Воды, конечно, в кухне по колено. Тарелки, конечно, жирные. Вилки-ложки, конечно, не вытерты. Все эти последствия стихийного бедствия под скромным названием мытье посуды ликвидируем вместе. Молча.
Не знаю, о чем думает он. Я думаю о том, что он дождется. Он вырастет, перестанет удивляться и проникать в тайны, пугаться темноты, выдумывать и сочинять. И все будет узнавать из газет.
И когда ему станет совсем тошно и скучно, он как-нибудь станет отцом. И выскажет своему наследнику все, что слышал от нас. Вот чего он дождется.
- Впрочем, у тебя еще есть шанс, - говорю я. - Ты вот что, брат... Ты не женись, как бы кисло не было. Тогда не дождешься. Понял?
- Женятся только девчонки, - безапелляционно заявляет он, вновь нахлобучивая на уши дуршлаг.
Теперь этот небольшой такой шанс стоит передо мной с железякой на вихрастой макушке. И улыбается весьма снисходительно.
МОЙ ЗНАКОМЫЙ КОМАР
Я просыпаюсь от знакомого зудения.
Вали, вали отсюда, - говорю я спросонья. - Нечего тут
пристраиваться.
Что-то проворчав, он продолжает умащиваться у меня в ногах.
Пшел вон, - говорю я уже сердито и взбрыкиваю ногой. - И
поогрызайся еще у меня.
Он нехотя сползает с кровати, медленно, выжидая, бредет к креслу, неторопливо вскарабкивается на окно и там застывает, на подоконнике, с выражением укоризны на физиономии, как я это чувствую в предрассветном полумраке.
И нечего ждать, - продолжаю я. - С окном ты уже научился
управляться, так что, давай, стартуй.
Он еще секунду медлит.
Ну, - говорю я грозно.
И он обваливается вниз.
Старушка, бдительно неспящая на первом этаже, тут же сигнализирует:
Мало тебе места - по газонам шляешься!
В ответ только чавканье. Должно быть, что-то спер, пока летел вниз. И я еще долго не могу заснуть, думая о нелегкой его судьбе и о недолгом комарином веке.
Но едва мне все же удалось заснуть, как деликатный стук в оконное стекло вновь будит меня. Он стоит на подоконнике и мелко трясется. Осень. Беда. Жалко его, стервеца. Но ведь кровопивец, черт!
Я открываю окно, и он проскальзывает в щелку. На его носатой роже изображено смущение. Он встряхивается, как собака, - и во все стороны летят брызги. Он испуганно глядит на меня.
Ладно, - говорю я миролюбиво, - черт с тобой, устраивайся.
Но на кресле. И не дальше. А вообще-то я не пойму - у меня что, гостиница?
Но он уже торопится залечь в кресло, шелестя крыльями.
За окном слышны вопли первых воробьев. Он поднимает голову, взгляд его исполнен мстительной злобы.
Смешно, ей-богу, - говорю я. - Спи. Тоже мне "Фантом".
Истребитель куриц.
Сегодня можно поспать подольше. Выходной. И это наше любимое время года.
Проснувшись и легко позавтракав, я вдруг ощущаю припадок педагогических судорог.
Вот что, любезный, - говорю я ему. - Если хочешь, чтобы
порядочные люди имели с тобой дело, переходи, пожалуйста, на травоядение. Ну-ка, для начала!
И я сую ему под нос листочек герани. Он с отвращением отворачивается. Я проявляю настойчивость. Он вынужден уступить грубому нажиму. С предсмертной тоской в глазах он начинает жевать.
Ну? Не помер? Запей.
Я подаю ему оставшийся холодный чай, и он всасывает его из
стакана со стремительностью исправного насоса.
Вот теперь можно и прогуляться. Только ты, брат,
пожалуйста, через окно, - говорю я, когда он пытается протиснуться вслед за мной в дверь. - Мне что, но вот соседи не поймут.
В нашем квартале его почему-то не жалуют, хотя и привыкли. То ли в характере его необузданном все дело, то ли в шкодливых замашках, но - не любят. Странно и то, что сам он привязан к нашему району. Почему? Высказывалось предположение, что всему виной безответная любовь. И я от души веселюсь, представляя его на коленях перед возлюбленной. Ее милый образ воображение тут же мне живописует. Впрочем, я отношусь к нему хорошо, и он знает это, и платит тем же. В своих прогулках в окрестных рощицах я могу не опасаться чужих комаров - у меня надежная защита.
Мы входим в тень деревьев, и я тут же теряю его из виду. Я прекрасно знаю, что бы это могло означать. Что ж, придется ругаться. И когда он появляется из кустов довольный и облизывающийся, я просто вынужден произнести небольшую речь. Направленную против перманентного грехопадения этого мерзавца.
