Глава семнадцатая.
Первое, что увидела Айша, когда, придя в себя и приподнявшись при помощи женщин, снова заставила себя посмотреть на повозку, в которой лежал ее муж, была бабочка, крупная, белая, с двумя черными отметинами на каждом крыле. Она сидела, высоко подняв свои крылья, на черной бурке, накинутой на тело Садияра. Айша стояла пораженная. Она вспомнила, что уже видела эту бабочку в ту ночь, когда впервые вошла в дом Садияра.
В то утро, когда они оба, утомленные, но все еще не насытившиеся, не отрываясь смотрели друг на друга, по-новому оценивая и узнавая уже знакомые черты, такая же бабочка влетела в комнату и медленно, беззвучно стала порхать перед их глазами. С удивлением следили они за ней. В ее полете было что-то нереальное, фантастическое и страшное. Ни разу в своей жизни Садияр не видел, чтобы бабочка могла так близко подлетать к человеку. Замерев на несколько секунд над ними, как бы раздумывая, сесть или нет, она снова улетала. Затем она тихо опустилась и села на большой палец Айши, которая смотрела на нее, недоумевая, почему бабочка выбрала именно ее, и что все это предвещало в ее жизни. Садияр, так же с удивлением наблюдавший за полетом бабочки, с интересом рассматривал ее на пальце у Айши.
- Она не боится нас.
- Нет, смотри, как тихо сидит.
- Откуда она залетела? Я раньше таких в наших краях не видел.
- Я тоже. Хотя часто ли мы видим их так близко?
- Я в первый раз.
- И я, - сказала Айша и нежно поцеловала Садияра в плечо.
- Что будем с ней делать? - снова нарушил молчание Садияр.
- С бабочкой?
- Ну да!
- Давай отпустим!
- Хорошо, но мы же ее не держим, она сама залетела сюда и села на твой палец.
- Попробую отпустить ее, - сказала Айша и подошла к раскрытому окну.
Но сколько она не просила ее улететь, не трясла рукой, бабочка, как приклеенная, даже не шелохнулась.
- А может она умерла? - испуганные глаза Айши смотрели на Садияра.
- Не бойся, живая она, - смеясь ответил Садияр и подошел к Айше. Сейчас улетит! - И он стал несильно дуть сбоку на крылья бабочки.
И тут дрогнули вдруг черные крапинки на ее крыльях, она зашаталась и упала, но тут же, подхваченная невидимым потоком воздуха, грациозно порхая, она перелетела на ветку гранатового дерева, что росло за окном. Там она оставалась долго. Во всяком случае, через час, когда Айша снова посмотрела в окно, бабочка сидела на той же ветке и казалась волшебным цветком на ярко зеленых, еще молодых листьях. Когда она улетела, Айша не видела, просто, когда она снова посмотрела в окно, в надежде снова ее увидеть, бабочки на месте не было. Айша даже растерялась, стала искать ее на других ветвях, посмотрела и в комнате. Садияр заметил ее озабоченность:
- Ты что-то ищешь?
- Бабочку.
- Она улетела, - улыбаясь, ответил Садияр.
- Ты видел?
- Да.
- Почему мне не сказал?
- Не хотел тебя расстраивать, да и будить тебя было жалко, ты так мило улыбалась во сне. Что тебе снилось?
- Не помню, а ты почему на меня смотрел?
- Я теперь всегда буду смотреть на тебя.
- Тогда я больше не усну, если ты на меня будешь так смотреть.
- А я всегда на тебя смотрел.
- Неправда, за все это время ты и обратился ко мне от силы два- три раза.
- Но думал о тебе я всегда.
- Правда?
- Правда. А бабочка пусть останется в твоей памяти белым цветком нашей любви.
Сейчас такая же бабочка сидела на бурке, что прикрывала голову Садияра, и все, кто стоял рядом с телегой и причитал, не отрываясь смотрели на нее. Только Дали Гурбан продолжал жалобно скулить, сидя у заднего колеса телеги. Испуганно смотрел он на людей, и горе его было сравнимо с горем собаки, потерявшей хозяина.
Глава восемнадцатая.
В смерти Садияр-аги многое было неясно. Жил он тихо, во всяком случае, после женитьбы на Айше и рождения дочери он из деревни почти не выезжал, если не считать нескольких деловых поездок в Тифлис. Поэтому то, что труп Садияра нашли так далеко от Сеидли, на эриванской дороге, было странным. Савелий Петрович - следователь по особо важным делам, приехавший позже всех тех, кто шел за повозкой, на которой привезли останки покойного, очень быстро при помощи своих людей выяснил, что Садияр дома не ночевал, и еще вчера утром выехал по каким то делам в Дилиджан.
