Матвѣй кивнулъ головою, что согласенъ.
— Надѣешься на успѣхъ?
Викторъ выпрямился, глаза сверкнули въ полутьмѣ.
— Если деньги не помогутъ, лбомъ стѣну прошибу, на проломъ полѣзу. Ну, прощай, святъ мужъ. Обнимемся. Въ самомъ дѣлѣ, вѣдь… Ты дальше меня не провожай. Возвратись къ товарищамъ. Совсѣмъ лишнее, чтобы отъѣздъ мой вызвалъ разговоры…
Матвѣй крѣпко сжалъ его сильныя плечи въ нѣжныхъ, худыхъ рукахъ своихъ и произнесъ голосомъ звучнымъ, глубокимъ, трепетнымъ, проникновеннымъ:
— Брать! Если возможно… умѣй щадить!
По мрачному лицу Виктора пробѣжала судорога, и радъ онъ былъ, что полумракъ комнаты скрылъ ее.
— Не умѣю! — нарочно грубо оторвалъ онъ.
И оторвался отъ брата. И ушелъ. И больше его никогда уже не видѣли въ этомъ домѣ.
Матвѣй коротко посмотрѣлъ ему вслѣдъ, облегчилъ вздохомъ стѣснившееся сердце и возвратился къ себѣ въ комнату, гдѣ, въ свѣту и дыму, продолжалъ еще бурлить и шумѣть прежній, неоконченный споръ… Матвѣй, подъ гулъ его, думалъ о Викторѣ. Ему было жаль брата и не чувствовалъ онъ, непротивленецъ, симпатіи къ дѣятельности, въ которую тотъ себя уложилъ. Но онъ любилъ, чтобы человѣкъ, принявшій на себя обязанность, исполнялъ ее свято, и людей, страдавшихъ и даже погибавшихъ на служеніи долгу своему, только любилъ съ умиленіемъ, но не сокрушался о нихъ и не скорбѣлъ. И лицо его было спокойно, и съ ясною головою прислушался онъ къ товарищамъ, и самъ быстро вошелъ въ шумъ ихъ.
Споръ кипѣлъ изъ-за образовательнаго опыта, которому Матвѣй подвергалъ того самаго Григорія Скорлупкина, что давеча рекомендованъ былъ Модестомъ Ивану, какъ субъектъ, обрѣтающійся всегда при деньгахъ и обложенный въ пользу Модеста кредитною повинностью за то, что онъ будто бы влюбленъ въ красавицу Аглаю. Крѣпостной дѣдушка этого Скорлупкина состоялъ при дѣдушкѣ нынѣшнихъ Сарай-Бермятовыхъ въ егеряхъ, a тятенька — при папенькѣ Сарай-Бермятовыхъ въ вольнонаемныхъ разсыльныхъ. A самого Скорлупкина Вендль, неугомонный изыскатель и коллекціонеръ людей, любилъ иногда поэкзаменовать, встрѣчая его y Сарай-Бермятовыхъ, либо на улицѣ, либо въ ресторанѣ, потому что съ нѣкотораго времени молодой человѣкъ этотъ началъ, по какимъ-то особымъ, не вы сказаннымъ причинамъ, чрезвычайно интересовать его.
— Ну, что вы? какъ? а? — спрашивалъ Вендль, обдавая некурящаго Скорлупкина благовоніемъ рублевой сигары и проницательно разглядывая его сквозь дымное облако.
Скорлупкинъ, питавшій къ Вендлю большое уваженіе за то, что онъ, наслѣдникъ богатаго дисконтера, не только не промоталъ родительскихъ капиталовъ, но еще адвокатской практикой зарабатываетъ большія деньги, — свободно кланялся и отвѣчалъ:
— Слава Богу. Живемъ. Покорнѣйше благодарю.
— Преуспѣваете? а?
— По мѣрѣ своихъ способностей. По распоряженію Матвѣя Викторовича, посѣщаю народный университетъ.
