Если б было такое место, чтобы все забыть, я бы начал снова. Но впереди все то же, куда ни денься. Испачкался в липком, мерзком... Уже не отмыться.
И мне надоело. Захотелось прервать, не повторять бесконечно один и тот же мотивчик...
***
Проснулся как-то ночью на своей ванне, сполз с доски, потащился на кухню. Здесь у нас заросли, но тропинка протоптана к газовой плите. У батареи мотоцикл ИЖ с коляской. Мощная машина, но без мотора. Когда-то Григорий, молодой и сильный, на ней осваивал Крым. А потом загнал мотор за копейки и пропил. Надеется вернуть, да все не получается. Мотоцикл классный, - говорит, и ждет случая восстановить технику. Я пробовал спать в коляске, но вернулся к ванне. В люльке ноги затекают, а на доске спина прямая.
Постоял у окна. Луна только что заполнилась до предела своим веществом, до четкой полноты. А я люблю незаконченные вещи, изъян даже на луне греет и радует, а совершенство страшит. Так что луна не порадовала.
Заглянул в комнату - никого. Гриша в больнице, с ним беда.
Я не успел записать про беду.
Позавчера, в субботу, возвращаюсь часов в шесть вечера. Недалеко ходил, разбирался с жильцом в своей квартире, убирал за ним. А жилец тот был непростой...
Не слишком ли густо?.. Жилец загородил Гришину историю, а она заслоняет мой поступок... В рассказе, тем более, в повести, должен быть порядок, невзирая на лица. Значит, так. Cначала жилец, потом Гриша заболел, а потом я, воспользовавшись одиночеством, решил уйти от всех, хлопнуть дверью. Начнем с жильца.
***
Сначала показалось, в апреле, - замечательный блондин, интеллигент-филолог, закоренелый любитель старой книги. Свой магазинчик у него, продает даже рукописи, издания прошлого века и далее. Описывать долго, короче, с книгами у него в порядке, но оказался неисправимый наркоман. Все бы ничего, дело уже привычное для нас, но от него ушла жена, тоже из этих, решила подлечиться, и он, потеряв подругу, стал утешаться с особым рвением, так что превысил свои возможности. Проще говоря, платить за квартиру перестал. Как, все-таки, простота нужна нам, хотя бы, чтоб не запутывать и без того неясные истории.
Я долго терпел, потом решил деликатно напомнить о себе.
В пятницу иду, дверь незаперта оказалась. Он лежит у батареи в кухне, может день, может неделю лежит. Вроде еще дышит, но видно, что будущее плачевно. Увезли, врач уверен, он не вернется к нам. Вместо блаженства полный покой и тишина. Не так уж и плохо. Зачем мне блаженство, я слышать и видеть больше не хочу.
Но привычка жить прилипчивая штука.
И я на следующий день, в субботу, возился в своей квартире с раннего утра, разгребая чужой мусор. Помещение надо сдать, филолог не вернется, а долг и разгром жилья прощу ему, куда деваться, прощу. И всем - прощу, и себе - прощу, только бы ничего не видеть, не слышать...
Чужая беда, а в особенности признаки невозможности существовать, примеры неприспособленности, потери равновесия, картины душевной слабости действуют сильней, чем собственная боль. Начинаешь шататься из стороны в сторону, вспоминая свои провалы и пробелы.
Дурные мысли. Лезли, лезли, падали на чернозем...
***
Убрал наполовину, в кухне слегка разгреб, комнату на завтра оставил. Еще думал о завтрашнем дне, слово даю. Гибельных мыслей не было, одна злость и пустота.
Возвращаюсь домой, Гриша сидит на стуле посреди комнаты. Голый, но в носках. Он их носит, не снимая, до полной потери формы, цвета и похожести на изначальную вещь. Зимой даже спит в них, так теплей. И носки о многом говорят. Я-то привык, сам немногим отличаюсь. Только временами создаю видимость ради приходящих женщин. Не люблю тех, кто по одежке встречает, а как провожают, мне наплевать. Ради справедливости, но не для оправдания скажу - не так начинал. Из армии вернулся чистюлей с жаждой образования, галстук носил!.. Потому что надеялся на разумную чистую жизнь по существу.
Голова у Гриши опущена, патлы отвисли до колен, и хорошо, скромность фигуре сохраняют.
-Ты, что?
- Моча не течет.
- Давно?
-Полдня течь не хочет. Сначала совсем не текла, а теперь капает. Хочу капает, и не хочу - капает тоже.
Действительно, под ним небольшая лужица скопилась, и понемногу растет, прибавляется...
