Но падающих упрямо, по-моему, пока они у меня еще были, кудри.
На обороте было написано - "ОЛЯ", число, адрес и цифры телефона.
Вместе глядя на маленькое фото, мы сидели молча.
Глава девятнадцатая
Небосос
Тишину прервал я, хотя вопросов у меня уже не было. У меня была обида на обман столетней давности. Я ведь вспомнил все овечинские обидные подначки:
- А что ж ты, ползучий гад, говорил, "я запечатан, даже рукоблудие не для меня, моя девственность, тыры-пыры".
- Да, знаешь, ведь чем труднее, тем приятнее... - хищно осклабился он, гладя свой матерый галстук.
Моего "ползучего гада" он пропустил мимо ушей. Еще бы, он был так скользок. И я громко сказал, не глядя на него:
- Я тебя ненавижу.
- Юанз. знаЮ. Я тебя вижу насквозь, и мне на это трижды наплевать, уж не обессудь. Дело не в тебе... - Он на миг задумался, хохотнул: - Тебе. ебеТ. Понял? ляноП?
Он продолжал, преисполненный достоинства. Словно он уже разгадал все загадки:
- Но это мне совершенно безразлично. Это к нашему соглашению не имеет теперь никакого отношения. Мы четко, как я понял, договорились. ляноП? Тем более, почти все бумаги у меня с собой. Тебе надо только несколько раз аккуратно расписаться. Ты хоть на это способен?!
- Я! Не! Буду! Мы ни о чем с в-а-м-и не договаривались! Господин хороший! Я вообще не знаю вас! Я впервые вас вижу!
Я окончательно очнулся от собственного визга.
- Небосопс? Я не способен! Я знаю, кто ты! Я понял! Вот! Ты - небосос!!!
- Свой бред оставь при себе!
Овечин посмотрел на меня как гипнотизер:
- На! Ты! Перо! Ты! Меня! Слы! Шишь!!! - Он плеснул мне медным окислом прямо в лицо, в глаза, рот, нос и уши.
Белой ночью я ставил свои простые подписи с грустным хвостиком трусливого маленького животного на миллионе бумаг. Мои закорючки убегали от меня, как овечки по лужку.
Овечин, скрепляя какие-то своей, там и сям лепил печати трех сортов. Стремительно и быстро, как машина. Он боялся, что я убегу следом. Как трусливое животное, как неприкурившая бомжиха, в молодеющий утренний сумрак. Но это было невозможно, так как вполне рассвело, и ему не составило труда набросить на меня лассо и притянуть к себе.
Я чувствовал на своей шейке тонкую капроновую веревку. Я не мог даже заблеять.
Все стало реальным.
Вызванный по крошечному телефону лимузин через секунду домчал нас до моего дома, где судорожно под брезгливым овчарочьим взором боевого шофера я искал в полном мусоре и хламе своего жилья паспорт, а потом за две секунды - в отель.
"Как серый волк", - подумалось мне.
В невероятном, полном антиквариата, кабинете нас ждал омерзительный нотариус. Он измерил мою глубину очень нехорошим сканирующим взглядом.
Овечину он, подкладывая какие-то свои сшитые листы на подпись, все время кланялся. Почти в пояс, как половой в трактире, будто это очень старое кино.
Через час я стал богатым рантье. Мне оставалось только стричь купоны. Специальными купонными ножницами.
Финансовые и юридические тонкости интереса не представляют.
Стал. Богатым. Очень. Очень. Чересчур.
- Адрес! Адрес! Телефон! Телефон! - только и прокричал я ему, спешащему к немыслимому лимузину-волку, вплывшему на миг под козырек отеля.
- Что тебе еще?! - брезгливо спросил он, будто я клянчил у него на метро.
Потом театрально хлопнул себя по лбу, а у него, надо сказать, это очень звонко получалось из-за идеальной выпуклой формы лба, и он улыбнулся:
- Уф, черт, забыл совсем. Поклянись, что все исполнишь. Ну! Клянись!
- Жизнью.
- Недорогого стоит. Вот.
И он протянул мне ту самую фотокарточку. Уже из автомобиля, опустив серое стекло, он смерил меня взглядом, невеликий мой рост явно уменьшился.
Скользко хохотнув, он сказал, расставив слова, как кегли, которые мне никогда не сбить:
- Я - Небосос, - говоришь? Да - это - "способен" - с - одним - изъятием! Без - перестановок! Прощай, меринос!
...........................................................................
..............
"Меринос, меринос, меринос, меринос, сонирем" - раскручивалась пружинка в моей горячей голове.
Это же - "смирен" с одним изъятием и двумя перестановками!
Неужели он не понял, что тем самым подписал себе приговор?
...........................................................................
.