Агентурная сеть была гордостью Савелия Петровича. Она охватывала каждое село, каждую мельницу и каждую чайхану во всей округе. На ее материальную поддержку он, еще в 1915 году, добился разрешения самого губернатора. Средства, правда, были небольшие, но, тем не менее, даже за эти гроши измученные, голодные люди из местных, готовы были служить верой и правдой, докладывая Савелию Петровичу о каждом значительном с их точки зрения событии в их селе. Все это помогало Савелию Петровичу быть в курсе всего происходящего, значительно снизить показатели правонарушений, причем настолько, что пришло специальное циркулярное письмо из Департамента, предписывающее дать подробнейшее описание его методов работы с целью его применения на всей территории Российской империи.
Странным было то, что после смерти Хумар и Зии Садияр ни разу не выезжал в Дилиджан. Во всяком случае, об этом никому не было известно. Еще Савелий Петрович успел точно установить, что пуля, убившая Садияр-агу, была пущена с большого расстояния и как назло угодила прямо в висок покойного, не оставив ему шанса уцелеть. Это же подтвердил и доктор Мишин, все еще тюремный врач и медицинский эксперт по совместительству, с которым Савелий Петрович Львов уже долгое время дружил и почти не расставался ни на работе, ни после, благо квартиру он снимал недалеко от дома, где жила семья Иннокентия Федоровича, и часто летние вечера они коротали вместе, распивая чаи и беседуя, сидя под большим айвовым деревом со столь густой кроной, что она не только защищала от знойных солнечных лучей, но и от внезапного дождя. И пока жены их вместе что-то готовили на ужин, а дети бегали по саду, они обменивались последними новостями.
С того дня, как им пришлось вместе расследовать дело о смерти некоего Гуламали, они прониклись искренней симпатией друг к другу, хотя в начале Савелий Петрович и приходил в ужас от методов работы доктора Мишина. Но сейчас господин Львов полностью доверял выводам и заключениям Иннокентия Федоровича, был уверен, что он не поступится своими профессиональными обязанностями, если они могут нанести урон его репутации, и не будет педантом и буквоедом в тех случаях, когда этого можно избежать. Вот и сейчас он представил господину Львову заключение, составленное на основе осмотра тела покойного Садияра в мечети, где его должны были омыть прежде чем по мусульманскому обычаю завернуть в кусок белой материи - кефан, открывать который уже никому не позволительно. В мечети доктора Мишина хорошо знали, и хотя, как представителя другой религии, его не должны были пропускать внутрь, они позволили ему делать свое дело. Все понимали, что он зашел сюда не ради праздного любопытства, и всячески старались ему помочь.
Пуля, как определил Инокентий Федорович по оставшемуся на виске покойного характерному отверстию, была выпушена из ружья с большого расстояния. Столь большого, что, попав в голову покойного, она застряла там, но к сожалению, полностью выполнила свою зловещую задачу. Пулю Инокентий Федорович вынимать не стал, в этом он не видел надобности. Правда, он читал недавно, что в Европе по характерным насечкам на пуле определяют, из какого ружья был произведен выстрел. Но относился он к этому скептически. Да и до Европы отсюда далеко, хотя и чисто азиатского здесь было маловато. Так, всего понемножку. Ну, вынет он эту чертову пулю, а кто будет определять ее происхождение? Кто проверит, у кого какие винтовки? Тут сплошь и рядом привозят, увозят, дарят и покупают оружие. А учета - никакого. Сколько раз он предлагал начальству составить учет стрелкового оружия. Даже, если не изменяет память, лет шесть назад, написал об этом раппорт в Петербург. Куда там, все чинят препятствия, даже российские дворяне, а что тут говорить о местной знати.
А Садияр-ага после омовения, когда смыли с его лица и бороды запекшуюся кровь, причесали, прикрыв отверстие на виске прядью волос, выглядел почти как живой, казался уснувшим от усталости. Черты его лица, всегда резко очерченные, с характерным прищуром глаз и живой мимикой, смягчились, приобрели плавные очертания. Весь его облик словно говорил о том, что он сожалеет о доставленных всем им неудобствах.
Доктор Мишин вышел, когда тело Садияр-аги стали заворачивать в его последнее на этой земле одеяние. Все, что ему нужно было, он уже увидел. Об этом он и доложил своему другу, следователю Львову ждавшему на улице перед сельской мечетью. Он пришел сюда на случай каких- либо осложнений, если, например, доктору Мишину не позволят осмотреть труп. Но все обошлось, как нельзя лучше, тихо и без эксцессов.
- А пулю не вынули? - спросил он доктора, хотя об ответе уже догадывался.