Наверное, надо объяснить, отчего он сидит на стуле посреди комнаты, а не в туалете на стульчаке. Ему все равно. Когда надерется, ему все равно, где сидеть. Говорит как нормальный, слегка только запинается, ищет слова. И даже ходит, хотя спотыкается, забывает порядок действия ног. Главное, ему все равно, что с ним случится, что окружает. На улице он сразу на дорогу идет, поперек движения. Если стена впереди, он в стенку утыкается, потом поворачивает и обратно, до другой стенки... Как детская машинка с заводом. И так, пока завод не кончится.
Не хочу подробностей, свой человек. И тоже не всегда таким был. Я видел фото, Гриша с горящими глазами, справа Аксенов, слева другой корифей, давно умерший... кругом дружная семья гениев первой оттепели. Кто уехал, кто погиб или сам умер, а кто и остался, и неизвестно, кому больше не повезло...
Отвез Григория в больницу. Хирург, парень лет тридцати, посмотрел, прощупал спереди, внедрился сзади, потом говорит:
- Обычная история, ничего удивительного не встретил. Тридцать тысяч, и я его за два часа избавлю от неприятностей.
Я смотрю на него и вижу, что с ним бесполезно говорить. И все-таки спрашиваю:
- А дешевле нельзя избавить?
- Дешевле только не пить и строгая диета, разумный образ жизни. Обдумайте ситуацию до конца дня.
Повезли Григория в палату. К концу дня ему полегчало, спирт частично испарился и прокапал из него. Cознание вернулось, острое и веселое.
- Ты что... на такие деньги сто лет можно пить!..
Вижу, шутит человек, и ему не страшно. Все равно денег нет, так что выбор невелик.
- Брось пить!.. До ста лет проживешь.
- До ста?.. Многовато... Ну, ладно... - вздохнул, - а-антракт на месяц.
Оставили его на несколько дней, проверить на рак, а я домой пошел.
Сам с собой остался, а это мне было ни к селу ни к городу.
***
Значит, объяснил, почему Гриши не было.
И некому меня поддержать. Я в глубокой дыре вдруг оказался. Твердое убеждение нахлынуло - незачем продолжать процесс. Я о жизни говорю, она ведь главный процесс, а все остальное, даже пищеварение и секс, вторично. Материя, оказывается, вторична, а жизнь первична, и надоела мне до зеленых чертиков. Чувство откровенное, но опасное. Печальные последствия могут произойти.
Вообще-то, никогда не знаешь, кто ты на самом деле. Откуда мы, и куда бредем... Видел такую картину у Гогена, страшное дело! Живем, ковыляем по разным дорожкам, а вот, оказывается, неизвестно куда, хотя ясно, что по спинам предков. Однако, стоит ли необдуманно лезть на рожон, может, и не надо знать?.. С другой стороны, вдруг, действительно, там свет, двери открывают, с распростертыми обьятиями... - "только вас нам не хватало..." А может тишина, темнота, и никто не скажет, правильно поступил или ошибся насчет перспективы...
Как бы то ни было, назад не отпустят.
Тут настроение все решает. И обстоятельства - подвернулось одинокое место, время незанятое... И я моментально подбил бабки. Подвел итог.
Ни семьи, ни дома, - ночлежка, страстишки довольно мерзкие... и нет потребности что-то улучшить, приспособить к жизни... Живу как бомж, ничто на земле не держит, не привязывает. Желаний никаких, кроме самых непечатных. А в остальном - были бы штаны да миска супа. Чем лучше тюрьмы?.. С женщинами крах, кроме копеечных встреч. Со школой конец, как мне учить, самому бы поучиться... Овощи-фрукты? Таскать их - не перетаскать. Я все-таки мозги имею, надоело. Про стихи мне редакторши убедительно доказали. Крысы бесхвостые, зато правы!.. Поэт ничтожный!.. Писак миллион, и не занятие это, грех и смех, дело настроения... Про певческий голос и вспоминать не хочется...
Все зависит от момента, есть к себе доверие или нет доверия. Когда нет, живешь спокойно. А в тот вечер я самому худшему о себе поверил.
Бывает, совсем противно, и все-таки чувствуешь - внутри ядрышко с плотной кожурой, как отчаяние нахлынет на него, так и откатится. Не кощеево бессмертие, а островок спокойствия, вера в себя, достоинство, несокрушимость, что ли... Белый карлик, помнишь?.. За смешками да усмешками у меня всегда был такой островок. Отступлю, в случае чего, туда, - в себе есть, где спрятаться. И ничто тебя не сломает, не разрушит.
А в эту ночь ужас - стремительно лечу вглубь, и нигде спасительного спокойствия или хотя бы насмешливости не встречаю!.. И остановиться не могу, сказать себя решительно и твердо - "ишь, размахнулся, разлетелся..."
Растерянность. Муторно, стыдно, неприятно жить. Ничего не исправить, не начать сначала - непоправимо все испорчено. Не оправдаться, ни перед собой, ни перед мамой, ни перед теткой Натальей... Как она говорила - "не подведи", да?..
И не отделаться от своего лица, вот он я, и все сказано.
