— Дядя Микол…
Швырнув одно ружье на землю, дворник прыжками бросился к нему. Самгин закрыл глаза…
Он не слышал, когда прекратилась стрельба, — в памяти слуха все еще звучали сухие, сердитые щелчки, но он понимал, что все уже кончено. Из переулка и от бульвара к баррикаде бежали ее защитники, было очень шумно и весело, все говорили сразу.
— Неплохо вышло, товарищи!
— Научимся понемножку…
— Яков рассчитал верно!
Студент Панфилов и медник провели на двор солдата, он всхлипывал, медник сердито говорил ему:
— Это, брат, тебе — наука! Не лезь куда не надо! Солдатик у ворот лежал вверх спиной, свернув голову набок, в лужу крови, — от нее поднимался легкий парок. Прихрамывая, нагибаясь, потирая колено, из-за баррикады вышел Яков и резко закричал:
— Прошу угомониться, товарищи! Солдата и Васю уберите в сад! Живо…
Пьяным смехом смеялся дворник; Клим никогда не слыхал, чтоб он смеялся, и не слыхал никогда такого истерически визгливого смеха мужчины.
— Два ружья отбил, — выкрикивал он, — ловко, братцы, а?
Он приставал ко всем, назойливо выкрикивая то — братцы, то — товарищи.
«Как будто спрашивает: товарищи ли, братцы ли?»
Поведение дворника особенно удивляло Самгина: каждую субботу и по воскресеньям человек этот ходил в церковь, и вот радуется, что мог безнаказанно убить. Николая похваливали, хлопали по плечу, — он ухмылялся и взвизгивал:
— Кабы не я — парнишке каюк!
Из ворот осторожно выглядывали обыватели, некоторые из них разговаривали с защитниками баррикады, — это Самгин видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются с такой же неопределимой, смущающей радостью, какая тревожит и ласкает его.
Рядом с ним встал Яков, вынул из его руки браунинг, поднес его близко к лицу, точно нюхая, и сказал:
— Их надо разбирать и чистить керосином. Этот — в сырости держали.
Он опустил револьвер в карман пальто Самгина и замолчал, посматривая на товарищей, шевеля усиками.
— Вы — ранены?
— Колено ушиб, — ответил Яков и, усмехаясь, схватил за плечо Лаврушку: — Жив, сукин кот? Однако — я тебе уши обрежу, чтоб ты меня слушался…
— Товарищ Яков! — умоляюще заговорил Лаврушка, — дайте же мне винтовочку, у Николая — две! Мне же учиться надо. Я бы — не по людям, а по фонарям на бульваре, вечером, когда стемнеет.
Яков, молча надвинув ему шапку на глаза, оттолкнул его и строго крикнул:
— Товарищи — спокойно! Плясать — рано! По местам!
Мимо Самгина пронесли во двор убитого солдата, — за руки держал его человек с ватой в ухе, за ноги — студент Панфилов.
— Ночью на бульвар вынесете. И Васю — тоже, — сказал, пропуская их мимо себя, Яков, — сказал негромко, в нос, и ушел во двор.
Самгин вынул из кармана брюк часы, они показывали тридцать две минуты двенадцатого. Приятно было ощущать на ладони вескую теплоту часов. И вообще все было как-то необыкновенно, приятно-тревожно. В небе тает мохнатенькое солнце медового цвета. На улицу вышел фельдшер Винокуров с железным измятым ведром, со скребком, посыпал лужу крови золою, соскреб ее снова в ведро. Сделал он это так же быстро и просто, как просто и быстро разыгралось все необыкновенное и страшное на этом куске улицы.
Вздрогнув, Самгин прошел во двор. На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим лицом, с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику:
— Что я — лезервного батальону, это разницы не составляет, все одно: в солдата стрелять нельзя…
— А тебе в меня — можно? — глухо спросил угрюмый водопроводчик.
Яков сидел рядом с крыльцом на поленьях дров и, глядя в сторону, к воротам, молча курил.
— Мне тебя — можно, я солдат, присягу принял против внутренних врагов…
Водопроводчик перекинул винтовку в левую руку, ладонью правой толкнул пленника в лоб:
— А если я тоже — солдат?
— Ну — это врешь.
— Вру?
— Оставь, Тимофеев, не тронь, — сказал Калитин, рассматривая пленника.
