неглубоких креслах, точно на миниатюрных тронах. Бен знал, что Прайс тоже где-то здесь, однако не мог его заметить ни в одном кресле у стены, ни справа, ни слева от себя. Или, может быть, Прайс сидел прямо позади него?
Огромное пространство церкви в этот первый вечер освещалось белыми свечами на высоких деревянных столбиках, что возвышались над наклонными подставками с псалтырями перед каждой скамьей, и язычки пламени выстраивались ровными линиями, расходившимися по всей длине зала.
Когда в тридцатых годах двадцатого века число учащихся сильно превысило вместительные возможности школьной капеллы, сюда не стали втискивать складные стулья в пространство нефа или уменьшать набор учеников. Вместо этого просто выломали заднюю стену, водрузили на рельсы, откатили на тридцать ярдов, потом достроили необходимые участки стены, кровли и витражей, добавили еще скамей. У состоятельного заведения не было нужды перед кем-то объясняться.
На входе в капеллу Бену вручили тонкую незажженную свечку с бумажным «воротничком» для руки, и сейчас свеча лежала у него на коленях. Все третьеклассники, нынешние новички, глядели через проход друг на друга: кто-то заметно нервничал, а кто-то смотрел самоуверенно; кто-то из девушек походил на гордую каравеллу, а кто-то — на пугливого зяблика. И все задавались одними и теми же вопросами: а кто здесь станет мне другом или подругой? Кто из мальчишек станет моим парнем?
И если Бен просто будет держаться своего курса, если примет стоящие перед ним трудности и их преодолеет, то останется на верном пути. Ему по-прежнему казалось, будто он еще только ожидает, когда же на самом деле окажется здесь, и все, что ему пока следует сделать, — это подождать, и все будет так, как надо. Это его место, оно словно создано для него. Помнится, всякий раз в Сиднее, когда ему почти что удавалось преодолеть в себе неуверенность и внутренний дискомфорт и отдаться танцам или беготне по коридорам, Бен, сетуя на свою нерешительность, на желание замкнуться, напоминал себе, что все то же самое его ждет и в школе Сент-Джеймс. И пусть лучше он преодолеет себя там; это, по крайней мере, будет иметь смысл.
В мягком, приглушенном свете капеллы Бен переводил взгляд то на красивых девушек, то на «внезапно похорошевших». Интересно, а они придут посмотреть его игру?
В ряду напротив, ближе к ректорской кафедре, сидел Хатч.
После речи Эстона все, выдержав значительную паузу, исполнили «Господь наш, Хранитель во веки веков», и Бен задумался о Боге. Подобные гимны ни на йоту не убеждали его в существовании Бога, однако все равно очень нравились — пусть даже большую часть своей жизни он потратил на то, что наслаждался простой пиццей с сыром в пиццерии Park Ave. Да, он угощался порезанной тонкими ломтиками пиццей в кафешке недалеко от дома, или осторожненько водил машину вдоль самых шумовых барьеров и зарослей сумаха по трассе I-84, или высматривал себе сиди-диски в Strawberries, или вместе с мамой выбирал в интернет-магазине ботинки на выход — и это заполняло его существование. Однако те гимны, казалось, рождались там, где должна была бы протекать его настоящая жизнь. Где он безмятежно гулял бы по лесу или собирал бы ежевику возле старинных темно-красных амбаров. И он настолько признавал правильность этих гимнов, что ему уже претила вся окружавшая его мишура благополучия девяностых годов. Эти гимны как будто вшиты были в оболочку его личности, и их текстура не только приятно ощущалась его плотью, но и усиливала его неприятие видеопрокатной сети Blockbuster, или новостного тележурнала A Current Affair, или поп-группы Milli Vanilli — он ощущал их так, словно синтетику натягивал на голую кожу. И Бен пел этот гимн с тихим согласием и верой и в то же время с пронзительной тоской в душе.
Покуда Эстон продолжал свою проповедь, пламя множества свечей вызывало какой-то молитвенный гипноз, однако Бен никогда по-настоящему не понимал, что вкладывают люди в слово «молиться». Ему казалось, это означает сидеть на коленях у величайшего в мире Санты из тех, что устраиваются перед Рождеством в торговых центрах, и что-то для себя выпрашивать.
Подняв глаза, Бен представил, как чьи-то руки вырезали все это из дерева, собирали витражи, как кто-то вешал эти массивные двери, таскал из грузовика кирпичи. Вот это все казалось действительно реальным. Для мальчишки его возраста складывать кирпичи в тачку было самым что ни на есть настоящим делом.
Наконец гимны и молитвы затихли, растекающийся по капелле свет стал похож на снежное марево. Один из церковных служек приблизился к Эстону с зажженной тоненькой свечкой, и тот, немного подержав фитиль своей свечи над пламенем, развернулся и зажег свечки у троих учащихся и у сидевших поблизости учителей. Далее пламя стало передаваться от одного к другому, и постепенно сияние свечей добралось до Бена. А вскоре и все свечи в зале зажглись, прорезав сумрачную глубину зала яркими дрожащими полумесяцами. Бен отдаленно услышал, как Эстон изрек что-то метафоричное насчет распространяющегося света. Затем ректор велел им встать и выстроиться для выхода из капеллы, причем старшим ученикам следовало покинуть церковь первыми. Третьеклассников Эстон попросил пока остаться. Он решил дать им еще несколько напутствий на пути к учебным открытиям и самопознанию.
— Чудесного вам, замечательного учебного года! — провозгласил он наконец. — Ступайте же в школу, отныне она станет и вашей!
Третьеклассники тоже направились к выходу. Бен, ни слова никому не говоря, улыбался идущим рядом ребятам и все оглядывался по сторонам в надежде увидеть Прайса. Двери открылись, и новички оказались в проходе между выстроившимися старшими ребятами, которые дружно разразились восторженными криками, когда первые девочки ступили из дверей капеллы в вечерний полумрак. Наконец все вышли наружу, и старшие ученики, гомоня, смешались с вереницей новичков, обнимая их и даже то и дело отрывая от земли.
На улице быстро холодало, но все равно ощущалось еще дневное тепло, и после неподвижного воздуха капеллы Бену даже легкое веяние ветерка казалось сильными порывами. Он подумал, что чувствует сейчас именно то, что и полагается ему чувствовать. Старшеклассники дурачились, кричали, подпрыгивали. Но это тоже был определенный ритуал, и Бену очень хотелось являться важной частью всего происходящего и знать, что его отсутствие не останется незамеченным. На рукаве пиджака у одного из пареньков Бен разглядел застывшие восковые потеки.
В нескольких шагах от себя он увидел Хатча, чья рыжевато-каштановая голова подскакивала и опускалась вместе с головами окружавших его школяров. И Бен тоже, как и они, принялся весело подпрыгивать.
* * *
Бен забрался по лесенке к водруженной едва ли не под потолок постели, в то время как Ахмед еще