Послушай, - говорю я, стараясь быть объективным. - Я
понимаю, что такова твоя подлая порода. И я далек от мысли переделать ее двумя-тремя словами. Но не прошло ведь и получаса после того, как я пытался вбить в твою тупую башку мысль о прекращении того гнусного кровососания, которым занимаешься ты и твои соплеменники. Во всяком случае, ты мог бы предаваться вредным привычкам в другое время. А не тогда, когда нам предстояла чудесная прогулка.
Для приличия он опускает глаза, но на физиономии этой
шкодливой твари написано только удовлетворение.
Ну, знаешь! - негодую я.
Но закончить выяснение отношений нам не удается. Потому что вылетевший из-за деревьев зверского вида питбуль громким лаем открывает против нас боевые действия. И пока я в секундном испуганном замешательстве взираю еще на одного неугомонного представителя фауны, мой крылатый защитник срывается с места и впивается псу прямо в нос. Псина - бац! - и лапы кверху. Я с трудом оттаскиваю озверевшую носатую скотину от его жертвы. И тут на шум появляется разгоряченный бегом мужчина в тренировочном костюме.
Что это вы сделали с моей собакой? - вопрошает он
недоуменно.
Мне приходится ответствовать одному, поскольку крылатая пройдоха уже успела скрыться где-то в листве.
Вообще-то таких зверюг надо держать на поводке, - на всякий
случай сообщаю я. - А так с ним ничего. По-моему, это обыкновенный обморок.
Обморок? - изумляется мужчина.
И очень даже запросто, - говорю я. - У собак сейчас тоже
очень нервная жизнь.
Очнувшийся к этому моменту пес виляет гладким хвостом. Вполне дружелюбно виляет. Должно быть, в знак признательности за неразглашение позорящих его сведений.
Когда пострадавший, в сопровождении слегка потрясенного хозяина, удаляется, нам предстоит продолжить объяснение уже без свидетелей.
- Разумеется, я благодарен тебе, - говорю я. - Но все равно одобрить твои методы я никак не могу. Даже в наше жесткое время. Уж не обессудь.
Слова мои ему что об стенку горох. Он преисполнен самолюбования, считая, что совершил ни весть какой поступок. И потому гордо вышагивает впереди, заложив лапы за спину и аккуратно обходя лужи. Этаким-то молодцем он и попадает в объятия двух блюстителей порядка. Облаченных в неброское обмундирование, украшенное лишь дубинками, наручниками и кобурами. Блюстителей наша пара интересует только с одной точки зрения. С административной. И потому вопросы нам задаются скучные, но обличительно-точные. Почему выгуливаем животных без намордников? Почему позволяем себе... И проч., и проч., и проч.
Насчет намордника они правы абсолютно. Но все остальное звучит достаточно раздражающе. И в результате наши дуэты расстаются весьма недовольные друг другом. Причем конкретно я - с облегченным кошельком. Это наводит меня на грустные размышления.
Однако, друг мой, - заявляю я. - Вы дорого мне обходитесь.
Но выдержать светский тон до конца не удается. Прогулка
окончательно испорчена.
Скорей бы зима, - вздыхаю я. - Заснул бы ты, или как там у
вас. В общем, угомонился бы. Дал бы мне отдохнуть от тебя...
Он поражен столь черствой неблагодарностью. В его взгляде
Укор и обида. "Как? Я жизни не щадил... А ты... Из-за денег...". И тут он не выдерживает, всхлипывает и исчезает среди листвы, нависающей надо мной.
Мне становится совестно. Черт, неужели он решил, что я действительно, из-за денег осерчал на него?
Да ладно, успокаиваю я себя. Вернется, куда он денется. Полетает и вернется. Не впервой. И что я так привязался к этой каналье? Впрочем, я дьявольски ему завидую. Он умеет летать. Представляете? Р-раз.. и свободен. Жаль, что говорить не умеет. А то бы такого порассказал...
ВЫ ВСЕ РАВНО НЕ ПОВЕРИТЕ
Святочный рассказ
Маленькая девочка Шушка погрызла кончик фломастера и запыхтела, старательно выводя неровные буквы: "Дарагой Дет Мароз падари мне каробачку щастя...". Тут она задумалась, глядя в тот угол комнаты, где в прошлом году стояла нарядная елка. Теперь же там горой лежали сваленные папины книги и кипы исписанной бумаги, на которой иногда позволяли рисовать. Шушка посмотрела в окно, на противоположный дом, где почти в каждой квартире весело мигали лампочки разноцветных гирлянд. Вздохнув, закончила: "... и коня с залатагривым хвастом".
Сложив послание пополам, Шушка с замиранием сердца положила его на подоконник у балконной двери. Именно отсюда в прошлый Новый Год и забрал добрый дедушка просьбу подарить куклу. Правда, тогда за Шушку писала мама. Но все равно Дед Мороз куклу честно прислал, поставив в новогоднюю ночь под елку. А сейчас и елки-то нет...
