послушали на плеере несколько старых песен, которые их не впечатлили. Они поняли, что им невозможно вновь испытать то же радостное возбуждение, какое охватило их до обеда. Почти выветрившийся алкоголь проявился в том, что они чувствовали себя несколько пришибленными. Ее дерзкое заявление, будто ничего не имело значения, теперь казалось анекдотичным. Роланду надо было успеть вечером на самолет. Так что все имело значение. Он позвонил водителю Рюдигера договориться, когда он за ним заедет и отвезет в аэропорт.
Снова сев рядом с ней, он признался:
– А я чуть было не передумал ехать к тебе и рад, что приехал. Но знаешь, осталось одно темное пятно, которое только ты можешь устранить. Мы избегали этой темы. Тебе надо увидеться с Лоуренсом. Тебе надо с ним поговорить. Ты не можешь устраниться от этого, Алиса. Учитывая все, что ты мне сказала, эта встреча будет важна для вас обоих.
Пока он говорил, она закрыла глаза и в первые несколько мгновений, уже отвечая, сидела зажмурившись.
– Я боюсь, и мне стыдно… за то, что я сделала, и за то, что так долго упрямилась. Я была фанатичкой, Роланд. Я проигнорировала чудесное письмо малыша. Знаешь, я его в буквальном смысле выкинула в мусорное ведро. Я с ним жестоко поступила, когда он пришел ко мне в дом. Он не сможет меня простить. И сейчас поздно пытаться выстроить… какие бы то ни было отношения.
– Может быть, ты будешь удивлена, как сегодняшний день удивил меня.
Она покачала головой:
– Я думала об этом. Но уже слишком поздно.
– Это могло бы изменить его отношение к тебе – потом, когда тебя не станет. На всю оставшуюся жизнь.
Она продолжала качать головой. Он положил ладонь на ее руку.
– Хорошо. Но тогда пообещай мне одну вещь. Что ты еще разок подумаешь об этом.
Она не ответила. Ему показалось, что она опять качнула головой, но так незаметно, что это было похоже на кивок. Она спала.
Дожидаясь машины, он сидел и смотрел на нее. Ее губы были полуоткрыты, голова свесилась набок, она шумно дышала. Сомнений не было: Алиса медленно умирала. Бледная стройная девушка с большими глазами превратилась в громогласную нелепую тетку – такой она могла казаться со стороны. Но чем больше времени он проводил с ней сегодня, тем яснее проступало ее лицо – молодой женщины, на которой он женился в 1985 году. Ему льстило, льстило его самолюбию, что он был единственным мужчиной, кого она любила. Даже если это и неправда, ему было приятно, что она так сказала. А если это правда, то она заплатила за все написанные ею книги двумя своими любовями – к сыну и к мужу. И теперь, если верить Рюдигеру, у нее никого не было, ни семьи, ни близких друзей. Она жила в мрачном доме-бункере, дожидаясь одинокой смерти. Время и его не пощадило, но по всем общепринятым меркам он был куда счастливее. Он не написал ни одной книги, ни одной песни, не изобрел ничего, что могло бы его пережить. Но променял бы он свою семью на ее двадцать или сколько их книг? Он всматривался в ее теперь уже знакомое лицо и ответил сам себе, отрицательно покачав головой. Ему бы не хватило мужества так же, как она, вырваться на свободу, хотя мужчины всегда платили цену поменьше – писательские биографии кишмя кишат женами и детьми, брошенными во имя высокого призвания. Он с легкостью оскорбился, забыв, что мужчина в ее романе, которого он по ошибке принял за себя, был двухметровый блондин со шрамом на лице и с конским хвостиком на затылке. Она громогласно предложила ему упражнение на тему «как правильно читать книги».
Он услышал звонок в дверь и торопливые шаги Марии, которая пошла открывать. Он поднялся с кресла медленно, стараясь избежать очередного приступа головокружения. Выходя из комнаты, обернулся и напоследок бросил на нее долгий взгляд.
