...
Бешено неслись кони. Только топот копыт и тяжелый храп их раздавались в ночи. Молчали, пригнувшись к их гривам, люди, в кровь искусали они губы свои, пытаясь унять нервную дрожь, боясь нарушить окружающую их тишину. И в молчании их было что-то страшное, зловещее. Черной была ночь, но еще черней были помыслы их. Зло витало над ними, жгло, калечило их души, ослепляло ненавистью. Казалось, камень зла сорвавшись с вершины и став причиной лавины несчастий, мчался теперь по извилистым тропам горных перевалов и вырывшись на просторы альпийских лугов, топтал уснувшие маки и гнезда полевых птиц с еще не вылупившимися птенцами. В страхе отлетали в разные стороны из-под копыт встревоженные птицы. Только одна из них не сдвинулась с места, не оставила своих еще слепых птенцов и, прикрывая их своими слабыми крыльями, была раздавлена бешено мчавшейся лошадью. И когда вдали показались первые костры, что горели всю ночь, чтоб отгонять волков и шакалов, от шатров дома Садияр-аги, охотничий азарт охватил их. Тишина ночи раскололась от криков и разбойничьих возгласов нападающих. Страх сковал сердца женщин, прижимавших к себе своих детей, оберегая их от надвигающейся беды. Подняли свои посохи старые чабаны, криками подбадривая себя и собак, в надежде, что пронесется мимо это несчастье. Но тщетной была эта надежда, темной тучей надвигалось зло на лагерь.
...
Зия быстро вскинул голову, когда раздались крики снаружи. Он узнал голос старого Алимирзы, главного чабана отца.
- Эй люди, вставайте, скорей, - кричал он, причитая - вахсей, кто это такие? Аллах, помоги нам!
Когда Зия выбежал из палатки, конь, мчавшийся впереди остальных, хотя сколько их было, в этой темноте никто не мог увидеть, только крики слышались отовсюду, ворвался в расположение мирно спавшего лагеря и, храпя от усталости и страха, крушил все на своем пути, разрывая толстые веревки, привязанные между шестами, на которых были развешаны на просушку густо просоленные овечьи шкуры.
В сердце у ребенка не было страха, он еще не знал его. Он схватил горящий сук из костра и бросился вперед к лошади, мчавшейся прямо на него. "После меня ты старший в доме. Тебе защищать мать"- стучали в его мозгу слова отца, когда он ткнул горящий сук в морду лошади. И в ту же секунду раздался выстрел. Зия упал после того, как перед ним взвилась на дыбы кобыла Хаста Ашота, да так высоко и так прямо, что на миг зависла в воздухе. Затем, потеряв равновесие, она стала заваливаться назад и, качнувшись, со всего размаха упала на спину, подмяв под себя незадачливого седока. Только и успел охнуть Хаста Ашот, когда огромная туша падающего животного подмяла его под себя, разламывая кости на груди и ногах. Последнее, что мог слышать Ашот в этой жизни, был свист воздуха, вырывавшегося из его легких, пробитых насквозь поломанными ребрами. Он хотел что-то сказать, но опять лишь услышал свист, а затем кровь, хлынувшая из горла, навсегда заставила его умолкнуть. Только глаза его, полные ужаса и боли, так и остались открытыми, устремленными в беззвездное, темное, как и вся его жизнь, небо.
Зия падал долго, очень долго. Целую вечность. Выстрела он не слышал, просто что-то больно кольнуло в груди и тут же отпустило. Зия даже испугаться не успел, но, увидев, как упал его враг, улыбнулся.
- Зи-я-я-я! - слышал он, как кричал кто-то издали. Наверное, мама, подумал он.
Хумар бежала к костру, не видя никого. От ее душераздирающего крика раненой львицы остановились даже кони нападавших, отшатнулись все в страхе. Но еще раньше ее доскакал до места трагедии Левон. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы убедиться, что Хаста Ашот уже никогда не встанет. Он лежал, раздавленный, под отчаянно брыкающейся кобылой, поломавшей себе хребет об деревянную ограду. И мальчонка, кроха совсем, в белой сорочке, лежал недалеко от Ашота, крепко сжимая в руке дымящуюся головешку. Пятно на его груди очень быстро разрасталось.
- Ах черт! Пропади все пропадом! - прошептал Левон, и, повернув коня, ускакал прочь, в сторону перевала. Так же быстро повернули своих коней и другие нападавшие. Ушли ничего не взяв, никого более не тронув.
Обезумевшими глазами смотрела Хумар на тело своего мальчика, не веря глазам. Не переставая, она трясла головой в разные стороны, чтоб отогнать этот страшный сон. Не могло такое случиться. Не должно. Аллах не может допустить такого! Зия, Зия, сынок! - причитали ее губы, но слез не было. Высохли они от горя. Только стон и утробный вой умирающей львицы.
