Извозчик даже остановил лошадь.
— Правительство?
Он повернулся ко мне на козлах с раздражённым, почти бешеным лицом.
— Прежде всего у нас теперь нет никакого правительства! Есть банда изменников: Комб и К°. Знают ли они, где теперь m-me Эмбер? Ха-ха-ха! Знаю ли я, где теперь вы? Должны знать, если m-me Эмбер заплатила Комбу 5 миллионов, мошеннику Валле 3 миллиона…
— Откуда, citoyen[32], вы знаете такие подробности?
— От Рошфора! Старик Рошфор, поверьте мне, не станет даром говорить в своей газете. Старик Рошфор знает, что печатает! Старик Рошфор всегда знает, за сколько, когда, кем продана Франция! Когда Андрэ продал нас Германии…
— Когда же он продал?
— А на следующий день после назначения его военным министром!
— В 24 часа?
— Раз существует телеграф! Рошфор сейчас же написал: продал и за сколько. За 20 миллионов. Старик Рошфор…
— Citoyen, едем!
— Старик Рошфор…
— Citoyen, едем!
— Старик Рошфор…
С извозчиком, говорившим о «Московском Листке» Парижа, мы остановились у редакции «Temps», «Русских Ведомостей» Франции.
«Temps» — официозный орган министерства.
Мне надо было видеть политического редактора газеты.
Поговорив о деле, я спросил этого всезнающего официоза:
— Ну, а скажите, правительство-то знает, где находится m-me Эмбер?
Он улыбнулся той самой улыбкой, про которую говорит Гамлет:
«Не улыбайтесь так, словно вы хотите сказать: „Мы могли бы многое сказать, но мы молчим“… „Конечно, если бы хотели, мы могли бы“…»
Было рано для палаты, и я заехал напротив в клуб «Capucines», — самый крупный из игорных клубов.
Партия баккара была в самом разгаре.
Я обратился к одному из всеведущих бульвардье.
— А что, как вы думаете? Правительство знает, где теперь m-me Эмбер?
Он отвечал, продолжая игру:
— Правительство? Сто франков первое табло! Оно не хочет скандала! Довольно скандалов! Бито? Сто франков a cheval! Правительство? Франции необходимо дать время успокоиться. А то что это? Кражи, скандалы, разоблачения! Второе табло дано! Крупье, передвиньте мои деньги на второе табло! Скоро стыдно будет называться французом. Что за страна! Разоблачение за разоблачением! Дано? Остаётся! Не снимаю! «Хороши вы, — скажут, — господа!» Франция хочет покоя. Опять дано? Половину снимаю. Остальное остаётся! Покоя! И правительство избегает скандала! Оно хочет затушить скандал. Оно не желает арестовывать! А знает ли оно? Дано? Оставьте, оставьте всю ставку.
Из «Capucines», по дороге в палату, я заехал в «Automobile».
Клуб светский. Члены — националисты, роялисты.
— Знает ли правительство, где m-me Эмбер? — с запальчивостью воскликнул молодой человек с громкой фамилией, с такою же запальчивостью он только что рассказывал о последней дуэли, на которой был секундантом, — знает ли «это правительство»? Оно готовит скандал! Оно хочет сделать скандал! Оно ни о чём не думает, кроме скандала! Оно держит Эмберов! Это камень за пазухой! Оно даёт время, чтоб накричали: «у Эмберов были связи с националистами!» И тогда арестует m-me Эмбер! Арестовать сейчас — вдруг всё окажется пуфом. А пока пусть газеты накричат этой идиотской толпе: у Эмберов связи с националистами! Правительство придерживает Эмберов ради скандала! Оно делает этим скандал! Оно ничего не хочет, кроме скандала!
В палате меня представили старику Бодри д’Ассону, знаменитому депутату Вандеи.
Он не заговорил, — он закричал, как всегда, отчаянно жестикулируя, размахивая кулаками, весь багровея, дёргаясь, вот-вот покатится в припадке падучей.
— Знает ли правительство? Хо-хо-хо! Оно знает! Оно не смеет сказать! Не смеет! Не смеет! Не смеет! Тогда под суд всех Комбов, всех Валле! Всех под суд! Эмбер давала им денег на республиканскую пропаганду! Она давала им денег на выборы. Эмбер и радикалы, — это одно и то же! Они знают! Но они не смеют сказать, где m-me Эмбер! Не смеют! Я кричу это громко! Слышите ли? Не смеют! Не смеют! Не смеют!
Один из сторонников министерства, депутат, близкий к министерству, отвёл меня в сторону, когда я задал ему вопрос:
— А как, по вашему мнению, знает правительство, где m-me Эмбер?