Но Тимофеев отскочил и начал делать ружейные приемы, свирепо спрашивая после каждого:
— Видал? Видал, сволочь? Видал? И, сделав выпад штыком против солдата, закричал в лицо ему:
— Тенгинского полка, четвертой роты, Захар… Яков быстро встал и оттолкнул его плечом, говоря:
— И адрес дайте ему свой. — Он обратился к солдату: — На таких вот дураках, как ты, все зло держится…
Отрицательно покачивая головою и вздохнув, тот сказал:
— Солдат дураком не бывает. А вы — царю-отечеству изменники, и доля вам…
Водопроводчик замахнулся на него левой рукой, но Яков подбил руку под локоть, отвел удар:
— Однако, товарищ, нужна дисциплина. Солдат поднял из-под козырька фуражки темные глаза на Якова и уже проще, без задора, даже снисходительно сказал:
— Ружейный прием и штацки ловко делают. Вон этот, — он показал рукою за плечо свое, — которого в дом завели, так он — как хочешь!
— Штатский? — спросил Капитан, сдвигая папаху на лоб.
— Ну да.
— Охотник? — спокойно спросил Яков.
— Приказчик, грибами торгует.
— Я спрашиваю: в отряде — охотник?
— Мы все — охотники, — понял солдат и, снова вздохнув, прибавил: — По вызову — кто желает.
Трое одновременно придвинулись ближе к солдату.
«Убьют», — решил Самгин и, в два приема перешагнув через пять ступенек крыльца, вошел в кухню.
Там у стола сидел парень в клетчатом пиджаке и полосатых брюках; тугие щеки его обросли густой желтой шерстью, из больших светлосерых глаз текли слезы, смачивая шерсть, одной рукой он держался за стол, другой — за сиденье стула; левая нога его, голая и забинтованная полотенцем выше колена, лежала на деревянном стуле.
— Вот, барин, ногу испортили мне, — плачевно сказал он Самгину.
— Плачет и плачет! — удивленно, весело воскликнул Николай, строгая ножом длинную палку. — Баба даже не способна столько плакать!
— Я вас прошу, барин, заступитесь! — рыдающим голосом взывал парень. — Вы, адвокат…
— Он копчену рыбу носил нам, — вмешался Николай и торопливо начал говорить еще что-то, но Самгин не слушал его.
«Знает меня! Когда все кончится, а он уцелеет…»
Не требуя больше слов, догадка вызвала очень тягостное чувство.
Из комнаты Анфимьевны вышли студент Панфилов с бинтом в руках и горничная Настя с тазом воды; студент встал на колени, развязывая ногу парня, а тот, крепко зажмурив глаза, начал выть.
— У-у-х! Господин адвокат, будьте свидетелем…
Я в суд подам…
— Вот болван! — вскричал студент и засмеялся. — И чего орет? Кость не тронута. Перестань, дубина! Через неделю плясать будешь…
Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а штык высунулся за плиту и потел в пару самовара под ним, — с конца штыка падали светлые капли.
— Дайте палку, — сказал студент Николаю, а парню скомандовал: — Вставай! Ну, держись за меня, бери палку! Стоишь? Ну, вот! А — орал! орал!
Парень стоял, искривив рот, и бормотал:
— Ах ты, господи…
Открылась дверь со двора, один за другим вошли Яков, солдат, водопроводчик; солдат осмотрел кухню и сказал:
— Винтовку отдайте мне, — вот она! Яков подошел к парню и, указав на солдата, спросил очень мягко:
— Он командовал отрядом вашим?
— Он, — сказал парень, щупая ногу.
— Один?
— Старшой был, тот — убежал.
— Вы, господа, никак не судьи мне, — серьезно сказал солдат. — Вы со мной ничего не можете исделать, как я сполнял приказ…
— Нуте-с, товарищ, — обратился Яков к водопроводчику.
Самгин ушел в столовую.
«Я должен сказать Якову, что этот идиот знает меня, потому что…»
Но основания для сообщения Якову он не находил.
«Как все это… глупо! — решил он, присаживаясь у окна. — Безнадежно, неисправимо глупо».
Лаврушка внес самовар, с разбегу грохнул его на стол и, растянув рот до ушей, уставился на Самгина, чего-то ожидая. Самгин исподлобья, через очки, наблюдал за ним. Не дождавшись ничего, Лаврушка тихо сказал:
— Обязательно застрелят солдата, ей-богу!
— Одного? — вполне равнодушно спросил Самгин.
— Я бы — обоих! Какого чорта? Их — много, а нас горсточка…
— Да, — неопределенно откликнулся Самгин. Лаврушка побежал к двери, но обернулся и с восторгом сообщил:
— Одна пуля отщепила доску, а доска ка-ак бабахнет Якова-товарища по ноге, он так и завертелся! А я башкой хватил по сундуку, когда Васю убило. Это я со страха. Косарев-то как стонал, когда ранило его, студент…
Он исчез. Самгин, заваривая чай и глядя, как льется из крана струя кипятка, чувствовал, что под кожей его струится холод.