— Интересно?
Къ удивленію Вендля, Скорлупкинъ отвѣчалъ безъ всякаго восторга:
— Однако, о серьезномъ читаютъ. Приблизительно весьма многаго не могу понимать. Все больше наблюдаютъ о простомъ народѣ, какъ ему жить легче. Намъ ни къ чему.
— Ангелъ мой, — воскликнулъ Вендль, — да вы то сами — кто же? Аристократомъ почитаете себя, что ли? Въ бархатной книгѣ записаны?
— Какая наша аристократія! — усмѣхнулся Скорлупкинъ. — Родня моя, сказать абсолютно, — черная, и образованіе — одинъ пшикъ.
— Въ такомъ случаѣ, почему же вы недовольны лекціями о простомъ народѣ? Среду свою изучить всякому любопытно.
— Да я ее самъ лучше всякаго профессора знаю. Помилуйте, Левъ Адольфовичъ, — воодушевился Скорлупкинъ, — мнѣ ли народа не понимать? Дѣдъ былъ дворовый, родитель крестьянствовалъ, лишь передъ смертью, спасибо ему, догадался въ мѣщане выписаться. Маменька, и по сейчасъ, въ божественности своей, совершенно сѣрая женщина. Кабы не тетеньки Епистиміи настояніе, да не Матвѣй Викторовичъ, было бы мнѣ съ дураками въ черномъ тѣлѣ, пропасть.
— Не возноситесь, мой другъ, не возноситесь! Помните, что гордость — грѣхъ смертный и нѣкогда погубила сатану, — насмѣшливо вставилъ Вендль. Семитическая кровь его, благоговѣйная къ семьѣ и родовому союзу, была возмущена тономъ презрительнаго превосходства, которымъ этотъ даже еще не выскочка, a только отдаленная возможность выскочки говоритъ о своемъ родѣ-племени. Скорлупкинъ замѣтилъ и осторожно поправился:
— Нѣтъ, вы не извольте думать: я родителей своихъ не стыжусь. Но, самъ возросши въ темной дурости, я во всякомъ другомъ слѣпоту подобную насквозь вижу за сто шаговъ.
— Матвѣй готовитъ васъ къ экзамену зрѣлости?
— Улита ѣдеть — когда-то будетъ, — усмѣхнулся Скорлупкинъ.
— Не въ охоту?
Скорлупкинъ замялся, но, не встрѣчая въ любопытныхъ глазахъ Вендля рѣшительнаго порицанія, признался съ искренностью:
— Не то, что не въ охоту. Результатъ чрезвычайно отдаленный. Это съ дѣтства начинать надо, a мнѣ двадцать третій годъ. Теперь мнѣ — жить въ пору, капиталъ дѣлать, a не уроки долбить.
— Такъ что Матвѣй васъ, въ нѣкоторомъ родѣ, въ ученый рай свой на арканѣ тянетъ? — засмѣялся Вендль.
A Скорлупкинъ объяснилъ:
— Покойнаго родителя моего непремѣнное желаніе было, чтобы я получилъ господское образованіе и гимназію кончилъ. Но здоровьишкомъ я былъ въ то время слабъ, никакихъ способностей не оказывалъ, — силенки, значить, мои ребячьи того не дозволяли. Опредѣлили меня по торговой части, закабалили на годы въ мальчики въ бѣльевой магазинъ. тѣмъ не менѣе, родитель мой мечты своей не оставилъ. Умирая, просилъ Мотю, чтобы содѣйствовалъ мнѣ осуществить завѣтъ образованія.
— Что же Мотя могъ сдѣлать для васъ? — удивился Вендль. — Онъ тогда мальчикъ былъ. Слѣдовало просить Симеона.
Скорлупкинъ, усмѣхаясь, покрутилъ головой.
