингль…— Джингль — персонаж романа Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» (1837), предпочитавший в общении «телеграфный стиль». ‹…›

Credito Italiano — крупный банк «Итальянский кредит».

Что? Катастрофа?! — Так в одном возгласе Булгаков раскрывает крах белого движения на Кавказе.

…да уж не тиф ли, чего доброго? — Из воспоминаний Т. Н. Лаппа: «Михаил работал в военном госпитале. Вскоре его отправили в Грозный… Потом его часть перебросили в Беслан. В это время он начал писать небольшие рассказы и очерки в газеты. А зимой 1920 г. он приехал из Пятигорска и сразу слег. Я обнаружила у него в рубашке насекомое. Все стало ясно — тиф. Я бегала по городу — нашла врача, который взялся лечить коллегу. Но вскоре белые стали уходить из города…»

…только не сейчас! Это было бы ужасно…— Конечно, при нормальных обстоятельствах Булгаков ушел бы вместе со своей частью из Владикавказа. Т. Н. Лаппа не раз рассказывала, что он ругал ее за то, что она не отправила его, больного, со своими. Но это было бы гибельно для Булгакова. Т. Н. Лаппа продолжает: «Несколько раз к нам врывались вооруженные люди, требуя доктора и предлагая для больного транспорт. Но я не позволила увезти тяжелобольного Михаила, хотя рисковала и своей и его жизнью».

Леса и горы. Но не эти проклятые, кавказские. А наши, далекие… Мельников-Печерский. Скит…— отсылка к романам П. И. Мельникова-Печерского (1818—1883) «В лесах» и «На горах», воспроизводящим быт и духовную жизнь российского старообрядчества (Примеч. М. Чудаковой).

Взбранной воеводе победительная!..— начало (кондак 1) акафистов Пресвятой Богородице (Примеч. М. Чудаковой).

…монашки… васнецовские?..— Воспроизводя бред находящегося в полузабытьи героя «Записок», автор протягивает цепь ассоциаций от воспоминаний его о монашенках Мельникова-Печерского к детским и юношеским впечатлениям от церковного пения во Владимирском соборе (Киев), главный неф которого расписан В. М. Васнецовым. (Им же были прекрасно иллюстрированы и названные книги П. И. Мельникова-Печерского.— Примеч. В. Лосева.)

«Монашки» станут повторяющимся образом в художественном мире Булгакова — важным в первую очередь как черное пятно в зрительном ряду; «монашка» появится в пьесе «Мольер», в киносценарии «Мертвые души» (где во 2-й редакции будет произведена характерная замена: «Захолустная улица. Чичиков, высунувшись из брички, расспрашивает ‹бабу с коромыслом на плече› монашку») (Примеч. М. Чудаковой).