Наприступке, ведущей в магазинчик игрушек, свернувшись, подложив под себя гофрированный упаковочный картон и картоном же накрывшись, спал бродяга. Нинкасклонилась к нему, потряслазаплечо:
-- Эй! Слышишь? Эй!
Бродягапродрал глаза, поглядел наНинку.
-- Где есть полиция? -- спросилаона, с трудом подбирая немецкие слова. -Как пройти в полицию?
Звон колоколов маленькой кладбищенской церковки был уныл и протяжен -- под стать предвечерней осенней гнилой петербургской мороси, в которой расплывался, растворялся, тонулю
Могилу уже засыпали вровень с землею и сейчас сооружали первоначальный холмик. Народу было немного, человек десять, среди них поп, двое монахов и тридцатилетняя одноногая женщинанакостылях.
По кладбищенской дорожке упруго шагал Отто. Приблизился к сергеевой матери, взял под руку, сделал сочувственное лицо:
-- Исфини, раньше не мог.
Отец Сергея, стоящий по другую сторону могилы, презрительно поглядел напару.
Спустя минуту, Отто достал из карманаплащапачку газет:
-- Фот. Секотняшние. Ягофф прифёс, -- и принялся их, рвущихся из рук, разворачивать под мелким дождичком, демонстрировать фотографии, которые год спустя попытается продемонстрировать монастырской настоятельнице белобрысая репортерша, бурчать, переводить заголовки: -- Фсё ше тшорт снает какое они разтули тело. Писать им, тшто ли, польше не о тшом?! Или это кампания к сессии пунтестага? Проститутка-монашкаупифает монаха-расстригую М-та-аю Упийство в стиле Тостоефскогою Русские стреляют посрети Хамбуркаю Тотшно: к сессии! Как тебе нравится?
Ей, кажется, не нравилось никак, потому что былаонадовольно пьяна.
-- Романтитшэские приклютшэния москофской парикмахерши, -- продолжал Отто. -- Фот, послушай: атвокат настаифает, тшто его потзащитная не преступилакраниц тостатотшной опороныю
-- Какой, к дьяволу, обороны?! -- возмутился вельможа, обнаружив, что тоже слушал Отто. -- Пять пуль и все -- смертельные!
-- Смиритесь с неизбежным, -- резюмировал поп, -- и не озлобляйте душю
И задеревянным бордюром, в окружении полицейских, Нинкавсе равно быласмерть как хорошасвоей пятой, восьмой, одиннадцатой красотою.
Узкий пенальчик, отделенный от залапуленепроницаемым пластиком, набился битком -- в основном, представителями прессы: прав был Отто: дело раздули и впрямь до небес. Перерывный шумок смолк, все головы, кроме нинкиной, повернулись в одну сторону: из дверцы выходили присяжные.
Заняли свое место. Старший встал, сделал эдакую вескую паузу и медленно сообщил, что они, посовещавшись, навопрос судаответили: нет.
Поднялся гам, сложенный из хлопанья сидений, свиста, аплодисментов, выкриков диаметрального порою смысла, трескакинокамер и шлепков затворов, под который судья произнес соответствующее заключение и распорядился освободить Нинку из-под стражи.
Онаспокойно, высокомерно, словно и не сомневалась никогдав результате, пошлак выходу, и наглая репортерская публика, самасебе, верно, дивясь, расступалась, даваладорогу.
Наступеньках Дворцаправосудия -- и эту картинку показывалауже (покажет еще) белобрысая репортерша -- Нинкаостановилась и, подняв руку, привлеклатишину и внимание:
-- Я готовадать только одно интервью. Тому изданию, которое приобретет мне билет до России. Я хотелабы ехать моремю
юИ вот: помеченная трехцветным российским флагом ЫАннаКаренинаы отваливает от причалав Киле, идет, высокомерно возвышаясь над ними, мимо аккуратных немецких домов, минует маяк и, наконец, выходит наоткрытую воду, уменьшается, тает в туманею
Алюминиевый квадрат лопаты рушил, вскрывал, взламывал влажную флердоранжевую белизну, наполненный ею взлетал, освобождался и возвращался зановою порциейю
То ли было еще слишком рано, то ли монахини отдыхали после заутрени, только Нинкабылаво дворе одна, и это доставляло ей удовольствие не меньшее, чем простой, мерный труд.
Снег падал, вероятно, всю ночь и густо, ибо знакомый нам луг покрыт был его слоем так, что колеи наезженного к монастырским воротам проселкаедваугадывались, что, впрочем, не мешало одинокому отважному Ывольвоы нащупывать их своими колесами.
Отвага, впрочем, не всегдаприводит к победе: наполпути к монастырю Ывольвоы застрял и, сколько ни дергался, одолеть препятствие не сумел. Тогда, признавая поражение, автомобиль выпустил из чревачеловеческую фигурку, которая обошлавокруг, заглянулапод колеса, плюнулаи, погружаясь в снег по щиколотки, продолжилане удавшийся машине путь.
Оказавшись у врат обители, фигурка, вместо того, чтобы постучать в них или ткнуться, пустилась собирать разбросанные здесь и там пустые ящики, коряги, даже пробитую железную бочку и, соорудив из подручного -- подножного -материаланебольшую баррикаду у стены, вскарабкалась и застыла, наблюдая заработою одинокой монахини.
Снег взлетал и ложился точно под стеною, порция запорцией, порция запорцией. Нинкабыларумянаи прекрасна: физическая работа, казалось, не столько расходует ее силы, сколько копит.
Подняв голову, чтобы поправить прядь, Нинкаувиделагостя и узнала: крутой-молодой, тот самый, который купил ее некогдазаневероятные, баснословные тридцать тысяч долларов и от которого онаумудрилась сбежать навторую же ночь.
Какое-то время они глядели друг надруга, как бы разведывая взаимные намерения, покакрутой-молодой не улыбнулся: открыто и не зло.
Нинка улыбнулась тоже, одним движением сбросила черный платок-апостольник, помахала рукою и сказала:
-- Привет!
