он воина-индейца, но… мог бы понять. Или хотя бы сегодня утром, когда всем остальным Нин-зя дала
девчоночьи индейские имена.
– Тебя Витя подослал, – без намека на вопрос сказала Нина. – Умно. Но я все равно оказалась хитрее.
– А когда ты поняла? – Спросил Генка, вспомнивший главное правило разведчиков, попавшихся врагу: надо тянуть время.
Тянуть время и малюсенькими шажками продвигаться по доске к твердому, надежному полу. Или…? Наоборот, к краю доски?
– Поняла вчера, когда ты на Славку смотрел с жалостью. Даже Соня так не смотрит, а она вообще, даже червяков любит, называет «червячочками». И еще тогда, когда Славка на тебя смотрел, будто ты можешь его спасти.
– Понятно, – кивнул Генка, а потом развернулся, сделал пару шагов (даже прыжков) по доске к провалу, бросил вниз сверток и закричал: – Я хочу, чтобы выиграли мальчишки, Маниту!
Чавкающего звука не было, но послышался шелест газет, словно кто-то… разворачивал сверток там, внизу. И тот же тёмный, влажный, тяжелый, волглый голос произнес:
– Будет исполнено.
Генка с триумфом обернулся назад… и увидел, что Нин-зя стоит на краю пропасти, там, где начинается доска. И что лицо ее бледное, и перекошено от злости, а кулаки сжаты.
– Тебе одной, что ли, можно, а нам нельзя?! – Заорал Генка, и голос его неприятно сломался в конце, превратившись почти в визг.
Он вряд ли осознал это, но Нинка пугала его в этот момент больше, чем тот, внизу. Именно поэтому он не сделал попытки прорваться вперед, оттолкнув ее, а попятился назад, к краю доски.
– Нам нельзя, чтоли? – Повторил он. – Так же было нечестно! Когда победа только вам, только потому, что вы нашли этот подвал!
– Нечестно? – сквозь зубы переспросила Нинка и сделала шаг на доску. – А кто сказал, что война – это честно? Кто находит преимущество, тот его и получает. А находит его тот, кому оно нужнее! Раньше пацаны нас били, а теперь мы будем их, всегда!
– Всё равно нечестно, – повторил Генка, но уже не так убежденно.
– Наоборот, честно! – Зашипела Нин-зя, придвигаясь всё ближе. – Вы столько раз выигрывали. И для вас это было таким пустяком… Даже если бы Витька первым нашел это место, Маниту не стал бы с ним разговаривать, потому что в нём нет духа воина!
– Духа воина? – ошалев, переспросил Генка. В мозгу мелькнуло: она и правда поехала крышей на почве индейских штучек. Чем бы ни было это внизу, с книгами Фенимора Купера оно имело мало общего.
– Да, духа воина! Истинный воин хочет победы больше всего на свете! Он всё за нее отдаст! – Нин-зя стояла очень близко, свесив голову, и Генке показалось, что она всхлипнула. – Вы, мальчишки, только играете и не знаете, что такое хотеть побеждать. По-настоящему… Чтобы всем пожертвовать, даже чем-то очень важным или серьезным для тебя…
– Но я знаю… И тоже хочу, правда! – Испугавшись, что Нина сейчас заплачет навзрыд, Генка решил ее хоть как-то утешить. – Хочу побеждать, всегда!
Но постепенно подкрадывавшаяся Нин-зя не расплакалась. У нее глаза были совсем сухие, Генка успел рассмотреть, когда она подняла лицо и улыбнулась.
Одновременно с улыбкой Нин-зя ударила.
Кулак ее полетел в лицо Генки со скоростью пули. Если бы она попала, сила удара выкинула бы его далеко за край доски, прямо в чмокающие волны мусора. Если бы он попытался уклониться вбок, он потерял бы равновесие и тоже упал, хоть и ближе… но Фрицу подошло бы где угодно.
Но каким-то шестым чувством Генка в доли секунды понял, что сейчас произойдет и принял верное, инстинктивное решение. Он присел.
Кулачок Нины, легендарный среди дворовых детей, непреодолимый и быстрый, как молния, просвистел над головой Гены – он ощутил, как ее удар пошевелил волосы у него на макушке. Глаза он зажмурил, так что он не увидел ни того, как торжество на лице Нинки сменилось изумлением, как повело в сторону её плечо, как нога поехала вбок, соскальзывая с мокрой доски.
Он только услышал особенно громкий чавкающий звук.
И голос, который произнес:
– Будет исполнено.
На четвереньках, медленно, дрожа и всхлипывая, Генка пополз по доске к спасительному полу. Добрался до него и тут руки у него подкосились и он упал лицом в рюкзак. Наверное, ему повезло – тот пах домом, и в его голове, из которой исчезли все мысли, кроме тех, что были о пыли, грязи и плесени, постепенно появилась крохотная мыслишка. Она свербила, зудела и мешала проваливаться в мягкое, разъедающее осознание того, что случилось непоправимое… Мысль была такая:
«Рюкзак надо будет обязательно вернуть на место, чтобы родители не заметили».
Эта странная, неуместная мысль вернула Генке часть разума. Он, шатаясь, поднялся с пола, медленными, старческими движениями натянул рюкзак на спину. И пошел в сторону выхода.
Его не особенно удивило то, что, поднимаясь по лестнице, он услышал наверху голоса. Его вообще мало что могло удивить сейчас.
Свечей в этот раз горело много и кладовая была залита желтым светом. На ящиках и коробках сидели девчонки. Лиза, Соня и Аня. Они изумленно таращились на поднявшегося из погреба Генку – грязного, с потеками слез на щеках, мятым рюкзаком за плечами.
– А ты что тут делаешь? – Спросила Аня. – Нина сказала, что хочет нам что-то важное показать… Наверное, хотела еще одну мышь кинуть… Ты ей мышь принесла?
– И где она вообще? – Наморщила нос Соня.
А Лиза подскочила к проему и крикнула в темноту:
– Нинка!
Генку словно ударило током. Он схватил Лизу за руку и грубо оттолкнул в сторону. Потом торопливо стал закрывать створку погреба.
– Ты что делаешь?! – Возмутилась Аня. – Там же… – И осеклась.
Створка со стуком опустилась и Генка задвинул засов. Повернулся к девчонкам.
– Нина упала. Да, Аня, я принес…ла ей мышь. Она пошла по доске, поскользнулась и упала. Не мышь, Нина… И… всё. Он ее съел. Их съел.
– А что теперь будет? – растерянно спросила Соня и заплакала. Тихо, без рыданий – просто из ее глаз потекли крупные слезы, будто кто-то открыл кран.
– Что мы скажем… взрослым? – Прошептала Аня.
– Ничего. – Твердо ответил Генка. – Они все равно ничего не смогут сделать. Если наши родители придут сюда… – Генка старался говорить как можно убедительней. – Если они придут сюда, – слышите? – Маниту их тоже съест! Вы этого хотите?
Теперь уже заплакали все девчонки, и замотали головами. А Генка продолжал, наступая на них:
– Маниту их съест, и тех, кто придет их спасать, тоже съест! А потом все про них забудут, потому что всегда забывают, когда уходят
