...Гроза, отсверкав и отгрохотав, ушла на Памир. Дождь кончился. Забрезжил слабый рассвет. Горы выходили из траура ночи. Очертания их становились все отчетливее и яснее.
Хамза спустился со скалы. Мокрая земля дымилась испарениями. Он шел к своему дому как в тумане. Ноги были тяжелыми после бессонной ночи, в глазах рябило. Пряные ароматы цветов и трав кружили голову.
Он открыл калитку и остановился пораженный. Около веранды стояла... Аксинья с маленьким Гиясом на руках.
Аксинья опустила сына на землю. Гияс медленно пошел на слабых еще ножках к отцу. Хамза наклонился, поднял сына на руки. "Сынок, цветочек мой, - шептал Хамза, вдыхая детские ароматы ребенка, - родной ты мой человечек..."
Он тревожно посмотрел на Аксинью - она, загадочно улыбаясь, медленно шла вокруг дома. Остановилась, поджидая его...
Он двинулся за ней, держа на руках Гияса.
Аксинья возвращалась в горы. Она была уже далеко впереди и все останавливалась, все звала, все манила за собой рукой.
Гияса на руках уже не было.
Хамза поднял голову. Светало все сильнее. В горах, на скале, около которой он провел ночь, стояла Зубейда. Аксинья поднималась к ней.
Они стояли рядом - молодые, веселые, красивые. Улыбались...
Ветер ласкал длинные волосы Зубейды, они поднимались за ее спиной как два больших черных крыла.
А золотая голова Аксиньи была украшена венком синих полевых цветов.
Сзади к ним подошел Степан Соколов, обнял за плечи. И все трое засмеялись.
Над горами взошло солнце.
...Хамза очнулся, тряхнул головой.
Он сидел в своей одинокой комнате на холодной кровати. - Остаюсь, громко сказал Хамза и ударил себя кулаком по колену. - Никуда не поеду!
3
На центральной площади Шахимардана собрался народ.
Ждали открытия памятника Ленину.
Справа от памятника, закутанного белым полотнищем, стояла деревянная трибуна, покрытая коврами. На перилах трибуны висел транспарант из красной материи, которую во время торжественных собраний постилали на стол президиума. На транспаранте большими белыми буквами было написано: "Да здравствует 8 марта - Международный женский день, свободу всем женщинам!"
Прямо перед трибуной горел большой костер, в который все время подкладывали ветки карагача.
Погода была хорошая, люди одеты празднично. На трибуну поднялись Амантай, Камбарали, Алиджан и Хамза.
- Товарищи! - подняв руку, громко крикнул Амантай. - Сегодня, в день праздника женщин, мы открываем в Шахимардане памятник Ленину!.. Этот памятник мы построили своими руками - вот этими руками!.. Для фундамента мы сами носили камни!.. Конечно, фигуру нашего вождя мы сами сделать не смогли бы, ее нам сделали рабочие в городе на заводе!.. Но скульптуру Владимира Ильича нам никто не дарил - она отлита из металла на деньги дехкан нашей артели! Мы собирали деньги по всем дворам нашей артели, и не было такого члена нашей артели, который не сделал бы взноса на памятник! Даже самые последние бедняки внесли кто сколько мог, чтобы в нашем кишлаке стоял памятник вождю мирового пролетариата! Товарищи! Сегодня в жизни нашего кишлака великий день! Исторический день!..
Затрубили карнаи и сурнаи, забил бубен. Раздались аплодисменты и крики: "Ура-а! Ура-а!.."
- Товарищи! - кричал с трибуны Амантай. - Пословица говорит: где нет хороших стариков, там нет хорошей молодежи!
У нас есть хорошие старики! Поэтому, наверное, будет правильно, если памятник Ленину откроет наш самый старый колхозник, наш Мебува-ата!
Снова раздались аплодисменты.
Столетний Мебува стоял перед трибуной, степенно поглаживая бороду. Высокий, широкоплечий, немного сутулый, он каэался неподвластным своему возрасту. Бронзовая голова его - лицо, затылок, шея, изрезанная глубокими светлыми морщинами, - была похожа на крону могучей чинары, которая целый век сражалась с ветрами, бурями и ураганами и все-таки уцелела, выстояла и, несмотря ни на что, каждый день устремляет свои ветви к солнцу.
- Иди, - толкнула Мебуву в спину жена, - тебе велели открыть памятник.
- Ну что ж, - сказал Мебува, - и пойду. Кому же еще, как не мне, открыть памятник Ленину. Мне все-таки сто лет.
Он неторопливо двинулся вперед. Проходя мимо толпы зрителей, увидел мальчика лет пяти, которого держала за руку женщина в парандже.
- А ну, внучек, пойдем со мной, - наклонился к нему старик. - Наш Ленин-ата делал революцию для таких, как ты.
Наступила тишина. Несколько мужчин, из-под халатов которых виднелись воротники стареньких, застиранных гимнастерок, приложили ладони с плотно сжатыми пальцами к тюбетейкам.