Глава двадцатая
Проницаемость смиренных тел
По дороге из аэропорта он был, само собою, расстрелян, разъят в клочья и разбросан по небольшой хорошо обозримой территории. Конечно, из всепроницающего хрустального гранатомета. Истерзан самыми ласковыми молниями, насыщенными прекрасным зимним звуком. Тело, точнее, сегменты останков, я увидал в сверхсекретных вечерних новостях. Я в них всегда прекрасно осведомлен, даже не включая телевизор. Самое главное, вовремя на них подписаться. В конце четвертой недели февраля високосного года. Правда, сумма цифр года должна делиться на число "пи" без остатка. Так сказать, насухо. "Пи", кстати, надо брать с точностью до девятого знака.
Картинка была как всегда выразительна: в приспущенных светлых штанах он, раскинув руки, безголово полеживал в мутной жиже в сени серебряного, ставшего горючей купиной, "мерса". Удовлетворенный. Неторопливо под слабым дождем возились безразличные эксперты, обряженные во флуоресцентное платье с крестами, как инопланетяне или монахи галлюценогенной конфессии.
Я почуял, что нагреваюсь.
И вот меня опалило.
Будто во мне лопнул тугой термос со светящейся расплавленной субстанцией. Ею малюют кресты на рясе эти прилетевшие к сегментам Овечина монахи.
И вот меня, как ракету, выбросило вверх.
Судорожной волной, распрямившей все мое тело, хотя я всего-навсего сидел в старом кресле перед допотопным мигающим цветным телеком.
Но, развязав шелковый бантик и сняв две резинки, я раскрыл папку.
Стопкой лежали немыслимые бумаги.
Но подписи мои разбежались, а печати само собой, как можно было догадаться, мгновенно выцвели. Да, чертовы чернила были симпатическими.
Мне, конечно, надо было действовать.
Тупо по плану боевой эвакуации.
Безотлагательно.
Ведь над моим милым домом промчалась первая эскадрилья.
Из ящика буфета я достал военный билет. Я прочел его от корки до корки. Моя военная специальность еще пригодится новым крестоносцам. Я выглянул в грязное окно. Над классическими фасадами вздымалось переливчатое зарево, видимое только мне. Вот моя первая военная тайная тайна.
Белое дымное факсимиле божественного Овечина таяло за последним аэропланом невообразимо прекрасного боевого порядка.
Мир источал волны милетантного восторга. Он залежался в одной и той же скучной мирной позе. Он сокращал здоровые боевые мышцы. И это было хорошо. По длинному воспаленному облаку кольцом проползла судорога. Я вспомнил противное слово "сфинктер".
Далеко с нарочитой физиологией прогрохотали первые разрывы.
"О, как сухо!" - подумал я.
Мне стало настолько легко, что я загрустил.
Я почти плакал.
Я должен был хорошенько немедля подготовиться. В своей загаженной ванной я перво-наперво побрился. Следом я щедро намылил венчик кудрей вокруг своей глупой тонзуры, и через минуту смыл и сбросил эту мусорную поросль на кафельный пол. Как давно надо было это сделать. Мне стало в сотни раз легче.
Из священника я сделался просто человеком.
Простым призывным чином. В них ведь - всегда недостаток.
Начиналась зима.
И я не положил бритву на полочку, даже когда обрил брови и подмышки.
Клочья прошлой человечьей омерзительной пегой волосни. Они застывали в снежных барханах пены. На полу, на стенах, на белом чудном полотенце. Я захотел обриться весь. Но хватит ли времени на это? Ведь на мне миллион миллионов волосков. Сады, леса, дебри, урочища. На руках, между бедер, на голенях, на лобке, на седалище, но там я не смогу достать. Да. Времени мне вполне хватит. Ведь я все-таки, если приглядеться, и не очень-то и волосат по сравнению сами знаете с кем...
О! Эта красота...
Из облезшего зеркала на меня смотрел кто-то другой.
Сначала залапанный мыльными пятернями гипсовый дегенерат.
Потом гадкий манекен, восковая персона с облизанным эпидермисом в редких сочащихся красным порезах.
Я не узнавал этого неприятного резинового субъекта.
Я стал похож на манекена, поднятого со дна кислотной реки.
Будто с меня сошла вся краска.
Я стал глобусом без суши.
Я уезжал.
Все-таки побрившись весь, как предписывают строгие монастырские инструкции воинам Господа нашего.
С полупустой сумой через плечо.
Кроме новой жизни мне ничего было не надо.
Прошлого у меня не осталось.
Мыльной пеной я начертал на своем прошлом времени большой аккуратный специальный тайный крест прощания.
Все-таки, все-таки я что-то должен был сделать еще.
Я вернулся в ванную.
О! Во мне кое-что оставалось! Это мне было ни к чему. Семя жутко меня тяготило. С ним я не мог, конечно, не только взмыть, но и слететь в балкона.
