Нина поняла, что будет сейчас реветь. Громко, навзрыд, в голос, как ревут бабы на похоронах. Будет реветь за все, за свою неудавшуюся жизнь, за сегодняшний день, от которого она уже никогда не отделается, будет реветь от ужаса и страха...
За окном послышался звук автомобильной сирены. Нина, едва не выронив чайник, как была с тряпкой в руке, выскочила за калитку.
А за калиткой был обыкновенный вечер.
Она вернулась на веранду, постояла немного в углу, таи, где тикали старые медные часы отца, потрогала пальцами стекла, Потом накинула кофту и вышла. Было свежо. Сирень обрызгала ее росой. Калитка долго не открывалась. В переулке под фонарем стояли два больших соседских пса, вышли подышать перед сном.
10
Едва выйдя из переулка, она увидела в конце улицы машину. Фары беспомощно тыкались в сторону, отыскивая нужный поворот.
Нина вскинула руку прямо у капота. Открыла дверцу.
- Мог бы запомнить дорогу получше, - сказала она. - Знал ведь, что вернешься.
- Тихо! Сумасшедшая. Ты что здесь делаешь?
- Я жду тебя.
- На нас не выпустят собаки.
- Тутошние собаки мои друзья.
- Куда мы поедем?
- Не знаю. Куда хочешь, У тебя много времени?
- Много.
- Тогда прямо.
Они очень долго ехали молча, потому что можно было до бесконечности нести веселый нервный вздор, но оба они понимали, что пора веселого вздора кончилась, и с каждым километром становилось все невозможней говорить что-нибудь просто для разговора.
- Ты мне скажи, когда тебе надо будет вернуться, - сказал Павел уже у самой Москвы.
- - Хорошо, я сказку... Знаешь что? Давай куда-нибудь пойдем поедим, ладно? Я толком не поужинала...
Они молча доехали до ресторана, сели за столик и позволили Официанту проделать вокруг себя все положенные манипуляции с вытиранием фужеров и стряхиванием пыли. Потом заказали ужин. Официант принес много вкусных блюд. Шампанское в ведерке со льдом. Салфетки словно из дермантина, так накрахмалены; на вилках и ножах монограммы, Царский ужин, - сказала Нина. Будем гулять... Последний день свободы.
- Павел!
- Что?
- Нам очень сейчас плохо, да?
- Молчи...
Сейчас надо молчать. И думать, о том, что делают что-то совсем несообразное. Ты понимаешь, хотя бы, что это все похоже на бред? Зачем ты здесь? И Нина?.. Вы оба взрослые люди, и то, что сейчас происходит, неправдоподобно.
Но, думать не хочется. Хочется смотреть на нее. Вот так просто так сидеть и смотреть на эту неизвестно откуда взявшуюся девочку, о которой ты ровно ничего не знал вчера и о которой так много узнал сегодня... Вот таким образом, И можешь говорить себе, это абсурд и глупость, что так не бывает или, по крайней мере не должно быть. Только что ты будешь делать через час, когда все кончится и ты останешься наедине с собой? Ты снова, сегодня вечером, будешь гонять по Москве и стараться стряхнуть с себя это наваждение?
Как получилось это? Когда?
Может быть, в парке, когда она стояла с охапкой багряных листьев? Или потом, на скамейке возле дома Варга, когда она, притихшая, с широко открытыми глазами, слушала о старом капитане? Или это пришло сразу, едва он увидел ее - испуганную, смотревшую на него с укором: почему так долго не ехал? А может, это началось пять лет назад, когда в горах Куэквуня они с Олегом смотрели синee пламя лежащего внизу ледника? Или в школе, когда он впервые поцеловал девушку и мир завертелся перед глазами...
Он дотронулся до ее руки.
- Ты почему не ешь? Смотри, какая котлета в бумажных розочках.
- Погоди... Знаешь, Павел, вот ты сегодня сказал, что будешь учиться что-то делать Ну, пусть. Хотя я и не верю. Я сейчас о другом. О себе...
У нас был с Венькой общий знакомый, студент, жил напротив. Его отец, крупный ученый оказался подлецом. В пятидесятом году он сделал себе карьеру. Что-то там такое доказал недоказуемое. Потом, когда все стало на место в ошибках признавался. Только - семья развалилась. Сын ушел из дома, с женой нервная депрессия, или как это называется... Одним словом, жалко он выглядел, этот профессор. И я ему по-человечески сочувствовала. А Венька сказал: "Ни черта! Пусть на себе рубашку рвет... Думал, на том свете за подлость платить придется. Так пусть на этом заплатит".
Ну, ты Веньку знаешь. Он всегда был категоричен... Только ведь он прав, Павел. А? Платить надо за все. Иногда очень дорого. Иногда всем, что имеешь, и все равно не хватит. И нет границы между преступлением и сделкой. Они где-то рядом. Простая мысль. И очень древняя, наверное. Ты слушаешь меня?
- Слушаю...
