“Я действительно очень ему нужен, – думал Чаковцев, – вот только зачем?”
Через четверть часа они вышли из кабинета: сначала Чаки, довольный с виду, мурлыча под нос, за ним Чаковцев – тише и мрачнее обычного. Лев, задремавший было перед телевизором, при их появлении встрепенулся, повернул заспанную голову.
– Лёва, – поманил его Чаки, – отойдем на минутку, пошепчемся.
Чаковцев плюхнулся на освободившееся место, в теплую диванную вмятину, уткнулся пустым взглядом в экран. Детали разговора – обрывки фраз и картинки – немедленно запрыгали у него в голове, выстроились в причудливый дёрганый клип.
– Что смотрим? – спросил его Чаки, вернувшийся с кухни.
– Кино какое-то, не разобрал.
– Ты выглядишь растерянным. Остались вопросы?
– Только один: что дальше?
– Дальше? Зависит от твоего решения… – Чаки подтащил стул, уселся напротив, спиной к телевизору, потом повторил:
– Зависит от тебя. Если ты в игре, обсудим детали, если нет – разбежимся, и да помогут нам боги, каждому свой.
Он наклонился к Чаковцеву и прошептал:
– Гена, не спорь с натурой, ты ведь сделан из того же теста, замешан на тех же дрожжах, ты ни разу не травоядный, Гена, ты не дичь.
Хлопнув Чаковцева по плечу, он поднялся.
– Я тут отъеду – по мутным злодейским делам. Лёва за тобой присмотрит. Подумай пока.
И уже от двери:
– Ты знаешь правильное решение, Ганнибал, просто прими его.
Чаковцев не ответил.
“Я был смещен,
Теперь раздвоен.
Я был смущен,
Теперь спокоен.
Когда-нибудь,
И даже скоро,
Простая суть
Предстанет взору,
Простая суть
Вещей нехитрых.
Закончен путь.
Финал и титры”.
Он вышел на веранду и с наслаждением, с хрустом потянулся. Уже стемнело, с озера, почти невидного в густых сумерках, веяло сыростью и еще чем-то, не имеющим названия, чем всегда тянет от большой холодной воды. Чаковцев вдохнул поглубже, ему хотелось наполниться этим безымянным доверху, до предела – и точно, сразу сделалось хорошо, сделалось легко и тревожно, как случалось прежде только в ранней юности, когда будущая жизнь была вроде этого озера, невидимой, и он придумывал её впрок – по холодку, по случайным брызгам, по запахам.
– Блин, ненавижу зиму, – сказал Лев с отвращением. Он вышел на веранду вслед за Чаковцевым и стоял теперь рядом, дрожал и ёжился в своей футболке.
– А я, получается, озера так и не увидел, – констатировал Чаковцев с удивленной грустью.
Лев проворчал, шмыгая носом:
– Озеро как озеро, сейчас ледяное, вот летом здесь неплохо. В дом не хотите?
Чаковцев посмотрел насмешливо:
– Думаете, сбегу?
– Да нет, просто замерз. Погодите, я за курткой схожу.
Он вернулся через минуту, уже одетым, постоял молча, будто в раздумьи, потом тихо спросил:
– Вы прогуляться не хотите, Геннадий Сергеевич, ноги размять?
Что-то в его обыденном предложении заставило Чаковцева напрячься, но виду он не подал.
– Хочу.
– Тогда пошли.
Они спустились с веранды, и Лев, подсвечивая фонариком, повел Чаковцева по влажной тропе. Шли молча – Лев впереди, Чаковцев на шаг сзади, натыкаясь время от времени на его широкую кожаную спину.
– Где мы? – спросил Чаковцев, когда они остановились и Лев отпер скрипнувшую в тишине дверь.
– Проходите, только осторожно, не споткнитесь.
Чаковцев шагнул в пахнущее деревом пространство, нашарил в темноте скамью. Лев, повозившись, зажег допотопную керосиновую лампу, накрыл стеклом.
– Баня? – спросил Чаковцев, оглядевшись.
– Она самая.
В моргающем свете лампы лицо Льва показалось ему очень усталым, а еще непривычно мягким, почти добродушным.
– Зачем мы сюда пришли?
– Затем, что мне нужно поговорить с вами, Геннадий Сергеевич.
– Но почему не в доме?
– Потому что в доме прослушка.
Чаковцев улыбнулся иронически, потом вздохнул и развел руками – что ж, прослушка так прослушка, пора привыкать.
– Я словно в кино угодил, – сказал он с сомнением.
