— Это ты, Елена? — спросил женский голос. — Кто это звонил?
Лука Иванович почувствовал в себе такую смелость, что пошел прямо к двери.
— Это — я! — выговорил он, остановившись в самой портьере.
На кушетке, налево от двери, почти прилегла "обладательница квартиры", с толстой книжкой в красной обертке. На ней была шелковая безрукавка и тюлевая косынка на голове.
Она быстро поднялась, выпрямилась и даже как будто покраснела немного.
— Ах, это вы! Как это приятно! И так неожиданно!
На эти три восклицания Лука Иванович ответил широкой улыбкой и движением левой руки вбок.
— Садитесь, садитесь. Вот сюда! — и она указала на табурет около себя.
— Вы, конечно, к вашему собрату по литературе? — продолжала она, ласково оглядывая гостя.
— А ваша кузина дома? — уклончиво спросил Лука Иванович.
— Вероятно, дома, разве вы не спросили? Я бы не осмелилась принять вас одна.
И она немножко откинулась на спинку кушетки.
— Вы, право… слишком уж невеликодушны! — выговорил Лука Иванович, продолжая улыбаться глазами.
— Это почему?
— Да как же? сейчас меня сочинительством попрекать изволите.
— Ах, нет!
Лицо ее стало вдруг гораздо серьезнее, и глаза ушли куда-то вдаль. Лука Иванович заметил это.
— Полноте, не говорите со мной таким тоном: я сбиралась даже сама написать вам и просить как-нибудь прийти ко мне запросто вечером. Я и Елене говорила об этом, да не знаю, передавала ли она вам…
И она несколько исподлобья взглянула на него. На этот раз Лука Иванович положительно смутился.
— Только вы, пожалуйста, не подумайте, что я с вами сейчас же буду говорить о литературе или о ваших сочинениях… у меня настолько достанет вкуса или такта, как хотите. Но видите, во всем этом Елена виновата: она мне много о вас говорила, и я увидела в вас именно такого человека… какой мне нужен… я не знаю, как иначе выразиться.
— Да это — самое лучшее выражение.
— Вы, пожалуйста, ко мне не придирайтесь, я не привыкла говорить с людьми… интеллигенции, как выражается Елена; хоть и знавала на своем веку разных умных людей, только мало воспользовалась этим!..
Ее веселый, почти ребяческий смех сообщился и Луке Ивановичу.
— Если б вы были знаменитость какая-нибудь, романист или драматический писатель — я бы не стала искать с вами знакомства: что за охота чувствовать себя девчонкой!.. Я же очень застенчива, хоть это и не кажется — не правда ли? С ними тон особый нужно принимать, рисоваться и говорить глупости.
"Какая она милая!" — подумал гость и совершенно несалонно закинул ногу на ногу.
— А вы, хоть и писатель…
— Да из плохоньких, — с мягким добродушием добавил Лука Иванович.
— Ха-ха-ха! я не знаю, я вас совсем не читала, но Елена уверяет, что вы… замечательный публицист: это — ее любимое слово. И даже чуть ли не по-испански знаете…
— Грешен!
— А главное, вы — такой человек, судя по ее рассказам, о каком я в последнее время много думала…
Лука Иванович хотел было закричать: "пощадите!" — но воздержался, решив, что это слишком бы отзывалось «кавалером». Он только отвел глаза от собеседницы.
— Вы думаете — я дурачусь. Клянусь вам, я совершенно серьезна… ведь это так трудно в Петербурге напасть на мужчину, хоть немножко из ряду вон… Извините, что я вам это все прямо… Мне с вами хотелось бы побольше поговорить, да не знаю, как это сделать.
— Неужто оно так трудно? — спросил Лука Иванович.
— Не легко.
— Почему же?
Лука Иванович втягивался в игривый тон разговора.
— Ах, Боже мой!.. идет как-то глупо жизнь… вот теперь еще самая свободная минута… если вы только не торопитесь к вашему собрату по литературе…
Она не докончила и резко обернулась к двери, заслышав шаги в салоне.
Только что Лука Иванович успел вслед за нею обернуться, глаза его упали на высокую фигуру в военном сюртуке и густых эполетах, с белой фуражкой в руках. С фона портьеры выступило широкое, несколько отекшее лицо человека лет за тридцать, с черноватыми плоскими бакенбардами, хмуро ухмыляющееся и покрытое жирным лоском.
— Ах, это вы! — воскликнула хозяйка, совершенно так же, как она приветствовала и Луку Ивановича.
Военный вошел уже совсем и чмокнул протянутую ему руку, как бы не обратив внимания на того, кто сидел около хозяйки.
— Какая это смешная комната, — заговорила она тоном девочки, — троим уже и тесно, перейдем в гостиную.