Это были бывшие красноармейцы. Они отдавали честь Ленину.
Мебува взял в свою заскорузлую руку мягкую податливую ладошку мальчика, положил в нее нож, натянул шпагат, привязанный к полотнищу на памятнике, и сказал мальчику:
- Ну-ка, сынок, отрежь эту веревку!
Мальчик перерезал шпагат, и полотнище упало вниз.
И в эту минуту к пламени костра метнулась женская фигура.
Это была Санобар.
Резким движением сорвала она с головы паранджу и чачван.
Бросила мгновенный взгляд на памятник, как бы ища у него поддержки. И швырнула паранджу в костер.
- Молодец!! - крикнул с трибуны Хамза.
- Молодец!! - присоединились к нему Амантай, Алиджан и Камбарали.
К огню приближалась Мехри. За ней гуськом шли десятка полтора девушек.
Мехри остановилась около костра. Что-то злобное закричала из-под паранджи какая-то старуха.
- Смелее! - сложил ладони около рта Амантай. - Не бойся никого! Я с тобой!
Мехри освободилась от паранджи.
- Подруги! - обернулась она к остановившимся позади нее девушкам. - Мы договорились, не забывайте...
И, глубоко вздохнув, набрав в легкие воздуха, Мехри закричала, подражая Амантаю:
- Сколько лет можно задыхаться под этими тряпками! До каких пор мы будем скрывать свои лица! Хватит! Люди хотят знать и видеть, кто мы такие! - И она так яростно бросила в костер, подняв тучу искр, свою паранджу, будто избавилась от злейшего врага. - Сгори ты, проклятая! - вошла в азарт Мехри. - Превратись в пепел!.. Чтобы больше никогда не надевать на себя этот мешок!
Что-то кричала в толпе злобная старуха, проклиная забывших бога бесстыдниц, Санобар и Мехри. Некоторые мужчины, ничего не знавшие о том, что в этот день женщины будут сжигать паранджи, и оскорбленные неслыханным поведением Мехри, вышли из толпы и двинулись к ней, возбужденно размахивая руками.
- Пошли! - быстро сбежал с трибуны Хамза.
Амантай, Алиджан и Камбарали бросились за ним.
Но возмущенных уже заталкивал обратно в толпу активист Каримджан. С ним, недовольно оглядывая его обтянутые халатом бугристые плечи, никто, конечно, связываться не собирался.
- Красавицы! - шутливо отвесил напуганным проклятиями неуемной старухи девушкам низкий поклон председатель артели Камбарали. - Что же вы стоите не шелохнувшись? Или не хотите сбросить с себя эти наряды ваших бабушек?.. А как же вы тогда будете работать у нас в артели? Как я узнаю, кто из вас что сделал? Как я буду выписывать вам трудодни, а? Ведь я могу все перепутать.
Мебува, вернувшийся к своей старухе, неодобрительно поглядывал на нее. Еще утром жена обещала ему, что не заставит его краснеть перед народом. И вот опять заупрямилась. Мебува, показывая свое недовольство, сделал нетерпеливое движение.
- Состарился, а не остепенился, - заворчала старуха. - Ну хорошо, я не буду ходить в чачване!.. Но зачем в костер добро бросать? Сгодится дома на какие-нибудь заплаты... Ишь, насупился, прямо снег из бровей идет.
Рядом с ней стоял йигит, очень похожий на Мебуву. Это был их сын. Старуха зашла ему за спину и стащила с себя паранджу.
- Иди, сынок, брось ее в огонь. Пускай уж твой отец будет совсем доволен. А то ему было мало, что он открывал сегодня памятник.
Мебува усмехнулся и удовлетворенно забрал бороду в кулак.
Сын отправился в сторону костра, старуха стыдливо закрыла лицо руками, и тут к ней подбежала Санобар, обняла ее и расцеловала.
- Вай, айи-джан! Как хорошо, что вы тоже открылись!
Эта поддержка старшего поколения прибавила решимости девушкам. Один за другим исчезали в огне их чачваны. Хамза, как только очередная паранджа летела в огонь, делал знак музыкантам, и карнаисты и сурнаисты оглушительным трубным гласом приветствовали конец каждой паранджи.
Скоро на площади не осталось ни одной женщины в парандже. Те, кто не хотели снимать чачваны, ушли. А мужчины, ревнители шариата, посрамленные при всех, стояли молча, угрюмо уставившись в землю.
Карнаи и сурнаи не умолкали теперь уже ни на секунду.
Торжественные их звуки оглашали горы, оповещая весь кишлак, всю долину о том, что в Шахимардане началась новая жизнь - без паранджей.
Взволнованный Хамза вернулся на трибуну. Он был счастлив.
Он испытывал величайшее удовлетворение. Усилия его не пропали даром. На глазах, зримо, менялся социальный облик времени.
