только за неявку на матч.
Радостная ленинградская публика потянулась со стадиона. Болельщики «Динамо» шумно и весело поздравляли друг друга, обменивались рукопожатиями и впечатлениями от самых ярких игровых моментов. Вместе со всеми поднялся на выход и адвокат Чесноков со своим новым знакомым.
— Наши медленно бегали. И по воротам мало били.
Насчет пятерки динамовских нападающих Степан был согласен, но все же заметил:
— Победителей не судят!
— У нас всех судят, — покачал головой Сергей Владимирович и сразу уточнил на всякий случай: — Я про футбол. Повезло еще, что у москвичей физическая подготовка подкачала. Выносливости мало, силы распределять не умеют. А так хороша игра была.
С этим тоже было трудно не согласиться.
В неторопливом и плотном потоке людей, под присмотром улыбчивых конных милиционеров Чесноков со Степаном пошли по дорожке от стадиона. В какой-то момент им пришлось посторониться, чтобы пропустить обкомовскую машину, и это случилось как раз напротив киоска Пивторга, оформленного в виде трех гигантских бутылок.
— Торопишься? — поинтересовался адвокат.
— Нет. — Степан с готовностью покачал головой. — У меня вообще выходной после суток сегодня.
Видно было, что ему тоже не хочется вот так просто расставаться с новым знакомым, поэтому меньше чем через полчаса они уже подыскивали подходящее место на берегу Малой Невки, почти напротив завода «Вулкан».
— Вот вроде здесь нормально?
— Добро. Годится.
Прежде чем сесть на траву, Степан снял пиджак и расстелил его для себя и для адвоката. Но Сергей Владимирович уже пристроился рядом, на каком-то обломке бревна:
— Ну, давай, что ли… за сегодняшнюю игру!
Как оказалось, не они одни решили провести здесь остаток приятного вечера. Вдоль почти всего берега, за кустами и под деревьями, даже у самой воды, на песке расположились трудящиеся — по двое, по трое, но чаще большими компаниями из пяти — десяти человек.
— И за здоровье товарища Сталина!
Чесноков с удовольствием выпил водки. Литровую бутылку «Московской особой», которую он выбрал по своему вкусу, пиво, хлеб и плетеную белую булку с маком дополняли две банки сардин, колбаса и золотистый балык, купленные по коммерческой цене.
На двоих мужиков всего этого было более чем достаточно. Но, оказавшись у прилавка в магазине, Сергей Владимирович никак не мог заставить себя удержаться — отвык от московского и ленинградского изобилия. У них даже в самом Новгороде, в областном центре, такого не было со времен НЭПа, не говоря уже про районные города, деревни и рабочие поселки. За любой крупой и даже за лущеным горохом стояли бесконечные очереди, сахар завозили только время от времени, а сметана, сливки, творог и прочие молочные продукты появлялись на государственных прилавках только перед большими советскими праздниками.
Конечно, сегодняшние покупки стоили довольно дорого — чуть ли не пятьдесят рублей. И дорого не только для Степана, получавшего у себя в уголовном розыске копеечный оклад агента первого разряда, но даже и для Сергея Владимировича. В столице, к примеру, среднее жалованье заводского рабочего составляло примерно двести рублей в месяц, а в других городах — от восьмидесяти до двухсот. Некоторые специалисты и стахановцы зарабатывали до шестисот рублей, а инженеры и тысячу в месяц, а вот обыкновенная пенсия составляла от двадцати пяти до восьмидесяти рублей, поэтому большинство населения одевалось плохо и жило, что называется, впроголодь.
Говорят, в больших городах адвокаты с именем зарабатывали по полторы тысячи рублей и больше. У самого Чеснокова пока получалось на круг примерно двести двадцать — двести пятьдесят рублей в месяц, за вычетом налога за бездетность и различных взносов, но именно сегодня холостой его душе хотелось праздника и совершенно не хотелось экономить…
Перед тем как налить по второй, Степан достал из-за голенища самодельный финский нож с наборной рукояткой и по-товарищески, без церемоний, принялся нарезать колбасу. Перехватив взгляд Сергея Владимировича, он с явной гордостью пояснил:
— Козырная вещь! Себе оставил, после дела Шемогайловых… слышал, наверное?
— Ну, в газетах вроде бы что-то…
Мужчины выпили, и Степан рассказал, как ему повезло поучаствовать в ликвидации банды, которая на протяжении нескольких месяцев, а то и лет держала в страхе жителей Володарского района Ленинграда. Бандой руководили братья Василий и Степан Шемогайловы, а начинали ее участники с того, что «трясли» школьников младших классов, отнимали у них мелочь и родительские бутерброды, рвали учебники. Потом занялись срыванием зимних шапок и кепок с прохожих, нападениями на одиноких фабричных работниц и девушек. Почувствовав свою силу и длительное бездействие властей, бандиты начали уже организованно, вооруженной толпой нападать на рабочих, студентов, евреев, комсомольских и профсоюзных активистов, членов товарищеских судов, громили библиотеки и «красные уголки».
Первые задержания «шемогайловцев» прошли в ноябре 1933 года, однако основной костяк банды отправился в «Кресты» только следующей весной. Начались допросы, вызовы свидетелей и потерпевших, очные ставки, выезды на места происшествий… Суд над бандитами начался уже в июле 1934 года и продолжался всего девять дней, хотя в обвинительное заключение было включено более ста эпизодов. Заседания проходили в Володарском районном Доме культуры [5], который был оцеплен подразделением внутренних войск, еще одна большая группа солдат охраняла подсудимых в самом зале. На заседание, кроме участников процесса, пропускались только делегации от трудовых коллективов ленинградских предприятий. Особые пропуска предназначались для журналистов, освещавших процесс, едва ли не впервые велась трансляция по радио из зала суда. Такие меры безопасности вовсе не были чрезмерными — на скамье подсудимых оказались пятьдесят семь человек, многим из которых уже нечего было терять…
Пятерых организаторов и наиболее активных членов банды приговорили к «высшей мере социальной защиты» — расстрелу. Остальные получили от одного года до десяти лет лишения свободы, несовершеннолетнего Болотова оправдали и освободили прямо в зале суда.
— Пусть еще радуются, что им всем и каждому по пятьдесят восьмой не впаяли, — подвел итог Степан, обтирая финку о траву и убирая ее обратно за голенище. — Как сказал писатель Максим Горький? «От хулигана до фашиста — один шаг!»
Да, подумал Сергей Владимирович, и всего-то два года прошло, а судебная практика стала совсем другая. Если среди потерпевших были активисты-общественники, то после убийства товарища Кирова действия подсудимых непременно квалифицировали бы по статье 58-8 Уголовного кодекса РСФСР, как террористический акт, «направленный против представителей советской власти или деятелей революционных рабочих и крестьянских организаций». А за это полагалось на всю катушку, как за вооруженное восстание…
Судебная власть придавала теперь едва ли не любым преступлениям вид политических или пользовалась статьей 16 Уголовного кодекса, которая позволяет судам квалифицировать преступление и применять наказание по аналогии. Например, изнасилование, предусмотренное статьей 153 Уголовного кодекса, влечет максимальное наказание — пять
