-- Нет? -- переспросилаонас тревогой, с мольбою, с надеждою.
-- Нет, -- подтвердил Отто. -- Они хотят наварить тшерестшур. Триста, тшетырестапроцентов. Это против моих правил.
-- Значит, нет, -- утвердилаНинка, однако, с последним отзвуком вопроса, который Отто просто проигнорировал.
-- Юбилейная рубахаюбиляра, -- продолжал аукционист, разбирая надпись налейбле. -- Шелк-сырец. Кажется, китайская. Ценав рублях -- девятьсот пятьдесят.
Отто налил Нинке выпивки. Онарешаламгновенье: остаться ли, -- и решилаостаться.
-- Тысяча!
-- Тысячаслева. Тысяча -- раз! Тысяча -- два!
-- Тысятшасто, -- сказал Отто просто так, неизвестно зачем: рубахаименинникане нужнаему былаточно, демонстрировать финансовое свое благополучие он тоже, очевидно, не собирался.
-- Господин Зауэр -- тысячасто. Тысячасто -- раз!
-- Тысячадвести!
Юбиляр с голым, шерстью поросшим торсом, благодушно улыбаясь, следил заторгами с почетного своего места.
Отто поглядел насоседку с холодным любопытством:
-- Хотите, я фс фыстафлю нааукцион? Авось соберете. Стартовую цену назнатшим три тысятши.
-- Долларов? -- поинтересовалась Нинка.
-- О, да! -- отозвался Отто. -- Не сертитесь, но сами толшны понимать, тшто это несколькою тороковато. НаРиппер-бан фам тали бы максимумю марок твести. Но сдесь собрались люти корячие, асартные. И не снают поканастоящей цены теньгам.
-- Левый башмак юбиляра! -- продолжал тамадааукцион.
-- И что я должнаделать с тем, кто меня купит?
-- Если купят! -- значительно выделил Отто первое слово и пожал плечами: -- Могу только пообещать, тшто я фас приопретать не стану. И тшто все вырученные теньги перейдут фам. Пез куртажа. Сокласны?
Нинкавыпилаи кивнула.
-- Две с половиной справа!
Отто встал, подошел к юбиляру, нашептал что-то тому наухо, взглядом указывая наНинку, юбиляр поманил склониться тамаду.
-- Нааукцион выставляется, -- провозгласил последний, когдавыпрямился, -любовницаюбиляра, -- и, повернувшись к Нинке, сделал жест шпрехшталмейстера. -- Прошу!
Нинкавздернулаголову и, принцесса-принцессою, зашагалак перекладине буквы П.
-- Блюдо! -- крикнул крутой-молодой и утолил недоумение возникшего метрдотеля: -- Блюдо под даму!
Очистили место, появилось большое фарфоровое блюдо, Нинка, подсаженная, взлетела, сталав его центр. Кто-то подскочил, принялся обкладывать обвод зеленью, редиской. Какая откуда, высунулись мордочки любопытных подавальщиц.
-- Стартовая цена, -- провозгласил аукционер, -- три тысячи долларов.
Возниклапауза.
-- Раздеть бы, посмотреть товарю -- хихикнув, высказал пожелание толстенький-лысенький.
Господи! Как Нинкабыланадменна!
Крутой-молодой встал, подошел к толстому-лысому, глянул, словно загрудки взял:
-- Обойдемся без хамства.
-- Дая чего? -- испугался тот. -- Я так, пошутил.
Инцидент слегкаотрезвил компанию, и вот-вот, казалось, сомнительная затея рухнет. В сущности, именно молодой мог ее прекратить, но он спокойно вернулся наместо и не менее спокойно произнес:
-- Пятью
Сноваповислатишина. Девочки-подавальщицы зашлись в немом восторге, словно смотрели ЫРабыню Изауруы, даже аукционер не долбил свое: пять -- раз, пять -дваю
Отто холодно, оценивающе глянул намолодого и, подняв двапальца, набил цену:
-- Семь!
-- Десять, -- мгновенно, как в пинг-понге, парировал тот.
-- Пятнадцать! -- выкрикнул толстенький-лысенький: идея осмотреть товар, кажется, им овладела.
-- Двадцать! -- молодой тем более не сдавался.
-- Двадцать -- раз, -- пришел в себя аукционер. -- Двадцать -- два! Двадцатью -- и занес молоток над кастрюлею.
-- Тватцать пять, -- вступил Отто, еще раз рассчитав, что цену его, пожалуй, платежеспособно перебьют -- и точно:
-- Тридцать!
Однаиз подавальщиц глотнулавоздух от изумления. Молоток ударил в кастрюльное дно.
-- Проданою
Нинкасобралась было спрыгнуть, но Отто остановил жестом, вставанием:
-- Теньги!
Крутой-молодой извлек из внутреннего карманапачку, отсчитал двадесяткабумажек, которые спрятал назад, аостальные, подойдя, положил наблюдо к нинкиным ногам: поверх салата, поверх редиски. Вернулся наместо.
-- Ну-каживо! -- шуганул метрдотель подавальщиц. -- Чтоб я вас тутю
Нинкаскосилась вниз, назеленоватую пачку, перетянутую аптечной резинкою.