- Да, очень древняя мысль. И простая. Сегодня в окне магазина я видела русалку. Совсем как человек. А из воды - только наполовину... Понимаешь? Я готовлюсь стать ботаником, ездить по стране, что-то делать своими руками, а вместо этого вожусь с бумагами. Я хотела романтики. Не улыбайся. Да-да. романтики, без всяких кавычек. Моим героем был Венька, а моими друзьями были домашние мальчишки и девчонки, спокойные и уютные... Я хотела любви, а выхожу замуж только потому, что... надо за кого-то выходить. Я каждый раз делала маленький шаг в сторону. Очень маленький. А потом оказалось, что я давно уже иду не туда. Не в ту сторону... И мне тоже придется платить. За билет в обратную сторону... Только ты ничего не говори мне сейчас. Не надо. Мы пришли ужинать и веселиться.
- Я не буду говорить, - пообещал Павел.
"...Ты хотела любви, а выходишь замуж, потому что "так надо" тебе. Житейская формула, Нина. Житейский случай...
Нинка, Нинка... Твоим героем был Вениамин. Как же ты думала усидеть в гнезде?"
Лопались пузырьки в шампанском. Кончался ужин.
"...Через полчаса начнут тушить свет. И мы уедем. Он к себе, я к себе. Нелепость какая...",
"...Ты была сегодня всякой. Была веселой, смешной, грустной. Теперь тебе страшно: как оно все будет? Не бойся. Все будет хорошо..."
- Павел... Тебе еще не хочется сказать: а дальше?
- Дальше я отвезу тебя домой, к маме. Завтра ты позвонишь своим гостям и скажешь, что у тебя разболелась голова, ты пошла в аптеку и тебе там стало плохо... Что-нибудь придумаешь.
- Твоя правда. И знаешь что? Пойдем отсюда.
И снова молчаливый круг по Садовой, снова бегущие встречные фары и красные пуговки стоп-сигналов. Так уже было, сегодня. Бегство от самого себя. Пора останавливаться.
"У меня в кармане билет на завтрашний поезд, приказ о назначении, характеристика, где сказано, что я отличный специалист, рекомендательные письма к влиятельным людям.
Танькины письма, каждая строчка которых сулит мне спокойную, жизнь, целое богатство у меня в кармане; я собирал его сам, по частям, чтобы жить по-другому, и если бы мне вчера сказали, что все это я отдам без разговоров только за то, чтобы вот сейчас поцеловать ее, я бы тихо ахнул. Теперь пусть ахают другие".
- Ты едешь к ней? - спросила Нина. - К той, которой... мог бы нарвать цветов?
Павел подогнал машину к тротуару и зажег свет.
- У тебя есть две копейки? Нет? Подожди. - Он порылся в карманах и протянул ей монету. - Вон автомат. Иди звони. Мама еще не спит.
- Что я должна ей сказать?
- Не знаю...
Потом он сидел в машине и ждал. Сегодняшний день был длиною в год и пролетел, как минута, а сейчас он смотрел на телефонную будку и торопил время. Она не возвращалась долго. Тогда он подошел к автомату и отворил дверь. Нина держала в руках трубку, из которой доносился истошный гудок, и улыбалась. ...
- Ты позвонила?
- Нет... Она поймет и так.
Павел взял у нее трубку и повесил на рычаг.
- Если ты меня сейчас поцелуешь, - сказала Нина, - тебе придется взять меня с собой. Ты все взвесил?..
11
А я уже взял тебя с собой, разве ты не поняла? И ничего не надо взвешивать, хуже не будет, потому что то, что было у нас до сегодняшнего дня, - просто затмение какое-то, чушь несусветная, мне даже думать не хочется.
Ты видишь, только что прошел дождь, дорога блестит под фарами встречных машин, я еду не, торопясь, чтобы не вылететь в кювет. И чтобы побыть наедине с собой - в машине можно не разговаривать, а мне еще много нужна сказать себе, о многом у себя спросить - я давно старался не слушать своего голоса.
Мне надо спросить у себя, как получилось, что я с такой легкостью поверил, будто любовь можно заменить хорошим отношением?
Как я мог поверить, вопреки опыту своих тридцати с лишним лет, что мое место за столом, меж двух телефонов; мог поверить Лешке Рогозину, его бреду о каких-то окислительных процессах?
Разве смогу я спокойно жить в белых ночах Ленинграда, зная, что сейчас над островом Айон висит подсвеченный солнцем туман, а где-нибудь в Амгуэмской тундре Олег уже выкурил свою утреннюю сигарету, сидит на камне и штопает ковбойку. Разве смогу я ходить по улицам и площадям, ездить в трамваях и на такси, зная, что я просто задержался в гостях, .потому что мой дом далеко, а из дому не уезжают?* ~
Ничего этого я не смогу. И, пожалуйста, хватит об этом.
А сейчас я сверну на проселок, мы проедем еще немного и остановимся возле речки, сплошь поросшей по берегам черемухой и бузиной. В этих местах прошло мое детство.