Вдруг что-то оборвалось у ней внутри, и сразу легче стало. Боль отходила, уступая место необыкновенной легкости.
- Зия, сынок мой. Я не оставлю тебя, - прошептали ее губы, и она упала рядом с сыном, нежно обняв его. Последним усилием воли дотянулась она до его лица и поцеловала в еще теплые губы, и только теперь горькие слезы тяжелыми каплями медленно скатились с ее глаз. Хумар так и умерла, без боли. Просто устало прикрыла глаза и больше не открыла их.
Женщины, подбежавшие к ним, вначале ничего не могли понять, откуда столько крови. И мать, и сын были ею перепачканы, она была везде. Казалось, они оба лежали в луже крови, которая все увеличивалась. И только крик Сакины, когда она бросилась на тело своей госпожи, привел в чувство остальных. Только теперь они поняли, что бедная Хумар с горя сорвала беременность и истекала кровью рядом со своим мальчиком. В бессилии рыдали женщины, рвали волосы от отчаяния и не слышали выстрела, что раздался рядом. Это старый Алимирза, подойдя к лошади Ашота и приставив к ее виску винтовку, нажал на оба курка.
...
Хумар не спасли. Она так и не открыла больше глаз. Даже когда ее об этом тихо, нагнувшись к самому уху, попросил Садияр. Что есть силы мчался он к своей семье, чуть не загнал лошадь, которую, всю дрожащую, шатающуюся от усталости, отдал в руки подбежавших пастухов, а сам, как был в пыли, опустился на колени перед Хумар. Впервые в жизни он стоял перед ней на коленях и просил о том, чего она выполнить не могла. Ох, как ему хотелось обмануть судьбу, повернуть время вспять. Но кто утром знает, куда он вернется вечером?
Большим было горе его, но с гордостью поднял Садияр на руки тело сына своего. Через все село, Садияр прошел пешком, прижимая к груди тело Зии. В страхе закрывались ставни в окнах армян, когда мимо их дверей проходил Садияр. Никто не посмел потревожить его, даже следователи, что прибыли почти что вместе с ним и приступили к опросу свидетелей.
Личность Хаста Ашота была установлена сразу же по справке, найденной во внутреннем кармане его камзола. Она была выдана ему чуть больше месяца назад при переходе турецко-российской границы. Эта справка стала единственным вещественным доказательством, что осталась в руках следователей.
В тот же день, еще не полностью собравшись, Садияр вернул свой дом в Сеидли. Тело Хаста Ашота тоже кто-то забрал. Но не было оно предано земле. Разбросали его частями в лесу и в ущелье, на съедение птицам и зверям. Вором был Ашот, шакалам стал добычей.
Зию хоронили как воина, павшего на поле брани с оружием в руках. Молча принял свою судьбу Садияр, не роптал, не плакал он над могилами своих родных. Только сильнее сжал он губы, и седая прядь пролегла через всю голову. Долгие три года никто в округе не слышал больше смеха Садияра, не ходил он на сельские празднества, и никого не звал к себе в гости.
Глава шестнадцатая.
Прошел год с тех пор, как Айша стала жить в доме матери Садияра. Первые дни она только плакала, но вскоре, уже после разговора со своей теткой Бадисаба ханум, что приехала навестить ее в старом доме тетушки Сугры вместе с ее матерью, она успокоилась. Возвращаться в Вейсали она больше не хотела, это она решила окончательно. Старый мир для нее отныне рухнул, но нового она еще не построила. Многое в этом новом для нее мире было незнакомым и пугало ее. Но не было разочарования, не было скуки и отчуждения. В новом доме ее приняли, и никто не спрашивал, в качестве кого она здесь живет? Ее распоряжения выполнялись всеми безпрекословно, и даже с удовольствием, каждый старался угодить ей, а ее благодарная улыбка принималась как милость, как самая высокая награда. Да и Сугра оказалась мудрой женщиной. Она не лезла к ней в душу с разными расспросами, советами и предложениями. Просто молчала и ждала. И наступил день, когда Айша ей рассказала все без утайки. Даже Бадисаба-ханум не все знала, не посмела сказать ей Айша всю правду. Молча выслушала признание Айши старая Сугра. Только потом, осознав, какой груз ответственности и какое бремя любви за родных и близких, которых она не могла обмануть, подвести, разочаровать, легли на эти хрупкие девичьи плечи, сколько всего Айша была вынуждена хранить в своем сердце, она горько заплакала. И Айша заплакала вместе с ней. И впервые за многие дни ей стало легко. С удивлением смотрел на них Садияр, зашедший к матери на минуту, чтобы спросить о чем-то. О чем он хотел спросить, Садияр уже не помнил, настолько поражен он был увиденным.
