В правом крыле дворца сгущалась теснота, толпились солдаты с винтовками и рабочие, все не раздевшись и не снимая шапок. Так это – не собранные ли, выбранные уже депутаты? Увы, нет. Аккуратный Эрлих толкался, спрашивал, есть ли мандаты, кто депутат? – его и не понимали. Всё же он кое-кого записывал в бумагу и втягивал в комнату Совета как депутата. И при этом на заводимого цепляли красный бант, если ещё не было.
У Гиммера тем более уже был мандат от Эрлиха: «представитель социалистической литературной группы».
Очень громко распоряжался и много бегал Соколов.
Совет уже прихватил себе две комнаты. В просторной, 12-й, рассаживались: ведущая радикальная публика – за большим столом, а для солдат и рабочих положили вдоль стен на стулья какие-то доски и вносили ещё табуреты и стулья. Да всего-то, вместе, не наскребли ещё и полусотни, неудобно было начинать Совет.
Солдаты больше сидели чинно и молчали. Стеснялись перед образованными. Другие, поразвязней, рассказывали соседям, как и что сегодня произошло.
А лица-то – какие тупые, неразвитые!..
Ужаснулся Гиммер: да кого ж тут назвали? Да разве готовы они в серьёзное заседание? Да разве перед ними можно излагать теоретические проблемы?
А что они сами понесут, если им достанется выступать?..
Поездка Родзянко в Мариинский дворец. – Переговоры с Михаилом.Хоть и согласился Родзянко вынужденно на создание этого временного Думского Комитета и председательствовать в нём, но грызло его, что это – неправильный путь, незаконный путь, и обходный, и никакое не решение вопроса. И он пока не придумал этому Комитету никаких действий, ни заседаний. А взял с собой законную думскую головку – одного своего заместителя, Некрасова, секретаря Думы Дмитрюкова, одного лидера фракции, октябриста Савича, – и именно с ними поехал на свидание с великим князем.
Родзянко имел такие цели. Спасти монархию. И не дать взбунтоваться самой Думе. И – может быть, самому взять правительственную власть, – но только прямым законным государственным путём. Он был потрясён арестом Щегловитова: пусть политический противник, но занимал совершенно такое же положение в верхней палате, как Родзянко в нижней, и его арест был как бы зеркальным отображением ареста самого Михаила Владимировича, если дела пойдут вот так же. На аресте Щегловитова ещё прочней уяснил Родзянко, что надо искать законного пути, иначе всё погибло. (А со Щегловитовым что ж сейчас делать? Освободить его – значит только подвергнуть самосуду толпы.)
Если бы Государь был в Царском Селе – Родзянко поехал бы к Государю. Теперь же – он ехал к его брату, единственному тут сейчас, кто мог бы помочь, нося на себе обаяние царского имени.
На автомобиль Председателя кто-то уже насадил спереди красный флаг – и на глазах возбуждённой солдатской массы было бы теперь рискованно этот флаг содрать. Пришлось с невозмутимым или даже довольным видом так и поехать. И на оба воскрылья прилегли по солдату с винтовками, штык вперёд: хотя и холодно было там лежать и свалиться можно, но за эти места почти дрались, всем понравилось. Да охрана автомобиля и полезна, но с каким это грозным видом!
Район до Троицкого моста считался эти часы своим, тут бушевал мятеж, и автомобиль с красным флагом ехал свободно.
Со стороны если кто узнавал Председателя Думы, странно он выглядел, наверно: как вождь революции.
А – никак им не был, и запретил бы всем так думать!
У Троицкого кто-то из кучки на пути махнул рукой, задержал автомобиль. Спросили кто. Пропустили.
А дальше по набережным было пустынно, и никто не задерживал, поехали совсем свободно. Эта пустынность в ранний вечер была необычна. Странная революция: проезжай по городу куда хочешь. Родзянко велел остановиться и снять красный флаг. Спрятали его на пол автомобиля.
Проскочили мимо Зимнего, мимо Адмиралтейства, завернули у Сенатской площади, так же пустынно, миновали Исаакий и выехали на Мариинскую площадь. Здесь народа было побольше, движение в разные стороны. У входа во дворец – две пушки и караул.
Приехавших пропустили без задержки. Самый крупный и тяжёлый изо всех, Родзянко сильным нетерпеливым шагом поднимался, всех обогнав.
С завистью заметил, что порядок здесь соблюдался: никаких подозрительных посторонних лиц, никто не рвался с оружием, на местах все служители в ливреях. Только не было верхнего света, все переходы и залы мало освещены.
