- Открой, посмотрим, - опять слышен чужой голос.
"С собаками ищут, - мелькает у обеих мысль, - пропали!".
Дверь сарая со скрипом отворяется. Шуля с матерью, зарывшись поглубже в сено, затаили дыхание. Но дверь сейчас же закрылась, шаги быстро удаляются...
Ночью появился Паулаускас и принес ужин. Молча посмотрел на них, предложил поесть и опять замолчал.
Госпожа Вайс едва притронулась к еде.
- Скажите, что случилось?
- И говорить не стоит... Убивают, кровососы.., - плюнул в сердцах хозяин. - Придется построить вам тайник. В сене больше нельзя оставаться. Ищут.
Весь день они слышали стук молотка. Как-то ночью хозяин разбудил их и повел за собой. Они пересекли двор и через заднюю дверь вошли в дом. В комнате было тепло, пахло свежеиспеченными оладьями. Паулаускас пригласил их к столу. Уже много недель они не сидели, как люди. Вошла Маре, тихо поздоровалась, накрыла на стол и снова вышла.
- Сторожит, чтобы нежданный гость какой не явился, - объяснил Паулаускас..- На прошлой неделе по соседству убили всю семью: нашли у них еврея.
Лишь теперь они почувствовали с невыносимой ясностью, какому риску они подвергают своих спасителей. В каждом движении хозяина при малейшем скрипе двери, при ударе вилки о тарелку сквозил страх.
Госпожа Вайс поднялась с места:
- Лучше нам уйти.
- Куда?
Паулаускас подошел к шкафу, дернул дверцу, наклонился и вытащил доску. В полу под шкафом открылась дыра. Взял лучину, зажег ее и посветил перед женщинами. Дыра вела в яму. Хозяин спустился первым, Шуля с матерью последовали за ним. В яме стоял запах сырости и гнилой картошки. При свете горящей лучины Шуля рассмотрела, что они находятся в пустом погребе. Как видно, его только недавно освободили. В одном углу сбитая из досок кровать, на ней соломенный матрац.
- Квартира, конечно, не роскошная, - сказал Паулаускас, - зато будете рядом с комнатой в сможете, когда все спокойно, подняться наверх погреться. Может, тем временем придут вести получше.
Той ночью они спали сном праведников. В погребе они чувствовали себя в большей безопасности. Но спустя некоторое время Шуля стала все сильней кашлять. Девочка часто жаловалась на головную боль. Опытный глаз матери отмечал необычную бледность девочки, болезненный блеск ее глаз, и страх за Шулю охватил мать.
С тех пор, как Шуля заметила на себе тревожный взгляд матери, она старалась подавить уныние и выглядеть веселой. Вынужденное безделье мучило обеих, особенно девочку. Госпожа Вайс часто погружалась в сон, а Шуля не спала и по ночам. Она лежала рядом с матерью, глядя в темноту и прислушиваясь к каждому шороху снаружи. Иногда она вспоминала книги, которые читала когда-то, про злых королей и баронов, издевавшихся над своими подданными и хоронивших их заживо.
- Мы тоже похоронены заживо. По доброй воле спустились в эту мрачную могилу. Странно: человек сам живым спускается в могилу, чтобы спасти свою жизнь.
Здоровье Шули резко ухудшилось. Пропал аппетит. На лбу часто выступает холодный пот. Усилились приступы кашля; она старается по" давить его каждый раз, как слышит наверху шаги.
У госпожи Вайс возник дерзкий план: может быть, им удастся выдать себя за неевреек там, где их не знают? Внешность у них, у нее и дочери, не типично еврейская. А Шуля и говорит, как прирожденная литовка. Она попросит Паулаускаса, чтобы он нашел ей работу в каком-нибудь городе подальше. Может, в Жемайтии?..
Выбрав минутку, она рассказала ему о своем плане. Если нет возможности найти работу по специальности, она готова работать по хозяйству. Она ничего не просит, только пищу и кров.
Паулаускас посмотрел на нее своими добрыми глазами:
- Какая вы наивная, госпожа Вайс. Кто вас возьмет без документов?
Она знает, что документы можно подделать. Слышала об этом в гетто. Там подделывали всякие документы: рабочие карточки, продуктовые, удостоверения. Пусть Паулаускас достанет ей паспорт нееврейки.
Но такой паспорт стоит больших денег. Чем она заплатит ? Она вспоминает, что у нее припрятаны две пары золотых часов, ее и мужа. Она готова отдать часы за паспорт.
Паулаускас колеблется. Он ничего не может обещать. Можно влипнуть. Он посмотрит, попробует.
А дни идут. Шуля смотрит на серебряные нити в волосах матери, на ее лицо, которое еще год назад было таким молодым и свежим, и ее сердце наполняется жалостью и страхом: что, если она и вправду заболеет? Кто позаботится о маме? У Шули колет в груди, но она старается скрыть боль и страх, притворяется бодрой и веселой.
