меня? Пускай-де этот сопляйка поскачет между нами, много ли он из нас масла набьёт?
Заговор?
Да навряд ли…
И директор всё-таки директор, и Александру чего со мной комедию строить?
Скорей всего, гляди, Коржова по-срочному куда дёрнули… Надо ждать до победного.
Уже вечер.
Всё закрылось.
Я от Утюжка никуда. А вдруг Коржов всё-таки приявится? Не будет же он по вызову где до утра? Вспомнит, что кому-то что-то обещал, вспомнит, что его ждут, и наявится. А я уйди? Не-ет, надо ждать. Надо до победы ждать!
Что мне ещё делать? Куда спешить? На вокзал?
На вокзал я уцеливался в самый крайний момент. Часов в двенадцать поплинтую. На сон. А так чего мозолить глаза вокзальной ментовне?
Ночь чёрно растекалась по городу.
Реже пробегали, шурша шинами, усталые троллейбусы; как днём, не гудела растравленным пчелиным роем улица. Когда-никогда промигнёт одинокая запоздалая фигурка и тихо.
По полоске между тучами резво просквозил толстощёкий месяц и упал за крышу.
С тоски я ищу месяц, но месяца не видно за Утюжком. В расщелине улицы тускло тлели редкие звёзды… Скоро пропадают и звёзды; мелко, как бы на пробу, внезапно посыпал дождь.
Делать нечего, надо убираться…
Резвея, тугие капли всё сильней остукивали меня.
Вдруг накатило, дождь ударил стеной, обвалом, полил как из ковша.
Может, переждать в подъезде?
Мне вспомнилось, как я век проторчал в Утюжке напрасно, опало подумал, что мне этого Коржова не дождаться… Мне теперь всё равно…
Я брёл по пустынному ночному городу под тусклыми, мяклыми огнями, не разбирая ни луж, ни пенистых ручьёв.
Скоро всё на мне: и пиджак, и рубашка, и брюки сделались мокрей воды. Холод обнял меня, подживил, стеганул, я и дай тёку, для согрева выбрасывая руки в стороны.
Уже у вокзала, в самом тёмном прогоне, угораздило меня набежать на арбузную корку. Заваливаясь, садясь на спину, в диком отчаянии хватаясь за воздух, словчил-таки я не упасть на спину, а, спружинив, опустился на корточки. При этом левое колено неестественно резко дёрнулось вперёд со страшным хрустом, будто во всю силу тряхнули с подкруткой огромной жестяной банкой, заполненной камнями. Острая боль прожгла всего насквозь, и я, потеряв власть над собой, мешком с корточек вальнулся ничком в грязь.
Хоть Хваталин и говорил, нога спотыкается, а голове достаётся, но на этот раз крепко досталось именно ноге.
Придерживая зашибленное колено, боком спускаюсь к себе вниз и вижу: на моей лавке, напротив окошка камеры хранения, сидит Роза.
Я попятился назад по лестнице, но Роза уже увидела меня, окликнула.
Ё-моё, не уйти!
Деваться некуда и я, припадая, поковылял к ней.
Однако чем ниже спускался я с лестницы, тем всё заметней вытягивалось её лицо, наливалось тревогой.
— Почему у вас щека и левое плечо в грязи? — недоуменно привстала она навстречу.
— Потому что на дворе грязь, — буркнул я.
Не останавливаясь возле неё, прошёл, стараясь не хромать, в туалет. Застирал верх пиджака, умылся. Собрал ладошкой капли с лица, вышел.
— Не узнаёте? — Роза бережно погладила скамейку, пересела с середины к краю, давая мне место. — Наша скамеюшка…
Я хмыкнул.
Мне ли не узнать?
Я уже пять ночей протолокся на этой скамейке. Но сейчас, с притворным безразличием оглядев скамейку, покачал головой.
— Не узнаю.
— Коротуха у вас память… — Роза положила руки на колени так, что часы-стуканцы у неё на запястье были хорошо видны. — В моём распоряжении всего пять минут…
— А на шестой минуте мадам тётя уже выпишет стоп? Не пустит домой?
— Не перебивайте… Я т о г д а дала вам её телефон. Не звоните, пожалуйста, по нему.
— Да уж пожалуйста… К вашему сведению, я и без пожалуйста ни разу не звонил.
— Это уже лучше. Я ушла от оболдуйской [347] тёти… Хвалится, что она большая обиходница, [348] а по мне… обвейки [349] и есть обвейки… Не хватало, чтоб ещё шпионили за мной. Мне дали койку в институтском общежитии. У нас отбой в… — взгляд на часы. — Сейчас без четверти. Пока доберёшься… Я три дня приезжала сюда.
Ба-а! Да не шпионит ли она сама?
— Извините! — огрызнулся я. — А чего это вы именно здесь искали меня? Я что, давал вам именно этот адрес? — жёстко подолбил я костями пальцев скамейку.
— Вы никакого не давали… Обещались звонить… Тётя всешеньки уши опела, что вы, простите, вокзальный налётчик. Хвалилась, что чутьё у неё кощее… Я почти и поверь… Вокзал… единственная зацепка… Только, — горячечно возразила она себе, — это лишь… Всё спуталось… Не похоже… Не верю, что вы, отметённые университетом, в обиде кинулись в объятия какой-то худой компашки…
— Почему же какой-то? У меня одна компания, — со злостью ткнул я в неё, потом в себя, — и судить я пока не могу, хороша ли она, эта наша компания, дурна ли…
— По вас не видно, — взахлёб ломила она своё, — что вокзал — предел ваших мечтаний. И никакая не компания… Мне кажется, всё куда прозаичней. У вас, может, просто нету денег на обратную дорогу? И вообще… Что вы сегодня ели?
— О! — приосанился я, сжимаясь одновременно внутренне, заглушая в себе голодное погромыхивание. — Сегодня у меня был Его Сиятельство разгрузочный денек! Одна сайка на три откуса и потом вода, вода, вода из-под колонки у булочной напроти вход в детский скверик… Хоть утопись!
— Хватит ехать на небо тайгой! [350] Странная… Оригинальная диета… То-то, слышу, простите за откровенность, как в вас кишка кишке свирепо читает мораль… Как у артиллериста [351]… А завтра что будете есть?
— Что Бог пошлёт, — отшутился я.
— Ни шиша он не пошлёт! — убеждённо отчеканила Роза.
По тону я сразу понял, что в Бога она не верит. Мне показалось, она догадалась о моём выигрышном мнении о ней, и она ещё твёрже повторила:
— Ничегошеньки Боженька не подаст. Не надейтесь… Вы не крыловская Ворона… Это в баснях…
Роза осеклась.
Она как-то оценочно окинула меня вопросительным взглядом и, подумав, осмелев от своей мысли, с восторженно-напускной бравадой бросила:
— А послушайте! А чего б вам да не взять у меня тгриков?
Я вылупил шары на неё.
Фыркнув, она отодвинулась, не забыла спросить:
— Вы чего так смотрите?
— Да вот думаю, дай-но получше рассмотрю дочу самого куркуля Рокфеллера. Раньше, каюсь, не доводилось встречать. Да знайте, у меня куры своих денег не клюют!
— Куры ни своих, ни чужих денег не клюют. Не пшено.
— И в частности… Вы видите, где и с кем встречаетесь? Подбереглись бы.
— А зачем?
— Ну, мало ли что