– Это жизнь, – мягко возразил Лев, – а в жизни непросто.
– И вы, Лев, не так просты, как кажетесь…
– Увы.
Чаковцев посмотрел ему в глаза и спросил:
– Так за кого вы на самом деле, Лев?
Тот усмехнулся, ничуть не тушуясь под пристальным взглядом.
– Я-то? За хороших парней, разумеется.
Чаковцев скривил губы в недоверчивой гримасе.
– Это при вашей репутации? Извините, сложно поверить.
Лев пожал плечами.
– Вам придется, Геннадий Сергеевич.
– Знаете, Лев, – сказал Чаковцев немного подумав, – не придется. Потому что мне надоело, потому что мне всё равно. Играйте в ваши игры сколько влезет, но только без меня. Я, пожалуй, в дом вернусь.
– Три причины, Геннадий Сергеевич…
– Что такое? – не понял Чаковцев.
– Вам придется меня выслушать по трем причинам, – повторил Лев очень спокойно.
“Вот же влип, так влип”, – подумалось Чаковцеву с тоской.
– Первая. Ваша жизнь, Геннадий Сергеевич, висит на волоске. Вторая. Жизнь вашей девушки висит на волоске. Третья. У вас, Геннадий Сергеевич, в данный момент есть лишь один друг – я.
Чаковцев пережидал буханье в висках. Он брал паузу. В третий раз за сегодняшний день макет окружающего мира в его голове был смят, был безнадежно испорчен. Чаковцев устало разглядывал картонные руины – требовалось собрать из них нечто устойчивое, собрать прямо сейчас.
– Ловко это вы: один, два, три, – сказал он вкрадчиво, – только насчет девушки непонятно…
– Бросьте, – поморщился Лев, – всё вы поняли. И причин на самом деле четыре, просто не хотелось в пафос срываться.
“Господи, что он несет?” – подумал Чаковцев, но перебивать не стал.
– У нас мало времени, – продолжил Лев, – если хотите понять, слушайте.
Чаковцев молча кивнул.
– Хорошо. Он сказал вам, что заботится о вас, что без него вы в опасности…
Чаковцев снова кивнул.
– Вы должны знать, что ему на вас наплевать, мотивы у него совершенно другие.
– Я подозревал, – быстро сказал Чаковцев.
– Так вот, Чаки готовит сделку, чертовски серьезную сделку, и вы, Геннадий Сергеевич, её часть. Без вас этой сделки не будет.
Чаковцев от изумления открыл рот:
– Я не понимаю. Что за сделка?
– У Чаки есть некий товар, чертовски ценный, но покупатель требует гарантий… гарантий подлинности товара. Так вот, Геннадий Сергеевич, вы и есть гарантия.
Чаковцев, окончательно сбитый с толку, замотал головой.
– Стоп. Какой еще товар? Ради всего святого, хватит уже говорить загадками.
Лев закатил глаза, словно учительница над тетрадью особенно тупого ученика, вздохнул:
– Вы ведь слушали савельевские плёнки?
– Слушал… и что?
– А то. Вы кое-что упустили из виду, не обратили внимания.
– Да? – Чаковцев изо всех сил напряг память, восстанавливая в голове проклятую запись.
– Одна маленькая деталь, – подсказал Лев, – ну же, Геннадий Сергеевич.
И тут он понял.
– Дошло, – сказал Чаковцев, – я понял. Бумаги Савельева. Описание эксперимента. “Передал надежным людям”, или как там.
– Конечно, – улыбнулся Лев, – именно так.
– Погодите…
– Да?
– Выходит, это не розыгрыш был, не байка из серии “физики шутят”?
Лев скривился, сдерживаясь, закрыл лицо руками, потом сказал серьезно:
– Если честно, поначалу мы тоже так думали.
– Мы? – быстро спросил Чаковцев. – Кто такие “мы”?
– Люди, не поверившие в метеорит.
– И много вас?
Лев усмехнулся:
– Умных, Геннадий Сергеевич, всегда мало.
Чаковцев заёрзал на жесткой скамье. Главный вопрос оставался незаданным.
– Я понимаю, – сказал он осторожно, взвешивая каждое слово, – что вы ведете свою собственную, скрытую и непонятную мне игру, вы очевидно рискуете. И я должен спросить прямо: почему? Почему вы раскрылись передо мной?
– Почему я решил, что вы меня не сдадите? Вы ведь это хотите спросить?
Чаковцев кивнул.
– Помните, – Лев усмехнулся, – по дороге сюда, на дачу, вы