— Видите ли, мой молодой друг, правительство должно быть мудро и предусмотрительно. Правительство Комба таково. Это продолжение правительства Вальдека-Руссо! Правительство должно иметь в руках нити от всего. Но только иметь в руках, — а дёргать за эти нитки только тогда, когда это будет нужно! Как говорил Фушэ: «Полиция всегда должна иметь наготове, в запасе, заговор». И открывать, когда надо! Нужный момент, — и открыл. Предусмотрительное правительство должно знать где m-me Эмбер. Но мудрое правительство должно беречь этот эффект до необходимого момента. Пришёл нужный момент сделать «cour»[33] — арестовали Эмбер! Так должно поступать мудрое и предусмотрительное правительство! Это диктуют политические соображения! А наше правительство, правительство Комба — мудрое и предусмотрительное правительство.
Обедал я на Монмартре.
В артистическом ресторанчике «полковника Лисбонна», полковника коммуны, человека, который был помилован за десять минут до расстрелянья, человека, три раза в своей жизни приговорённого к смертной казни, бежавшего с каторги, — обедало обычное общество: художники, музыканты, непризнанные гениальные поэты.
Ругали знаменитых художников, «мэтров».
— Идиоты! Разжиревшие скоты! Не принимать произведенья, — oeuvre’a! oeuvre’a![34] — только потому, что у женщин тело нарисовано зелёное! Придирка! Зависть! Рутинёры! Подлецы!
Ругали «мэтров»-музыкантов.
— Идиоты! Болваны! Чиновники! Снимать копии с Вагнера — больше ни на что не способны! Не исполнять произведенья только потому, что оно сразу написано в разных тонах! Обскуранты! Балбесы! Ослы!
Ругали «мэтров»-литераторов.
— Формы им! Содержание! Шарлатаны! Зажиревшие буржуа! Боятся конкуренции! Скоты.
Кто-то попробовал было сказать:
— А в Мартинике-то, говорят, целый город провалился…
На него цыкнули со всех сторон:
— А провались хоть полмира! Ну, её к чёрту, эту политику!
Говорили только о художественных новостях:
— Икс хотел лепить группу женщин. Фурий! Но увлёкся первой же натурщицей!
— Живут теперь вместе!
— И она запрещает, чтоб перед ним кто-нибудь ещё раздевался!
— Вместо группы женщин вылепит только одну!
— Вместо фурий — фурия!
— Зато — настоящая!
— Погиб теперь для искусства! Будет лепить теперь всю жизнь одну и ту же бабу!
— Раздевать перед всем миром свою жену!
— Какое удовольствие для мира!
— Ты какой сыр жрать будешь? — спросил меня патрон, «полковник».
— Бри!
— Кто нынче жрёт бри! Дать ему Комб-Эмбер.
И это произношенье слова «комамбер» вызвало всеобщий хохот.
— Сюда Комб-Эмбер!.. Сюда… Сюда… И мне Комб-Эмбер!.. Да здравствует полковник Лисбонн!
— А разве Комб знает, где m-me Эмбер? — воскликнул я.
Это вызвало новый взрыв хохота.
— Дважды два четыре!
— Знаете новость; в Париже выстроена Эйфелева башня!
— Последнее известие; на свете был всемирный потоп.
Посыпалось на меня со всех сторон.
В этот вечер я ужинал в компании артистов.
— Вот, господа, один вопрос, который меня мучит весь день. Что вы думаете об этом, господа? Знает правительство, где m-me Эмбер?
— Tu es bête, mon vieux![35] — ответила мне одна лирическая артистка, взглянув на меня с удивленьем. — Comment non?[36]
Остальные не ответили даже этого.
Я возвращался домой пешком.
Жалкое и несчастное существо, бродившее по тротуару, обрадовалось, когда я протянул два франка.
— Как вы думаете, mademoiselle, знает правительство, где m-me Эмбер?
По её усталому больному лицу скользнула улыбка:
— Как вон тот полицейский, который стоит здесь, чтоб гнать таких женщин, как я, с тротуара, — знает, чем я занимаюсь. Pardon, я вас оставляю. Из 2 франков, которые вы мне дали, я должна пойти и дать ему один.
Я позвонил к себе в Grand-Hôtel.
— Не приезжала m-me Эмбер? Не остановилась у нас в отеле? — спросил я отворявшего дверь консьержа, опуская ему в руку франк.
За франк он сказал:
— Merci.
А на вопрос ответил улыбаясь:
— Об этот надо спросить у monsieur Комба.
Я передаю вам этот рассказ так, как сам его слышал от бывшего помощника смотрителя блаженной памяти Большой Рокетской тюрьмы.
Пьер Верно и Жак Майо сидели вместе и ожидали казни.
Когда их привели обоих в одну и ту же камеру, они с любопытством посмотрели друг на друга.
— Вы к чему?
— А вы?
— Я к гильотине.
— Я тоже.
Они кисло улыбнулись и пожали друг другу руку.
— Вы за что?
