часы.
Проснувшись, я погладила их круглое стекло; в голове все еще теснились обрывки дурного сна. Я сложила все предметы обратно в пакет и принялась ждать сестру Харроу с завтраком.
Еда не лезла мне в горло. Сестра Харроу, пришедшая отвести меня на сеанс к доктору Эрнандесу, спросила, все ли у меня в порядке, и я соврала, ответив «да». Скорее всего, она мне не поверила, но с расспросами больше не приставала, а просто проводила в «Кабинет для интервью № 1». И на том спасибо.
– Мунбим, как ты себя сегодня чувствуешь? – интересуется доктор Эрнандес.
Я ерзаю на диване и пожимаю плечами.
– Ты хорошо спала?
Мотаю головой.
– Ты…
– Вы смотрели? – перебиваю я. – Ну то есть вчера, когда нас собрали вместе.
Он кивает.
– На сеансах КСВ всегда ведется наблюдение.
– Значит, так все и должно было происходить? По-вашему, это нормально?
– В этом виде терапии нет каких-то определенных правил, – поясняет доктор Эрнандес. – Это процесс естественного общения, его выстраивают сами участники.
– Но КСВ должно помогать, разве нет?
– Цель именно такова. Мунбим, могу я узнать, что тебя беспокоит? То, что сказал Люк?
Что же еще.
– Боюсь, я не очень представляю, в чем польза таких высказываний.
– Понимаю тебя, – говорит доктор. – Вполне понимаю. Видишь ли, психологическая реабилитация Люка проходит не так, как у тебя, Мунбим, и не так, как у Хани, Рейнбоу и всех прочих. Люди по-разному справляются с травмой.
– И вы не считаете, что разрешать ему вести эти речи опасно?
Доктор Эрнандес откидывается на стуле.
– Ты действительно полагаешь, что слова Люка несут опасность, или же тебе тяжело их слышать потому, что ты в это не веришь?
Я смотрю на него, а в голове ревет отец Джон: «ЛИШЬ ЕРЕТИЧКА МОГЛА НЕ ТО ЧТО ПОПАСТЬСЯ, А ДАЖЕ ПРИБЛИЗИТЬСЯ К СТОЛЬ ОЧЕВИДНОЙ ЛОВУШКЕ, ЛИШЬ БЕЗМОЗГЛАЯ, НИКЧЕМНАЯ ПРИТВОРЩИЦА!»
– Если бы я увидел в действиях Люка угрозу, – наконец произносит доктор Эрнандес, – то прервал бы сеанс. Я обещал тебе безопасность, и это наш главный приоритет. КСВ часто включает в себя бурные споры, даже разногласия и ссоры, из-за чего обстановка порой накаляется, однако весь процесс от начала до конца находится под наблюдением и контролем. Тебе не стоит волноваться.
– Хорошо. – Я ни на секунду не верю ему, но какой смысл сообщать об этом? Остается надеяться, что я ошибаюсь, а он прав.
– Хочешь еще поговорить о КСВ? Это совершенно нормальное желание.
Качаю головой.
– Ладно, – кивает он. – Отлично. Тогда…
– У вас есть дети? – перебиваю я. Вопрос возник у меня вчера ночью, перед сном, и спросить нужно прямо сейчас, чтобы не забыть о нем, когда мы сменим тему.
Доктор Эрнандес хмурит лоб.
– Почему тебя это интересует?
– Вы сказали, что ваша работа – помогать детям. Просто хочу знать, есть ли у вас свои, – объясняю я.
– Справедливо, – заключает он. – Вполне логичный вопрос. Нет, у меня нет детей. Для тебя это имеет значение?
Ответ меня слегка разочаровывает: я-то думала, ему придется не по нраву, что я расспрашиваю его о личном, а не наоборот, но, кажется, доктора Эрнандеса это ничуть не задело.
– Мунбим?
Он задал вопрос, шепчет внутренний голос. Для тебя это имеет значение? Скажи правду.
– Да нет, – отвечаю я. Ничего особенного, просто мысли перед сном. – Думаю, можно быть хорошим ветеринаром и не имея домашних питомцев.
Доктор издает сдавленный смешок, на какую-то миллисекунду в его глазах мелькает ужас, а потом он сдается и долго хохочет в полный голос так, что краснеет лицо. Я улыбаюсь, потому что мне приятен этот смех, хоть и очевидно, что смеется он надо мной.
– Прошу прощения, – выдыхает доктор Эрнандес, кое-как успокоившись. – Только не подумай, что я смеялся над тобой. Просто я в жизни не слышал лучшего обоснования того, чем занимаюсь. Надо обязательно запомнить на будущее, чтобы при случае использовать.
– Рада быть полезной. – Я все еще улыбаюсь. – И как же вышло, что вы не обзавелись детьми?
– Моя жена в юности перенесла болезнь, – говорит он, и моя улыбка сползает. – Потом она выздоровела, но с тех пор не может иметь детей.
– Мне очень жаль.
– Ничего, все в порядке, – кивает доктор Эрнандес. – Но все равно спасибо.
– Вы давно женаты?
– А ты сегодня любопытна.
– Вы говорили, задавать вопросы – это хорошо.
– Точно, говорил. – Доктор улыбается. – Мы познакомились в колледже. Женаты уже шестнадцать лет.
– Как ее зовут?
– Марион.
– Она красивая?
– Прекраснее никого на свете нет.
– Ну это вряд ли, – прячу улыбку я. – Без обид.
– Без обид. – По лицу доктора Эрнандеса я вижу, что он искренен. – Любовь меняет твое зрительное восприятие. Ослепляет тебя – в хорошем смысле. Я смотрю на Марион, и разум может выдать мне объективную информацию о том, что, возможно, она не самая красивая женщина на планете, но это абсолютно неважно. Для меня она красавица.
Я улыбаюсь еще шире. Здорово, наверное, когда есть человек, который так о тебе думает, когда ты знаешь, что на всей Земле он выбрал тебя и только тебя. Но потом я вспоминаю, как отец Джон смотрел на Эсме, Беллу, Агаву и других девочек, и моя улыбка гаснет.
От моего собеседника это не укрывается.
– Мунбим, все хорошо?
– Да, все в порядке.
– Есть еще вопросы или начнем?
– Два вопроса, – киваю я.
– Полагаю, первый касается твоей мамы?
Снова киваю.
– Я отправил запрос руководителю рабочей группы, которая ведет расследование по делу Легиона Господня. Он подтвердил, что запрос получен, но пока ничего не прислал. Как только появится хоть какая-то информация, я тебе сообщу.
– Спасибо. – Что такое «рабочая группа», я не знаю, но благодарна доктору Эрнандесу. – Я вам признательна.
– Я ведь обещал, – отвечает он. – И еще обещал, что не стану тебе лгать.
На это мне нечего сказать, потому что люди сплошь и рядом обещают не лгать, а после обязательно лгут. И если уж даже мне это известно, то доктору Эрнандесу и подавно, ведь он гораздо старше меня и всю жизнь провел среди Чужаков.
– А какой второй вопрос? – интересуется он.
Я делаю глубокий вдох.
– Что меня ждет?
Он хмурит брови.
– Мы вместе будем работать над процессом твоего восстановления, как и говорили вчера, а затем…
– Я о другом, – перебиваю я. – Не о том, что будет происходить здесь, в этом кабинете. Что потом?
– Я не совсем…
– Вы сказали, со мной хотят поговорить другие люди. Что будет, когда вы дадите на это разрешение?
Мы бесконечно долго смотрим друг на друга. Я заставляю себя не ерзать на диване, а сидеть неподвижно, не отводить глаз