Она живо поднялась, вся обернулась и взглядом пригласила Луку Ивановича. Он, весь съежившись от внезапного появления нового лица, поплелся вслед за военным.
В гостиной полковник (Лука Иванович разглядел, что у него эполеты были без звездочек) уселся около дивана, где поместилась хозяйка, и плотно придвинул к дивану свое кресло. Палаш он уткнул между ног и сейчас же полез в карман рейтуз.
— Вы позволите, — сказал он ей не тоном вопроса, а мимоходом, как вещь, которая сама собою разумеется.
Лука Иванович присел около пианино, по ту сторону овального стола.
— Пожалуйста, — кинула хозяйка полковнику и, точно схватывая начатый разговор, продолжала, — вы меня видели вчера на Невском, только не успели поклониться… как вам нравится мой attelage?..[5]
И потом, спохватившись, она указала рукой на обоих гостей своих и стала называть их:
— M-r Прыжов, m-r … ха-ха-ха!.. вот это хорошо: вашу-то фамилию я вдруг и забыла… только со мной случаются такие вещи, подскажите — шепнула она, шаловливо наклонившись в сторону Луки Ивановича.
— Присыпкин, — отчетливо, но не особенно охотно ответил он и обменялся с военным поклоном.
— А у вас, кажется, новая лошадь? — обернулась хозяйка в сторону полковника.
— Нет, все та же.
— Эта посветлее.
— Как вы называете?
— Подъездок; вы понимаете, вторая лошадь, для простой полковой езды.
— А у вас сколько всех лошадей?
— Вас это интересует?
— Вы знаете, я лошадей люблю больше людей.
— Похвально! Извольте, я пересчитаю: небезызвестный вам парадер, два подъездка и три упряжных лошади.
— Серые в яблоках?.. я их знаю!
— И караковый.
— Рысак?
— С порядочной побежкой.
— Какого завода, Хреновского?
— Нет, Воейковского. Ваши чаленькие тоже, кажется, с побежечкой?
— Только такая возня с моими лошадьми! Я хочу продать их и буду ездить на извозчичьих. Чтобы держать своих лошадей, надо быть мужчиной.
— Не спорю, — подтвердил полковник и дунул на папиросу.
"И долго они этак будут?" — подумал Лука Иванович и еще больше съежился.
— Это прекрасиво, — продолжала хозяйка, — когда по Невскому едут пять-шесть человек в ряд, и все в белых фуражках. А вы не боитесь простудиться в одном сюртуке?
— Привычка!
— Да он, может быть, у вас на пуху?
И она расхохоталась.
— Вот этот самый сюртук, из обыкновенного драпу.
— Не поверю. Уж под ним наверно что-нибудь надето.
— Ну, конечно, — протянул полковник и переставил палаш.
— А кто ехал рядом с вами?
— Корнет Цабернакель.
— Красивый мужчина, кажется?
— Очень хороший мальчик.
"И как им обоим легко", — продолжал Лука Иванович, поглядывая то на нее, то на него.
— Да вы меня на парадере видали, а это — подъездок.
— Хороший? — переспросила хозяйка.
— Прикажете привезти?
— Привезите.
— Видите, как я себя веду? — заметил полковник и двусмысленно улыбнулся.
— Я уж вам давно сказала, что довольна вами.
— Низко кланяюсь.
— Скажите Калупуцкому, отчего он так давно у меня не был?
— Болен.
— Что с ним?
— Не при смерти, успокойтесь… на днях явится…
— Буду ждать.
Полковник докурил папиросу и оправился.
— Сегодня среда, — сказал он и поглядел пристально на хозяйку.
— Среда, — повторила она, играя глазами.
— Помните?
— Помню.
— Так до свидания.
— До свидания.
Он опять чмокнул протянутую ему руку, палаш болтнулся вправо и влево и задел одну шпору. Лениво покачиваясь, стал он выходить из салона и чуть заметно кивнул головой в сторону Луки Ивановича.
Широкая его фигура скрылась за цветной портьерой салона. Лука Иванович поглядел ему вслед, а потом обернулся, и глаза хозяйки встретились с его взглядом.
— Извините, — полушепотом сказала она.
— Почему так? — совершенно искренней нотой спросил Лука Иванович.
— За то, что проскучали.
— Нисколько.
— Так вы наблюдали?
Она подчеркнула последнее слово насмешливым звуком.
— Коли хотите — наблюдал.
— И, конечно, говорили про себя: какова эта барыня? просто ужасно! может с офицерами толковать о каких-то парадерах и подъездках, знает про Хреновский завод и справляется про каких-то корнетов! Ужасно! Не правда ли?