— Предъ Симеономъ Викторовичемъ родитель мой пикнуть не смѣлъ, — сказалъ онъ, опять съ недавнимъ превосходствомъ. — Вѣдь мы, Скорлупкины, искони Сарай-Бермятовскіе слуги, еще съ крѣпости, изъ рода въ родъ. Я — первый, что самъ по себѣ живу и свою фортуну ищу. A маменьку, либо тетеньку Епистимію до сихъ поръ спросите: гдѣ были? — не сумѣютъ сказать: y господъ Сарай-Бермятовыхъ, — говорить: y нашихъ господъ.
— Вамъ смѣшно? — съ брезгливостью спросилъ Вендль: развязность этого потомка на счетъ ближайшихъ предковъ опять его покоробила.
Но на этотъ разъ Скорлупкинъ чувствовалъ себя на твердой почвѣ и нисколько не смутился.
— Да — какъ же, Левъ Адольфовичъ? — возразилъ онъ. — Конечно, что должно быть смѣшно. Крѣпости не знали, въ свободномъ крестьянствѣ родились, вольными выросли, a умъ и языкъ — крѣпостные. Полувѣкомъ изъ нихъ рабское наслѣдство не выдохлось.
Вендль подумалъ, прикинулъ умомъ, воображеніемъ, и — согласился.
— Да… жутковато! — вздохнулъ онъ. — Дрессировали же людей! Достало на два поколѣнія!
A Скорлупкинъ продолжалъ:
— Родитель мой, при Мотѣ, маленькомъ, когда господа Сарай-Бермятовы въ упадокъ пришли, остался вродѣ какъ бы дядькою. Мы съ Мотею — однолѣтки, вмѣстѣ росли, въ дѣтскія игры играли.
— Такъ что просьба отца вашего попала по адресу? — одобрительно сказалъ Вендль. Скорлупкинъ отвѣчалъ съ гордымъ удовлетвореніемъ и почти нѣжностью въ глазахъ:
— Да, ужъ, знаете, если Мотя что обѣщалъ, такъ это стѣна нерушимая. Чуть самъ въ возрастъ вошелъ и свободу поступковъ получилъ, сейчасъ же и за меня принялся. Второй годъ тормошимся… Обижать его жаль, — тихо прибавилъ онъ, опуская голову, — a надлежало бы къ прекращенію.
Вендлю захотѣлось помочь Матвѣю, котораго онъ уважалъ и любилъ, хоть легкимъ ободреніемъ скептическаго его ученика:
— Однако, изъ учителей вашихъ, Аглая Викторовна отзывалась мнѣ о вашихъ занятіяхъ хорошо.
— Да? — удивился и обрадовался Скорлупкинъ, — покорнѣйше благодарю. Только это она, — подумавъ и съ печалью, добавилъ онъ, — по ангельской добротѣ своей. A мнѣ съ нею, признаться, всѣхъ труднѣе. Потому что, знаете, Левъ Адольфовичъ, стыдно ужасно, — съ довѣрчивостью пояснилъ онъ. — Съ мужчинами осла ломать — еще куда ни шло. Но когда долженъ ты мозги свои выворачивать предъ этакою чудесною барышней, и ничего не выходить, и должна она подумать о тебѣ въ самомъ низкомъ родѣ, что оказываешься ты глупый человѣкъ, оно, Левъ Адольфовичъ, выходить ужасно какъ постыдно.
— Вы въ своего ангелоподобнаго профессора, конечно, влюблены? — спросилъ Вендль, съ улыбкой нѣсколько высокомѣрной.
Но Скорлупкинъ сердито покраснѣлъ, точно услышалъ неприличность.
— Это Модестъ Викторовичъ на смѣхъ выдумали, дразнятъ меня. Развѣ я дерзнулъ бы?
— Ну, влюбиться, — на это большой дерзости не надо, — холодно возразилъ Вендль, посасывая сигару. — Вотъ признаться въ томъ этакой красавицѣ и взаимности искать — другая статья…
