class="p1">— Что дальше?
Заходили помкомроты Валеев, так и не снявший красную повязку дежурного по полку, и комбат Егозин, и командир взвода Дудин, и другие.
Все говорили одно:
— Полная боевая готовность. Ждите!
Женька Болотин спросил неопределенно Валеева:
— А как там?
И показал рукой куда-то в сторону границы.
Спросил не по-армейски, но Валеев ответил серьезно:
— Дивизия там уже воюет. Насмерть стоит. Наш полк — частично. Наш дивизион пока в полной боевой готовности… Будем ждать!
А здесь было на редкость тихо.
Смотрели через окно в небо. Голубое, спокойное, ясное.
По-прежнему чуть слышно дышал лес, и солнце, пробиваясь на поляны и опушки, играло в паутине. Изредка проносились бабочки и стрекозы. Кипела работа в муравейниках.
Где-то прогромыхал трактор, проскрипела телега, и опять безмолвие.
Наконец издали послышалась канонада.
Все встрепенулись:
— Гром?
— Может, и гром…
И снова удручающая тишина.
— Нет, не гроза это…
— Может, и не гроза…
Начальство приходило и уходило, а они пока оставались в казарме. Молчали и бегали к лошадям по приказу. Лошадей и в конюшне, и на коновязи оставалось все меньше. И пушек на плацу, рядом, 76-миллиметровых пушек, все меньше…
Из лошадей уже исчезли Сноб, Палуша и Взятка.
Алешины Костыль и Лира, Вани Дурнусова Мирон и Соня — остались.
Лошади вели себя беспокойно. Они настороженно поднимали уши, вздрагивали, косили дикими испуганными глазами.
— Война!
Видно, лошади тоже чувствовали это.
Алеша успел, несмотря на суету, бросить в почтовый ящик письма. Сбегал в Куты. Успел сменить ботинки и даже обмотки.
В Кутах — два километра — куда он в новых ботинках и обмотках бегал на почту, не было людей. Редкие военные части — пешие, конные, броневики, торопливо идущие на запад, в сторону границы.
А штатских никого. Словно исчезли все или скрылись по домам. Куры мелькали на улице, гуси и утки возле речки крутились, где они мыли лошадей и купались сами, а над домом почты мерно развевался красный, невыгоревший, словно вчера вывешенный, флаг. Но и тут удивительно пусто.
Пока Алеша возвращался к себе в казарму, бежал, торопился, поскольку отпустили его на «две секунды», почти возле их военного городка встретился ему на пути красноармеец. Гимнастерка потертая, и все потерто, в грязи, пыли, голова забинтованная.
— Браток, а санчасть у вас далеко?
— Не знаю, — растерялся Алеша. — А ты? Вы — откуда?
— Ладно, — сказал красноармеец, — найду. У меня, браток, знамя под этой гимнастеркой. Всех — начисто. А я — живой. Иди, иди, ты — необстрелянный. А я найду и дойду. Бывай, браток!
В казарме им выдали по пятнадцать патронов для карабина. Каждому по пятнадцать.
Их 96-я горнострелковая дивизия уже воевала. Их 141-й артиллерийский полк воевал. А их дивизион, их батальон остались здесь, в Кутах.
Как говорили, командир-интендант стал начальником гарнизона.
Почему не Сухов, уж если их дивизион остался здесь?
Ведь раньше начальником гарнизона был командир полка…
Вроде грохот вокруг стал тише. И сполохов — меньше.
Теперь на улицах города появились гражданские. У военкомата шла мобилизация. Рядом с призывниками плакали женщины и дети. Наголо остриженные, белоголовые призывники чувствовали себя неловко.
Днем и по ночам — тревоги. У себя. И в городе. Искали немецких парашютистов. Говорили: десант за десантом. Обыскивали в Кутах все — каждый домик, каждый огород… Стреляли.
Радио у них не было.
Газет не получали.
На четвертые сутки услышали выступление Молотова от 22 июня. Им прочитал его политрук Серов. Оно было серьезное и спокойное:
«Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
Спрашивали себя:
— А что — Сталин?
И сами себе отвечали:
— Сталин, конечно, на посту! И уж со Сталиным, с товарищем Сталиным мы победим!
Да и вообще война скоро кончится. В гражданскую куда труднее было, а победили. А тогда, помимо белых, сколько буржуев против нас воевало: и англичане, и чехи, и французы… Одно слово — Антанта!.. А потом — шпионы, самураи всякие и белофинны: победили! Это уже при нас. Все помнится. И Ленинград — самый фронтовой город в России. И лошадки, почти такие же, как сейчас, ползущие с ранеными по проспекту 25-го Октября… И отец, погибший там, на «линии Маннергейма»…
Правда, лошадки там были какие-то другие: приземистые, выносливые, покрытые инеем и испариной.
А тут — красивые, грациозные, крупные.
Саша и Женя — старые друзья по Ленинграду — рядом. Каждый за эти месяцы красноармейской службы что-то открывает новое в себе и в других.
Дни и ночи тяжелые.
Все стали взрослее и серьезнее.
Костя Петров, которому уже давно забыли «Петерпаульшуле», говорил:
— Я вот все думаю. Не товарищ Сталин, а Молотов выступил… Молотов ездил в Берлин. В Москве Риббентропа встречал. Товарищ Сталин не встречал Риббентропа. И не виделся с ним… Тут что-то есть…
— Ты прав, Костя, — говорил Саша Невзоров. — Зря раньше спорил. Конечно, есть…
Шли всякие разговоры. Но это — мельком.
Остальное — серьезнее. Да и не до разговоров сейчас.
После выдачи пятнадцати боевых патронов на человека выдали каски. Вместо буденовок. Каски металлические.
Через Куты тянулись подводы и реже — машины с ранеными.
Днем и ночью искали немецкие десанты. Подозревали всех, поскольку немцы выбрасывали десантников в красноармейской форме.
Алеша все вспоминал:
«А тот раненый с перевязанной головой, который искал санчасть, — не десантник, не немец? А говорил: «Бывай, браток!..»
Рядом опять грохотало.
Шел дождь. Дул ветер. Не холодно, но в лесу промозгло.
Лес вздыхал и шумел. Скрипели стволы деревьев, шелестела листва кленов и вязов. Крупные капли падали на голову, на лицо. Под ногами качались папоротник и высокие травы, листья ландыша и лесные колокольчики.
Алеша был часовым у артиллерийских складов. Ящики со снарядами покрыты листами железа.
Караульное помещение далеко — километра полтора.
Стоять два часа.
Скорее бы смена!
Предупредили о возможном десанте. О парашютистах, которые могут быть в красноармейском обмундировании.
— Стой! Кто идет?
Назвали пароль: «Верность». Их пароль.
Горсков отозвался:
— «Сила»!
Это был его пароль, дежурного у артиллерийского склада.
Подошел разводящий с какими-то командирами. Подъехали машины «ЗИС-5».
Распломбировали склад.
Стали грузить ящики со снарядами и патронами.
Горсков не узнал поначалу одного из командиров, хотя тот и сказал:
— Службу несешь хорошо, Горсков! А тут мы с машинами… Нашумели!
Это был начальник клуба Кучкин.
Горсков давно его не видел. Три-четыре дня, а может, и неделю.
— Простите, не узнал, — сказал Алеша.
— Чего там — узнал не узнал! Как ты?
— А вы? — вырвалось у Алеши совсем не по-красноармейски. Он тайно питал к Кучкину самые
