приходится скрывать. Кстати, — добавила она словно бы между прочим, — я на тебя отцу нажаловалась…
— А давайте качели подвесим, — сказал один из мальчишек Пожгаи.
— Подвешивайте, — ответил я и вышел из зимнего сада.
Мне хотелось смеяться. Я знал, что она соврала. Решила меня испугать. Думает, я боюсь ее. Ошибается! И трусить я никогда не трусил. Драться я не люблю. Но это вовсе не трусость. Вот если бы я сбежал отсюда, это была бы трусость. Но я сильный и родителям смело в глаза могу посмотреть…
Тут я задумался. Будто туча, пронесся в сознании страх. А могу ли?.. А вдруг не врет?.. Вдруг и правда нажаловалась?
Вот войду я сейчас в гостиную, а отец ее встанет и скажет мне: «Собирайся. Нас ждет машина». Хотя ведь машина уехала. «Я тебя посажу!» — «Ты не сделаешь этого!» — закричит моя мать. Но он может. Потому что главнее. Вон и дом у них красивее нашего. В голове у меня все перепуталось, все вывернулось наизнанку, нервы сдали. Мне хотелось теперь только плакать. Но лечь я не смел, кто-нибудь мог войти ко мне в комнату. В любой момент.
Я куда-то поплелся.
Сидике… Сидике расскажу обо всем… Но тут из гардеробной меня окликнула мать. Она стояла на коленях перед шкафами с распахнутыми настежь дверцами. Вокруг громоздились кучи белья — скатертей, простыней, салфеток и полотенец. Мать выбрасывала из шкафов все новые и новые кипы.
Ее присутствие меня успокоило.
— Что ты ищешь?
— Да белую скатерть, чтоб ей провалиться! Ты не видел? — взглянула мать на меня.
— Нашла кого спрашивать.
— Да я так спросила, на всякий случай, — до пояса скрывшись в шкафу, пробурчала она, потом вскрикнула, потеряв терпение: — Как сквозь землю проклятая провалилась! Зови бабушку!
— Сейчас позову, — сказал я и двинулся было с места, но мать задержала меня.
— Нет, нет, нет, лучше я! А ты Сидике позови.
— Хорошо.
Она была в кухне. Стоя в облаке пара над огромной кастрюлей с кипящей водой, давила в нее галушки.
— Сидике, поди на минутку, тебя мама зовет… — сказал я.
От непривычно мягкого тона она смутилась. Не знала, бросать ли работу, идти или сперва закончить.
— Дюрика… у меня галушки разварятся. Скажи, что я скоро приду.
Мать с бабкой стояли у ящика с грязным бельем. Его содержимое лежало у них под ногами. Обе, уперев руки в бедра, растерянно покачивали головами.
— Ну что? — повернулась мать.
— Сейчас придет, только галушки доварит.
— Это точно, — сказала бабка.
— Не знаю, не знаю.
— Ты вот всем доверяешь, а потом расплачиваешься!
— Да уж ладно вам! Зачем ей сдалась эта скатерть на двенадцать персон!
— Солдатик ее отслужит, они и поженятся.
— Мама!..
Мать задумалась, но не ответила мне. Во мне закипело отчаяние. Неправда это, она не могла украсть! Я внезапно почувствовал себя виноватым. Как будто это я украл скатерть… И почувствовал, что краснею. Нет, Сидике не могла украсть! Зачем ей? Я тоже не брал.
— Наверно, она завалилась куда-нибудь! — крикнул я возбужденно.
Бабка набросилась на меня:
— Дюри, ты покраснел, ты все знаешь!
— Ничего я не знаю.
Вошла Сидике. Мать — она стояла спиной к ней — заставила себя улыбнуться и повернулась к девушке.
— Вы, случайно, не видели белую скатерть, Сидике?
Та застыла в недоумении.
— Ну камковую, белую!
— Нет, не видела.
— Мы уж все перерыли, — встряла бабка. — Пропала…
— И Дюрика ее не видал…
— Среди белья, что вы гладили, ее не было?
— Нет, нет… Я бы запомнила…
— Вверх дном все перевернули, — сказала мать и разворошила кучу белья.
— Ее точно не было среди глажки?
— Нет, нет, уж поверьте…
До Сидике, похоже, только теперь дошло, что имела в виду старуха. Она побледнела.
— Если сожгли, то признайтесь лучше!
— Прямо не знаю, как теперь накрывать…
— Не жгла я… ее ведь там не было… — бормотала Сидике.
Меня охватило бешенство, я заорал:
— Да не гладила она скатерть, ее там не было!
Мать шагнула ко мне и вкатила мне оплеуху. Тяжелый перстень попал по губе, губа треснула.
— Получил? — прошипела она. — Будешь знать… когда можно орать!
Я уставился на нее. Ко мне подскочила Сидике, но бабка, вцепившись ей в руку, оттащила девушку в сторону.
— Ты украла. Поди для приданого себе присмотрела?
Я схватился за рот. Ладонь была вся в крови. Я машинально, не отдавая себе отчета, размазал ее по лицу. Во рту было солоно и отдавало железом.
— Да вы что… — прошипела мать. — Не смейте… — И отдернула бабку от Сидике.
А я направился было в ванную. Страх исчез. Мне стало все ясно насчет людей. Я их понял. Я боялся их только тогда, когда они что-нибудь говорили.
Сидике стояла в оцепенении.
— А ну, доставайте… — бросила ей в лицо бабка.
— Не надо, мама… не надо… — обессиленно повторяла мать.
Девушка вздрогнула и, закусив побелевшие губы, твердой походкой направилась к выходу.
— Погодите… — упавшим голосом окликнула ее мать, — ну постойте, куда вы?! Мы не хотели…
Они двинулись за ней следом. Сидике это почувствовала. Развернулась. И пошла к себе в комнату. Дверь она не закрыла. Мать с бабкой замерли у порога. Лицо девушки будто окаменело. Я не видел в нем прежней робости. Оно было строгим, как у умершего. И таким же бледным. Замедленными, размеренными движениями она открыла шкаф. В нем почти ничего не было. Две шелковые блузки. Одна бирюзовая и одна белая. Она вышвырнула их из шкафа. Смела на пол с полки свое белье. Выбросила две юбки. И все это без единого слова.
Затем она подошла к дивану и, раскрыв его, выгребла из ящика для белья одеяло, подушку и простыню. Под ними не было ничего… Она шагнула к тумбочке…
Мать сверкнула на бабку глазами. Старуха с испуганным видом ретировалась.
Подойдя к девушке, мать взяла ее за руку и нежно сказала:
— Ну, полно вам, Сидике… полно…
Но девушка вырвалась и распахнула дверку тумбочки. Мать содрогнулась, взглянув на ее обезумевшее лицо, обняла ее и, силком усадив на диван, села рядом.
— Полно, Сидике… полно… — приговаривала она.
Сидике сокрушенно, устало потупила голову. И беззвучно заплакала. Слезы, стекая по круглому личику, собирались у ее носа. Она их не вытирала.
Мать гладила ее голову. Я потрясенно смотрел на них, стоя в дверях.
— Пойди скажи бабушке, пусть накрывает розовой… — прошептала мне мать.
— Хорошо, — кивнул я.
В понедельник утром Сидике уехала домой. Вернуться она должна была к вечеру следующего дня. Однако во вторник вечером не
