Кузнецов крепко стиснул руку Егорыча. — Не терзайте ни себя, ни меня.
— Ладно, не буду. А диагноз моей болезни не скрывайте от меня. Я знал давно, с самого начала… у меня рак… С пересадкой рук я не придумал. Слышал по радио, американцы сделали такое…
— То была простая рекламная сенсация. Через неделю кисти ампутировали.
— А я боялся — умру, не успею… бумажку написал… оказалось, зря…
Как ни старались Григорий Васильевич с Таней скрыть, в какой палате лежит Егорыч, Сергей узнал об этом. В приоткрытую дверь он высмотрел, что до нее надо сделать около семидесяти шагов.
"Семьдесят шагов! — думал Сергей. — Семьдесят раз перенести вес тела на больную ногу и мгновенно выбросить вперед здоровую. Костыль бы какой-нибудь! А чем держать? Ничего, плечом буду упираться в стену. Она покрашена, плечо должно скользить. На перевязке попрошу подложить под бинт больше ваты. У меня без отдыха получается пятьдесят шагов. Мало. Но это же не упираясь в стену! В коридоре лежит ковер. Идти по нему трудней, не хватало еще грохнуться среди дороги. Прибежит Кузнецов: "Кто разрешил, черт возьми!"
План перехода от своей палаты да палаты Егорыча был разработан основательно, до мельчайших подробностей. Осталось самое трудное: осуществить его. Сергей уже представил себе, как он войдет к другу и совершенно спокойно, словно они только вчера расстались, скажет: "Здравствуй, Егорыч! Вот забежал навестить тебя!" Егорыч улыбнется. Приподнимется на локте и воскликнет: "Вот это да! Вот это я понимаю! То есть сам ходишь! Ну, садись, рассказывай!" Сергей сядет…
"А в какое же время я пойду? — неожиданно вставал новый вопрос. Соберется толпа, увидит Кузнецов — и все… В тихий час!" — осенило Сергея.
Когда он вышел за дверь, первое, что поразило его и заставило остановиться, — это необыкновенная длина больничного коридора. Узкий, безлюдный, он тянулся куда-то в глубь здания, и казалось, ему нет конца.
"Неужели до той двери семьдесят шагов?" — ужаснулся Сергей, робко делая первый шаг.
Заканчивая семнадцатый, Сергей увидел людей в дальнем конце коридора. Их было четверо. Они медленно двигались к нему навстречу, наклонив головы друг к другу, тяжело приседая на ноги. Взглянув ниже, Сергей заметил в их руках носилки, покрытые белым.
"Больных так не носят! — с непонятным страхом подумал он. — Чего я боюсь?" — резко, как внезапный выстрел в тишине, ударила мысль. От нее закружилось в голове, тошнотворно засосало под ложечкой.
В следующее мгновение Сергей увидел дверь, к которой шел. Она была настежь распахнута.
— Кто умер? — дрогнувшим голосом спросил Сергей поравнявшихся с ним людей.
— Ларин, — гулко ответил санитар.
Коридор в глазах Сергея качнулся, словно ящик, неосторожно задетый чем-то тяжелым, и, дрожа, замер.
— Стойте! — вскрикнул Сергей. — Куда вы его?..
— Все мы смертны, сынок, — спокойно сказал человек.
Егорыч лежал на носилках с высоко поднятым вверх подбородком, и на желтом морщинистом лице его застыло беспокойное, как вся прожитая им жизнь, выражение. Пепельно-белыми иголками торчали кусты бровей и, казалось, еще жили, бессмысленно утверждая никогда не существовавшую жестокость характера.
— Егорыч! — охнул Сергей и, цепляясь подбородком за скользкую, холодную стену, медленно осел на пол.
И в эту ночь Сергей не уснул.
Вся собственная жизнь его шаг за шагом, событие за событием прошла перед глазами, настойчиво требуя для себя новой, более емкой оценки. Поведение, поступки, мысли Его-рыча, на которые Сергей взглянул теперь с иной стороны, становились для него ярким эталоном, с которым он сравнивал свое поведение, свои мысли и свои поступки.
Когда забрезжил рассвет, Сергей с трудом оторвав от подушки голову, поднялся на ноги и, превозмогая боль, начал ходить по палате.
"Никакого послабления себе! Никакого! Каждый день прибавлять по пятьдесят шагов!" — тоном непререкаемого приказа твердил он себе.
Утром, войдя в палату, Таня увидела Сережку лежащим на полу без сознания.
— Три дня постельного режима, — распорядился прибежавший сюда Григорий Васильевич. — Полный покой! Извини нас, — обратился он к Тане, недосмотрели мы за ним в твое отсутствие. Он вышел вчера в коридор и встретил там Егорыча… словом, тело его…
Таня широко раскрыла глаза, хотела что-то сказать и не смогла.
— Нет больше Егорыча, — сказал Кузнецов и вышел.