Отто взял нинкину сумочку, оставшуюся настуле, передал в ее сторону.
-- Перите, -- сказал и пояснил собравшимся: -- Косподин Карпов, -- кивок в сторону юбиляра, -- шертвует эту сумму наблаготворительность. А распоряшаться ею бутет бывшая его люповница.
Полуголый господин Карпов кивнул туповато-грустно: ему вдруг жаль показалось расстаться с такою своей любовницей.
Нинкаприсела, спряталаденьги в сумочку, спрыгнула, подхваченная мужскими руками, медленным шагом направилась к молодому и неожиданно для всех опустилась пред ним наколени, склонилаголову.
Молодой посмотрел наНинку, посмотрел насобравшихся, явно ожидающих красивого жестаи, кажется, именно поэтому жестане сделал: не поцеловал даме руку, не предложил подняться или что-нибудь в этом роде.
-- Неужто ж я столько стю? -- спросилаНинка.
-- Столько стю я! -- отрезал молодой, и светлый, прозрачный глаз его, подобный кусочку горного хрусталя, намгновенье сверкнул безумием.
-- И что вы намерены со мной делать?
-- Жить, -- ответил тот.
-- А если не подойду?
-- Перепродам.
-- Много потеряете, -- бросил реплику адвокат.
-- Тогдаубью, -- и снова -- безумный блеск.
Нинкакоротко глянуланахозяина, пытаясь понять: про убийство -- шуткаэто или правда? -- и решила, что, пожалуй, скорее правдаю
Не слишком ли все это было эффектно? Не чересчур? Передышкаво всяком случае необходима:
юптички, поющие нарассвете над кое-где запущенным до неприличия, кое-где -- до неприличия же зареставрированным Донским монастырем: именно отсюда, от ОтделаСношений или как он у них там? очень ранним рейсом отбывает в Иерусалим группапаломников; кто уже забрался внутрь, кто топчется покавозле -- автобуса; все сонные, зевающие: двое-трое цивильных функционеров старого склада, двое-трое -- нового; упругий, энергичный, явно с большим будущим тридцатилетний монах; несколько солидных иерархов; злобная, тощая церковная старостаиз глубинки; непонятно как оказавшаяся здесь интеллигентного видапарас очень болезненным ребенком лет тринадцати; вполне понятно как оказавшаяся здесь парасотрудников службы безопасности, принадлежность к которой невозможно как описать, так и скрыть и, наконец, разумеется, Нинка: сновав черном, как тогда, в лавре, только в другом черном, в изысканном, в дорогом, -- крестик лишь дешевенький, алюминиевый, которым играла, тоскуя, читая Евангелие, тогда: в недавнем -- незапамятном -- прошломю
-- Отец Гавриил, -- подавив зевок ладонью, интересуется один иерарх у другого. -- Вы консервов-то захватили?..
юулицы летней утренней Москвы, наскорости и в контражуре кажущиеся не так уж и запущенными, накоторые смотрит Нинкапрощальным взглядомю
ювыход из автобусау самораздвигающихся прозрачных дверей, затем одним только нам нужный, чтобы, готовя точку первого периоданинкиного пребывания нароссийской земле, мелькнуланеподалеку ожидающая хозяиназнакомая ЫВолгаы 3102 со жлобом-водителем, прикорнувшим, проложив голову трупными руками, нарулею
юпревратившееся в форменный Казанский вокзал с его рыгаловками, очередями, толкучкою, узлами, с его сном вповалку нанечистом полу, с его деревенскими старичками и старушками Шереметьево-2ю
юпрощальный, цепкий, завистливый взгляд юного бурята-пограничника, сверяющий Нинку живую с Нинкою сфотографированной ию
юкайф, торжество, точка: разминаясь с ним навходе-выходе, Нинкавысовывает язык и, отбросив дорожную сумку, делает длинный нос возвращающемуся с большим количеством барахланаРодную Землю вельможе, Николаю Арсеньевичу, сережиному отцу.
Самолет взмывает, подчистую растворяется в огромном ослепительном диске полчасаназад вставшего солнца -- и вот она, наконец -- Святая Земля!
Еще не вся группаминовалапаспортный контроль (аНинка, словно испугавшись вдруг сложности и двусмысленности собственной затеи, которую, занятая исключительно преодолением преград, и обдумать как следует не успелапрежде, -оказалась в хвосте), как внутреннее радио, болтавшее время от времени навсяческих языках, перешло наединственный Нинке понятный, сообщив, что паломников из России ожидают у шестого выхода.
Ожидал Сергей.
Нинка, счастливо скрытая от него спинами, имелавремя унять сердечко и напустить насебя равнодушие; наСергея же, увидевшего ее в самый момент, когдаНинка, им подсаживаемая, поднималась в автобус, встречапроизвелавпечатление сильнейшее, которое он даже не попытался скрыть от всевидящих паломничьих глаз.
Нинкакивнула: не то здороваясь, не то благодаря запустячную стандартную услугу, и, не сергеев вид -- никто и не понял бы: шапочно ли знакомы юная паломницаи монах или встретились впервые.