Она болтает, вспоминает доброе старое время и мечтает о будущем:
- Увидишь, мама. Война скоро кончится. Немцы больше не побеждают. Тогда уедем отсюда, никогда не вернемся в эту страну. А пока поедем в город, где нас не знают. Я буду работать, а ты отдохнешь. Ведь я уже взрослая в все умею делать.
Госпожа Вайс, не перебивая, слушает дочь; пусть потешится. Но в сердце у матери тревога: девочка моя, бедная моя дочка, кто знает, что еще готовит тебе судьба... Я хочу оставить дом наших друзей, надежное убежище. Кто поручится, что мы не будем умирать с голоду, что нам не придется ночевать под открытым небом? Но каждый взгляд на Шулю убеждает ее, что нужно выбраться из погреба, и будь что будет. Здесь девочка угаснет, как свеча.
Прошли еще три недели, и Паулаускас сообщил, что ему удалось раздобыть документы. Недавно умерла тут одна русская. Можно получить ее паспорт. Проблема только с дочерью. Но он надеется уладить и это. Опять потянулись долгие дни ожидания...
Наконец наступил долгожданный день. Нужно собираться в дорогу. Они едут в поместье близ Паланги, на берегу Балтийского моря. Владельцу поместья, пожилому вдовцу, другу Паулаускаса, нужна домохозяйка. Но Боже упаси открыться ему, что они еврейки!
- Слушай, дочка, - говорит Шуле госпожа Вайс, - запомни хорошенько: с сегодняшнего дня тебя зовут Оните Дудайте, ты дочь покойного Ионаса Дуды, а я твоя мачеха, Софья Михайловна Дудиене.
Госпожа Вайс плохо говорит по-литовски. Паспорт русской, перед самой войной вышедшей замуж за литовца, позволяет объяснить, почему она хорошо владеет русским языком и плохо литовским.
- Но почему мачеха? - никак не может согласиться Шуля. - Мама, неужели нам придется все время врать, что мы нееврейки?
Госпожа Вайс посмотрела дочери прямо глаза.
- Дорогая моя девочка, ты говоришь - врать? В нашей жизни всегда будет больше правды и чистоты, чем у наших врагов. Сама жизнь их - ложь, их действия - обман, каждый шаг, который они делают,-зло. Еще настанет день, когда мы сможем распрямиться во весь рост.
Рано утром, когда еще мерцали в небе последние звезды, Шуля с матерью добрались до маленькой станции в двадцати километрах от Ковно. Там они сели на поезд, идущий на север, к морю. Одеты они были по-деревенски, в руках плетеные корзинки со скудным имуществом и едой на дорогу. До станции подвез их на своей телеге Паулаускас.
СРЕДИ ЧУЖИХ ЛЮДЕЙ
Зима позади. Уже много месяцев живет Ханеле на новом месте, в деревянном, чисто побеленном домике с соломенной крышей. Перед домом палисадник, в котором зеленеют ростки руты, а позади стоят в весеннем цветении несколько вишен, покачивающих ветками при малейшем дуновении ветра.
Недалеко от дома разлилась Вилия. Ее воды, еще мутные от растаявшего снега, от смытой земли, прошлогодних листьев и травы, мчатся быстро и сильно.
За рекой зеленеют поля ржи и овса, чернеет вспаханная земля, а дальше, за полями - сосновые и еловые леса с вкрапленными кое-где березами.
Ханеле уже выглядит спокойной.
Постепенно привыкла к своему новому положению, к чужой семье.
"Слушайся Стасю во всем, что бы она тебе ни сказала, и зови ее мамой", - врезались в сердце девочки прощальные слова матери.
Кроме Стаси и ее мужа Ионаса в доме живет сестра Ионаса, вдова, с дочерью Альдоной и двумя сыновьями постарше, Юргисом и Пятрасом.
Альдона на два года старше Ханеле - худенькая, высокая для своих лет девочка с гладкими льняными волосами и голубовато-серыми глазами. Носит она обычно длинное до пят платье из грубого домотканого полотна; голова повязана большим желтым платком. Она быстро семенит босыми ногами по полевым тропинкам, размахивая длинным ивовым прутом.
Каждое утро Альдона отправляется на берег Вилии пасти гусей, и Ханеле велено идти вместе с ней.
В этом крестьянском доме ее имя уже не Ханеле, а Марите Гирите. Соседям, живущим на разбросанных поблизости хуторах, известно, что Марите родственница Гирисов, сиротка, которую они приютили, когда в городе умерли ее родители.
Но Ханеле никак не может говорить Гирисам "папа" и "мама". Когда в доме посторонние, она старается исчезнуть с глаз, а когда чужих нет, зовет Стасю тетей.
Ханеле подросла, лицо и ноги ее загорели на свежем воздухе. Она тоже носит широкую крестьянскую рубаху с длинными рукавами и грубую домотканную юбку, которая на бегу до боли натирает ноги, и толстый шерстяной платок. Ботинки у нее забрали.
