в каждом углу, готовые позвать на помощь.
Наконец спустился лифт, и из него вышла теща. Она шла уверенно и быстро, высоко подняв голову, — ни за что не поверишь, что ей уже восемьдесят два. Она извинилась за опоздание: позвонила подруга молодости, когда-то они жили рядом в Германии, еще до войны, а теперь она приехала сюда с дочерью, из Советского Союза. Молхо заметил, что старики смотрят на нее с уважением и симпатией, траур по умершей дочери явно возвысил ее в их глазах, словно бы тот факт, что она отвела занесенную над ней руку смерти в сторону дочери, отныне делал ее бессмертной. Он открыл перед ней выходную дверь, но она вдруг сказала, что ей нужно вернуться — она забыла свою палку. «Не важно, — успокоил он ее, — я с вами, а дома у нас есть другая палка, „оставшаяся от нее“». Она немного поколебалась, но потом сдалась. По дороге к машине он рассказал ей о детях, о домработнице и ее восточных блюдах, признавшись, что не уверен, понравятся ли они ей.
Они ей действительно не понравились, и, хотя она не сказала ни слова, он и сам почувствовал, что в них была новая, непривычная для нее острота. Стул покойной жены все еще стоял на своем обычном месте, но тарелки на столе были теперь расставлены более просторно. Вначале они поговорили о домработнице, потом студент рассказал что-то такое, от чего гимназист чуть не лопнул от смеха. Зашла речь о событиях недели, и все благодушно сошлись в оценках, потому что в семье все держались одинаковых политических взглядов — только покойница жена всегда видела будущее в отчаянно черном свете. После еды теща выразила желание посмотреть, как он переоборудовал спальню, и он повел ее туда, она с интересом разглядывала комнату своими светлыми, слегка косящими глазами за толстыми стеклами очков, а он смотрел на нее и думал, что бы она сказала, если бы он объявил ей, что хочет жениться на другой. Перед уходом она напомнила ему, что на следующей неделе начинается концертный сезон в филармонии. Свои билеты она отдала в секретариат дома престарелых — желающие всегда найдутся, хотя у большинства стариков уже есть абонементы. Если он хочет, она может пристроить и его два билета тоже, сказала она, но он знал, что, отдав билеты старикам, не получит за них ничего, и ему было жалко потраченных денег. «Нет, — солгал он, — эти билеты я уже обещал двум своим приятелям на работе».
В день концерта на Кармеле гулял холодный ветер и мертвые листья кружили по тротуару. Он приехал за четверть часа до начала, поставил машину недалеко от филармонии и, даже не взяв плащ, поспешил на площадь с намерением продать билеты, но желающих почему-то не оказалось. Мимо него торопливо шли молодые пары и тянулись в уже мигающий в вестибюле свет старики, закутанные во все теплое, неловко поддерживающие друг друга. Он увидел издали знакомую пару, которая была на похоронах и приходила к нему в дом с соболезнованиями во время траурной недели, и, тотчас отойдя в сторону, спрятался под навесом, надеясь, что они его не заметили. Площадь быстро пустела. Музыкант во фраке, с маленьким черным футляром в руке, шмыгнул, точно черный таракан, в какой-то проем за зданием концертного зала. Теперь на площади осталось лишь несколько человек, которые тоже пытались избавиться от билетов. Молхо уже готов был отдать свои билеты даром, но желающих не было совсем. Глухо донесся звонок, и распорядители в темно-зеленой униформе стали торопить публику. В считанные минуты вестибюль опустел, и воцарилась полная тишина. Молхо стоял и читал приклеенную к стеклу программку — первым было произведение неизвестного ему композитора, затем концерт для виолончели Дворжака и в заключение — Пятая симфония Малера, он не был уверен, что помнит ее. Его вдруг охватило острое желание послушать живую музыку. Что плохого, если он войдет? Он подумал о двух пустых местах в зале и поднял глаза к небу, где мчались редкие звезды, преследуемые быстрыми облаками. В конце концов он решил войти. Билетер предупредил его, что концерт уже начался и до перерыва в зал никого не впускают. Молхо сказал, что ему это известно, и протянул оба своих билета. «Можете надорвать и второй», — сказал он, но билетер не захотел. Молхо поднялся по ступеням, остановился у закрытой двери, прислушиваясь к трубам и барабанам, и сердце его гулко застучало. Это было какое-то современное произведение, довольно сложное, но как бы все прошитое мягкими, мелодичными и пленительными вставками. Из-за двери слышалась одна только музыка, не нарушаемая обычными шевелениями и покашливаниями публики, и ему вдруг показалось, что там, в зале, словно бы происходит что-то еще, как будто за сценой с оркестром раскрылась еще одна, другая сцена и на ней расхаживают и танцуют какие-то люди, и она, его жена, тоже почему-то среди них, пришла и ждет его, появилась из другого измерения, чтобы послушать их концерт, — и вдруг он почувствовал себя брошенным, одиноким и несчастным. Какая-то молодая красивая женщина, закутанная в шубку, возбужденная и раскрасневшаяся, с улыбкой остановилась возле него — ключи от машины еще болтались в ее руке, — тоже прислушиваясь к звукам из-за двери. Когда первая вещь закончилась и аплодисменты в зале стали нарастать торжественным и медленным потоком, дверь открылась и девушка проскользнула внутрь. Он подумал было проскользнуть за ней следом, невзирая на свою будничную одежду, но испугался, что кто-нибудь из обитателей дома престарелых увидит его и расскажет теще, а ему не хотелось ее огорчать, хоть он и не вполне понимал, в чем, собственно, будет состоять это огорчение. Он прошел через вестибюль, вернулся к своей машине и увидел рядом с ней полицейского, который уже выписывал ему штраф. Обида и горечь захлестнули его. «Даже ночью? Как это так? Кому я помешал? Почему? Дайте жить… Дайте немного жить…» Он уже начал закипать, но старик полицейский, плотно закутанный в поношенный плащ с фосфоресцирующими желтыми полосами, спокойно и твердо потребовал у него водительские права, словно и не услышал его жалких восклицаний.
14
И не то чтобы дело было в деньгах — финансовое положение семьи вовсе не внушало опасений. Правда, болезнь стоила немалых денег, но зато сейчас начали поступать компенсации — всевозможные страховки, накопившиеся за время болезни на ее счетах, и выплаты по специальным профсоюзным программам. Он сидел с двумя бухгалтерами из министерства образования, и они,