Опасения Григория Васильевича о возможных последствиях нервного потрясения, к счастью, не оправдались. Молодой организм поправлялся, быстро набирая силы. К вечеру Сергей был уже на ногах, продолжая тренировку в ходьбе. И никакая сила не могла остановить его желание скорее стать на ноги, вырваться из опостылевшего плена неподвижности.
Все чаще и чаще Сергей и Таня заводили разговор о предстоящей выписке из больницы. Каким он будет, этот день? Что ожидает их там, за высокими воротами больницы? Эти вопросы, как и множество других, пугали своей неясностью, торопили. Хотелось скорее домой, хотя оба не представляли себе, какие огорчения и радости принесет им жизнь дома.
И с больницей, к которой привыкли, было трудно расставаться. Все в ней стало удобным и привычным в его новом положении. На эту половицу он впервые ступил йогами. Вот там упал. А та трещинка на потолке? Она много знает. Человек лежит на спине, сдерживает стоны, а пальцы ампутированных рук его горят, словно их жгут каленым железом. В эту дверь каждое утро входит Григорий Васильевич, улыбается и неизменно спрашивает: "Как спалось?" Потом по очереди в нее заглядывают, пришедшие на дежурство и уходящие домой няни, сестры, приветливо машут рукой, здороваясь, или с улыбкой кивают головой, прощаясь. А что будет там? Что? Как встретят на улице незнакомые люди? Будут смотреть с жалостью и любопытством…
В субботу приехали Рафик Мамедов и Николай Гончаров, Ввалились в палату шумные, взбудораженные.
— Сережка, чертяка ты эдакий! — бухнул с порога Николай. — Детищу-то твоему, комсомольской бригаде, коммунистическую присвоили!
— Ну-у-у… — приподнял голову с подушки Сергей. — Вот здорово!
— Ребята именинниками ходят! Ног под собой не чувствуют! — заспешил Мамедов. — Кодекс пишут, завтра к тебе нагрянут — клятву какую-то придумали.
— Коля, набрось на меня пижаму. — Сергей сел, свесил ноги. — Клятву, говоришь? А нельзя ли без показухи? Зачем она? Разве в ребятах кто сомневается?
— Ну, Сережка, они же тебя отцом крестным считают. Ты для них… Да что там для них, для всех нас пример! Понимаешь?
— Не надо об этом, Коля.
— Нет, надо! — рубанул ладонью воздух Рафик. — В жизни знаешь как бывает! К амбразуре всегда есть две дороги — вперед и назад. Не все выбирают первую. А надо, чтоб все! Понимаешь! Все!
— А ты сам разве избрал бы вторую? — спросил Сергей.
— Н-не знаю… Раньше не знал, теперь знаю.
— Чего там… не знаю, знаю… Окажись тогда на моем месте и ты и Николай, вы просто забыли бы, что он есть, этот второй путь.
— На "пять-бис" загорелась лента транспортера, — медленно заговорил Гончаров. — Моторист, пацан девятнадцати лет, школу только окончил, испугался и убежал. Стоило ему встать, нажать кнопку и пригоршней воды погасить огонь… без малейшего риска для себя. Четверо шахтеров вернулись бы в тот день к своим семьям. А они не вернулись. Потому что тот, один, сбежал.
— Не может быть, — со страхом проговорил Сергей. — Как же он жить-то будет?
— А как живут предатели?
— Хватит об этом, — предложил Николай. — Рафик вон прячет превосходнейшее шампанское. Отметим, что ли, успех твоих крестников? Тебе можно, Сереж?
— Если б покрепче чего-нибудь…
— Коньяку хочешь? Я мигом!..
— Нет, Коля, я пошутил. От крепкого я плакать стану…
— Не дури, Сережка. Все страшное позади. Скоро домой. Там тебе такую квартиру отгрохали!..
— Ребята, я не вернусь на шахту.
— Как?.. Ты что, Сережа?.. Ты понимаешь, что говоришь?!
— К сожалению, слишком ясно…
— Нет, Рафик, ты послушай, что он надумал! Ты это сам или кто подсказал? Не пущу! — Николай вскочил со стула, расставил перед Сергеем руки, словно тот сейчас же, сию минуту, собрался бежать куда-то. Потом сел, притих на минуту, удивленными глазами уставился на Сергея. — Сережа, я ничего не понимаю, Ты обиделся? Тут же твои друзья, твоя шахта. Понимаешь твоя! За нее, за нас ты… — Гончаров снова вскочил, потряс руками, — кровь свою отдал, вот эти… чтоб жила она, мы жили! Нет, ты пошутил. Ну, скажи пошутил?
Сергей молчал.
— Рафик, что ты сидишь как истукан! Скажи ему что-нибудь!
— Не надо кричать, Коля. Мне не до шуток. На шахту я не вернусь.
— Может, ты скажешь почему? — тихо спросил Рафик.
