увеличению числа гениев в России, деньги дала тоже она.
Однако, Алёша, не нужно обвинять мадам де Сталь, что именно она посеяла на Руси смуту, что она породила русскую революцию и, следовательно, ответственна и за нее, и за бывшее дальше. Это было бы несправедливо. Отнюдь не она зачинала революцию; де Сталь очень точно назвала себя повивальной бабкой – она лишь облегчила роды. Люди, которых она принимала на Ордынке, настолько остро сознавали несовершенство окружающей жизни, что не могли его вынести, они справились бы и без нее.
Конечно, она желала революцию, мечтала о ней; тут была еще одна причина, почему она так страстно ее торопила: она жила свою последнюю жизнь – и могла продлиться, снова возродиться и воскреснуть только вместе со всем человеческим родом; а она любила жизнь, безумно ее любила и не хотела умирать. Она уже привыкла, что бессмертна, конечно, в ней был эгоизм, но правдой было и то, что ее печалило: люди, которых она любила, которые были частью ее жизни, умирают, и спасти их она не в силах. Федоров воссоединил ее с человеческим родом, вернул в него, и ей теперь было хорошо, что она как все.
Она помогала этим кружкам родиться, но редко знала, как они жили дальше. Некоторые из них умирали сами собой или стараниями полиции, но большинство – выживало; революция была живым деревом. Они плодились и размножались когда делением, когда почкованием, когда еще Бог знает как, они смешивались и дробились, ветер разносил их споры, извините, Алёша, за невольный каламбур, по всей империи, и везде они пускали корни. И жили они по-разному: иногда сила их в корнях и была, то были самые осторожные, дальновидные; другие, наоборот, стремились к свету, к солнцу; в безвестности, в тени они сразу хирели, вяли, – эти шли в ствол, ветки; были и третьи, обычно крошечные и никому не известные группки, которые вдруг в один день расцветали каким-нибудь невиданным взрывом, ярчайшим терактом, но век их был короток, они сходили и гибли так же скоро, как подснежники. Кстати, Алёша, в Сибири тела убитых, что сотнями находят по весне, когда стает снег, тоже зовут “подснежниками”.
И всех: отчаянных и выдержанных, бесшабашных, расчетливых, просто хотевших покрасоваться, всех их она любила до дрожи в ногах, до судорог и спазмов. Дело в том, что многие, очень многие из них были ее любовниками, и ни одного из тех, кого она любила и кто любил ее, она не забыла, не вычеркнула из своей памяти. Часто для них ночь с ней была последней ночью с женщиной, утром они должны были идти метать бомбу или стрелять из револьвера в какого-нибудь министра; бывало и наоборот: испуганные и затравленные, в холодном поту, они прибегали к ней в дом сразу после покушения, и она укрывала их иногда на целый день, иногда лишь на несколько часов – больше было опасно, но всё равно, уже взяв грех на душу или еще не поставив крест на собственной жизни, когда они приходили к ней – уже знали, что пути назад нет. Они были обречены, и она, бывшая их крестной, на этом крестном пути теперь, когда они его кончали, как бы благословляла их на смерть своей любовью. И дальше они столько времени, сколько им еще было отпущено, думали не о конце, не о том, что вот они умирают такими молодыми, и даже не о партии и революции, а только о ней, де Сталь, о том, что она была в их жизни – и, значит, всё правильно.
* * *
Первые лет десять де Сталь ограничивалась тем, что давала на революцию деньги да изредка, в особо экстренных случаях, кров и убежище, то есть, в соответствии с формулировкой устава о членстве в РСДРП, данной еще Мартовым, оказывала партии личное содействие. Однако потом, разобравшись в мешанине революционных групп и организаций, она прочно примкнула к социал-демократии, позднее – к ее куда более серьезному и решительному большевистскому крылу. В 1904 году она с радостью подчинилась теперь уже ленинскому уставу и рядовым бойцом вошла в одну из пятерок, на которые партия делилась.
Ей всегда в жизни не хватало риска, самой жизни, она вообще была ненасытна и в людях, и в любви, может быть, потому Бог и дал ей в итоге не одну, а три долгих жизни. Так вот, состоя в своей пятерке, она безотказно брала на себя любые задания партии – ей не надо было объяснять значение дисциплины для подпольной организации – и, как было написано в ее закрытой партийной характеристике уже после семнадцатого года, ответственно и блестяще выполняя опаснейшие поручения, проявила себя инициативным, беззаветно преданным делу пролетариата бойцом. Много раз она была курьером, перевозя из Финляндии и Швеции листовки, газеты, деньги; она с легкостью играла роль богатой русской помещицы, так как и вправду ею была. Она была молода, красива, остроумна, одевалась дорого, с чисто парижским шиком, и, конечно, на границе не вызывала ни малейших подозрений. Ленин позднее, после Февраля, шутил, что будь де Сталь тогда с ними, большевикам не нужно было бы никакого немецкого вагона: в своем багаже она могла оптом провезти хоть всех революционеров.
Однако на шведской границе она в конце концов примелькалась, и партия решила, что лучше, если на время о де Сталь здесь забудут; пока же использовать ее на юге, в Одессе и Закавказье. Она и сама давно собиралась посетить Тифлис, там было несколько знакомых по Москве семейств, звавших ее; помнила она и что в Грузии живет ее сын, которого она не видела с рождения, то есть ровно двадцать пять лет. Партия сочла, что знакомства наверняка пригодятся, и она даже написала Игнаташвили, что, возможно, приедет, но ответа дождаться не успела; через два дня первым же поездом ей пришлось выехать в Новороссийск. В Тифлисе только что группа боевиков совершила успешный налет на отделение Российско-Кавказского банка, экспроприировав на нужды революции несколько сот тысяч рублей, и задача де Сталь состояла в том, чтобы вывезти из Грузии руководителя акции, известного среди большевиков под партийной кличкой Коба.
По плану она должна была снять на себя и на своего спутника каюту первого класса на пароходе “Эльбрус” акционерного общества “Кавказ”, следующего по маршруту Батуми – Поти – Сухуми – Новороссийск. Предполагалось, что в ее каюту Коба заберется через иллюминатор по подвесной лестнице прямо из лодки, когда пароход будет стоять на внешнем рейде Поти. А дальше они, не вызывая никаких подозрений, спокойно проследуют до Новороссийска.
В случае