От ротонды предупреждённый служитель повёл приехавших на сторону Государственного Совета, потянул перед ними палисандровую дверь, инкрустированную бронзой и перламутром, – и тут с неприятностью сообразил Родзянко, что входил в кабинет председателя, значит – Щегловитова.
Опять как символ. Щегловитов сидел в министерском павильоне запертый, ключ в кармане у Керенского, а Родзянко тут незвано входил в его же кабинет, как бы действуя заодно с Керенским.
Но и раздумывать и менять было поздно: уже великий князь Михаил сидел тут, не чинясь, что пришёл первый, и ждал. И легко, не царственно поднялся навстречу. Он был строен, с узкой, низкой талией.
С ним был только его неизменный секретарь, англичанин Джонсон. Думцы перездоровались с великим князем. Расселись за отдельным шестисторонним столом с инкрустациями, окружённым шестью стульями.
Несмотря на лихие, разведенные белокурые усы, неотверделое лицо великого князя, как всегда, не имело своего напряжения, своей заданной мысли, но открыто недоуменно смотрело на собеседника.
А голова у него была вся обритая, как у солдата, лишь чуть подросло.
Родзянко знал своё постоянное влияние на великого князя и теперь, со всей тяжестью своего авторитета, вида и голоса, очень строго стал ему внушать. (Но – как бы советуя только.)
Тут, прослышав о приезде, вошли министр-председатель князь Голицын и военный министр Беляев. (Родзянко звал его генералом Пфулем.) Не очень они были Родзянке нужны, и даже странное положение: как будто возглавители другой воюющей стороны, вот они мирно подсаживались к тому же столу. Голицыну нашлось шестое место, а маленький Беляев с оттопыренными ушами сел сбоку сзади него, ещё как бы уменьшившись. Нисколько не стесняясь присутствием этих теней, Родзянко продолжал.
В такую минуту на обязанности лиц ответственных и поставленных высоко – спасти положение. Спасенье ещё возможно сейчас, сию минуту, – и оно в руках одного великого князя!
Всё отражалось на впечатлительном, отзывчивом и нетвёрдом лице Михаила. Он как будто удивился – но вместе как будто и обрадовался: частный житель Гатчины, правда и генерал-инспектор кавалерии, – вот уж он не ожидал, что может спасти Россию. Именно он?
И хотя трудно виделся в этих чертах властный спаситель России, – да, именно он! – с растущей надеждой, густо непререкаемо внушал Родзянко. Именно: из-за отсутствия Государя и трудности связи с ним – прерогативы невольно ложатся на Его Императорское Высочество. Он должен сейчас, немедленно, явочным порядком, не дожидаясь утверждения, принять диктатуру над Петроградом, понудить правительство немедленно уйти в отставку в полном составе, а от Государя потребовать по телеграфу дарования министерства, ответственного перед Думой. А уж Дума такое министерство сформирует мгновенно, в один час.
Родзянко гонко и настойчиво всё это выложил. Нисколько его не смущало присутствие здесь главы так называемого правительства: это правительство они, Дума, уже много раз гнали вслух и открыто, вот ещё один раз! Хуже этого бездеятельного Мариинского дворца нельзя было ничего придумать. Впрочем, Родзянко уже отведал и топкость, неустойчивость Таврического. И теперь между двух опасных болот нужно было найти одну твёрдую тропинку.
Оба министра настолько были ушиблены и потеряны, что и не пытались возражать в свою защиту. Однако резкое возражение услышал Родзянко позади себя: то был ещё к ним вошедший Крыжановский, ныне секретарь Государственного Совета, а годами виднейший государственный чиновник. Он теперь наступил с упрёками Родзянке, что тот арестовал Щегловитова.
Родзянку проняло, очень обидело, он обернулся и честно стал объяснять, что – не он арестовал, он сделать ничего не мог, потому что сила у толпы и почему-то у Керенского. (Вспомнил «революционный закон» Керенского. Отсюда, из Мариинского, особенно было ясно: какой может быть «революционный закон» за два часа? До сих пор это называлось террором.)
– А если так, – ещё возмущённей выговаривал всегда сдержанный Крыжановский, – если вы не хозяин даже у себя в Таврическом, то как вы берётесь быть хозяином в России?
Родзянко покраснел – и действительно не нашёлся возразить (про себя решив и челюсти стиснув, что сегодня же ночью он свой Таврический обуздает).
Крыжановский ещё продолжал, всё так же наступательно: что правительство уже пожертвовало Протопоповым. (Как?! Думцы ещё не знали!) Что правительство и само послало просьбу назначить диктатора Петрограда, но послало Государю, кто единственный только и может это решать. (Он – косвенно для великого князя это всё говорил.) А Дума тем временем – виновница и глава революционного мятежа!