* * *
В новом, 2021 году во время первого после осеннего солнцестояния затмения начался третий локдаун, в США после череды скандалов появился новый президент, и Великобритания уже покинула объединенную Европу. Роланд, снова оставшийся один в большом доме на Ллойд-сквер, освободился от бремени двух маниакальных занятий и смог целиком посвятить себя науке и причудам политики в области эпидемиологии. Новый локдаун ввели с задержкой, как первый и второй. По числу смертей на миллион населения страна занимала одно из первых мест в мире, и премьер-министр пользовался популярностью. Особенно после того, как начатая по его решению всеобщая вакцинация продемонстрировала благотворную эффективность, покуда Европа, и особенно Германия, топталась на месте. Все было очень непросто. Общенациональное заточение растянулось до долгой зимы и морозной весны. Нанесенный им урон было невозможно измерить. На оценки влияли местный опыт и политические предрассудки. Но все были согласны с тем, что был нанесен непоправимый вред телу и духу нации, детям, системе образования, уровню жизни и экономике в целом. Число самоубийств возросло, как и число разводов и случаев домашнего насилия – этим термином шифровались инциденты, когда мужчины избивали женщин и детей. Но еще хуже было, как считали многие, умереть от удушья, вдали от близких и друзей, в окружении измотанных незнакомцев в масках, поэтому многие, включая и Роланда, безропотно подчинились.
К середине февраля он уже надписал сотую фотографию – он и Дафна на берегу Эска, насколько он помнил, их снял одинокий и очень любезный турист-японец. На этом его миссия была закончена. Он отобрал снимки, запечатлевшие ключевые моменты всей его жизни: он, шестимесячный, на руках у мамы, он же в коротких штанишках и с оттопыренными ушами в ливийской пустыне, потом он в разном возрасте, с родителями, с братом и сестрой, с двумя женами, а еще сын с семейством, внуки, их семьи, его любовницы, близкие друзья, отдельный мир беспечного отдыха, он с голым телом, с рюкзаком за плечами, у лягушачьего пруда, рядом со слушателями в баре лондонского отеля, Хайберский перевал, Гималаи, плато Кос дю Ларзак, он в обнимку с Джо Коппингером на леднике в Верхнем Энгадине в Швейцарии, двухмесячный Лоуренс на руках у матери, Рюдигер, еще с серьгой в ухе, и прочее и прочее. Он только исключил из подборки смазанную фотографию Мириам Корнелл, где она стояла у сарая, в котором, как можно догадаться, был тогда заперт его чемодан с вещами. Но потом он передумал и добавил ее снимок к сотне, написав на обороте: «Моя учительница игры на фортепьяно в 1959–1964 гг.». Хотя все изображенные на фотографиях люди были названы по именам и достаточно подробно описывалось, при каких обстоятельствах был сделан тот или иной снимок. Остальные фотоснимки, на которых фигурировали либо и так ему известные люди, либо те, кто навсегда остался тайной, он сложил в три картонные коробки, закрепил крышки клейкой лентой и, поднявшись по шаткой лестнице, отнес на чердак.
Весь февраль и март он полностью перечитывал все свои дневники, обычно по одному в день, всего их оказалось сорок. Он свалил их на лавке в кухне. В тот вечер он мрачно смотрел теннисный турнир по телевизору. В турнире участвовали престарелые ветераны, блиставшие на кортах тридцать, сорок, а то и пятьдесят лет назад. Издали эти мужчины и женщины казались сухопарыми и сильными. Самому старому было восемьдесят один. Они играли в парах, стоя в основном у линии подачи и делая всего несколько шагов по корту, но их удары, отточенные за многие годы, были мощными и умелыми. Они ценили жизнь и поэтому все еще не любили проигрывать. Они то и дело вступали в спор с судьей, восседавшим над сеткой. Если судить по нынешним стандартам, Роланд состарился раньше положенного срока. И он ничего не мог с этим поделать.
На сей раз он ощутил свое единение с обществом, возникшее в период локдауна. Он поступал так, как поступали другие: замечал, что дни пролетали слишком быстро, заходил в интернет и бронировал себе отель на период отпуска, зная, что, возможно, никогда его не получит, принимал решения, которые не собирался выполнять, общался с семьей только по телефону или по скайпу. Оставшись один в доме, он вел бурную социальную жизнь. Общался с родней Дафны, регулярно звонил Лоуренсу и Ингрид в Потсдам – и отдельно беседовал со Стефани. Он вступал в жаркие дискуссии с Нэнси, которая
