в темноте столик-хантахту, успел, должно быть, ухватить беглеца за полу полушубка. С шумом и треском Бурибаев рухнул в темень сада.
— Стой, подлец!
Яркие звезды в черноте окна на миг заслонила широкая фигура Джаббара и он исчез во тьме.
— Стой, стрелять буду!
Тяжелый топот бегущих людей, два резких пистолетных выстрела…
Слезливый стон амаки — последнее, что услышала Фазилат. Она, будто раненная теми выстрелами, упала на ковер.
Сколько прошло времени, не знает. В желтом свете керосиновой лампы увидела упавшего на колени амаки, он дрожал, как в ознобе. Против него над опрокинутым столиком стоял Джаббар. Услышала, как ей показалось, издалека тяжелые, как удары молота, слова Джаббара:
— Увернулся, гадина, от пули. Удрал! По всему видно, законченный гад. Ну, а вы… как же вы-то, раис! Как, могли?
— О, сынок! Вы не знаете!..
— Знаю! Трясетесь за свою голову. Да цена-то велика. Подумайте, как взглянете в глаза людям после войны.
Может быть, он услышал тихий стон Фазилат. На нее не посмотрел, только сказал:
— Ладно, будьте здоровы! Будьте здоровы, Фазилатхон!
Его последние слова. На следующий день Фазилат узнала, что он уехал на фронт и к родителям в Ташкент не заглянул…
Всю неделю Фазилат не выходила из дома амаки. На седьмой день в сумерки явился Бурибаев. Вместо полушубка на нем была шинель, вместо бобровой шапки — фуражка. Он заметно сдал, осунулся.
Долго не рассиживался, наспех выпил пиалу чая и заспешил.
— Я отправляюсь на фронт, — подошел к Фазилат, с того памятного дня она не вставала с постели. — Не знаю… если в чем виноват, то только в том, что полюбил тебя. Искуплю вину своей кровью. Так я им сказал — в райкоме обсуждали наше с тобой дело. Видишь, еду на фронт. Будем живы, может, еще и увидимся…
Да, так уж несовершенен, оказывается, этот мир. Немного времени прошло, услыхала она — погиб Джаббар. Похоронка пришла на этот раз в Ташкент, к его родителям. Погиб смертью храбрых в ожесточенных боях на подступах к Харькову. Так, говорили, было написано. На этот раз «черное письмо» оказалось правдой. А Джамал Бурибаев?.. Он вернулся летом сорок пятого. На плечах — погоны старшего лейтенанта, на груди ордена и медали, планка-нашивка — два раза был ранен. Пришел, по-геройски выставив грудь…
А у нее был первенец. Родились один за другим еще двое детей. Первенький-то погиб, бедняжка, попал под машину. Ради детей терпела унижения, обиды. А потом сколько лет несла нелегкую долю брошенной женщины. Жена не жена, вдова не вдова. А он, тот, кто принес ей столько горя и унижения, он всегда на коне. Вот и сейчас — главный гость Атакузы, главный сват, ему — все почести. И сын Кадырджан, дай бог, чтобы голова его была крепка, как камень, — заодно с отцом, нет в нем ни гордости, ни сострадания к матери. Зато дочь!.. Дай бог ей долгой жизни, выросла честной, отзывчивой. Чуткая душа! И девушка гордая. Неужели у дочки жизнь будет такой же горькой, как и у матери… Как отвести беду? К кому пойти?
3
Сон не придет — поняла Фазилат и поднялась с постели. Ей было душно. Прошлась по двору, но и двор показался тесным. Набросив на голову платок, вышла на улицу…
Перевалило за полночь. Чуткая к ночным звукам тишина повисла над безлюдной улицей, легкий шелест листвы тополей да тихий говор воды, бегущей по арыку, не мешали ночному покою. Лишь изредка нарушал его лай собак. Погас свет в домах. Но одно окно светилось. По ту сторону улицы, немного левее двора Фазилат, в одном из окон горел свет. Это домла не спит. Беседует с доцентом? А может, как и она, сидит один, растревожен стычкой в саду?
Фазилат будто кто-то за руку повел. Перешла улицу и в густой тени деревьев медленно приблизилась к освещенному окну.
Оно было раскрыто. Прямо перед ним, за широким письменным столом, сидел домла. Положил локти на цветную карту, расстеленную вместо скатерти. Что-то писал, обложенный большими папками и стопками бумаги. Нет, он только держал ручку, уставился в темноту — весь во власти своих, видно, невеселых дум.
Настольная лампа высветила глубокие борозды на просторном выпуклом лбу, резкие складки у большого мясистого носа, сетку мелких морщин в углах задумчиво-усталых глаз. Громадная лобастая голова домлы всегда приводила Фазилат в трепет, но сейчас он показался ей таким одиноким и грустным, что не сдержала жалости, сама не заметила, как тихо всхлипнула.
Домла встрепенулся, будто вспугнутая большая птица, широко раскрыл глубоко запавшие глаза:
— Кто это там?
— Я, отец, Фазилат…
— Фазилат? — переспросил старик, отодвигая в сторону настольную лампу. — Какая Фазилат?
— Та самая… — Фазилат хотела сказать: «Та самая, несчастная Фазилат», но, не удержав себя, громко зарыдала…
На широком морщинистом лице старика отразилось удивление, потом сменилось растерянностью и смятением.
— А, Фазилат… — Он замигал ничего не видящими в темноте глазами, привстал с места. — Что случилось? Опять этот глупец? Скандалист?
Фазилат не ответила. Она боролась с собой, пыталась удержать всхлипы, душившие ее. Опершись руками о стол, Нормурад-ата всем телом подался вперед. Он только теперь увидел за окном женщину, она припала к стволу тополя, обняв его.
— Что случилось? Говорите же в конце концов!
Фазилат вытерла концом платка слезы.
— Простите, простите, ради аллаха… — и снова не сдержалась, заплакала.
Домла молча глядел в темноту. В лице его все больше проступала нерешительность, а потом и сострадание.
— А ну, зайдите-ка, сюда. Пожалуйста…
Фазилат не знала, куда скрыться от стыда и раскаяния. Уже хотела бежать, но тут открылась дверь, смутно замаячила в чуть освещенном проеме фигура старика.
— Где вы? Фазилатхон! Ну-ка, идите сюда, идите…
Прикрывая концом платка губы, пошла за домлой. Старик, натыкаясь на груды книг, провел ее в свой кабинет.
— Сюда, сюда… Пожалуйста…
Фазилат осторожно присела на край стула у самых дверей.
Беспорядок в доме, сиротливо жалкий вид самого домлы снова сжал ей горло.
— Так что же? Опять приходил Хайдар?
Фазилат молчала.
Лохматые седые брови старика сошлись на переносице, лицо сделалось сурово-холодным.
— Стоите ночью у меня под окнами, плачете… Просите простить. Если собрались вспоминать прошлое, — не надо.
— Да, да, не надо! — горячо подтвердила Фазилат. — Я вас понимаю. Вы не думайте, я не затем пришла, не оправдываться… Сама не знаю, случайно. Захотелось немножко пройтись. Вижу — горит свет в окне. Подошла, увидела вас и…
— И не надо… — шепнул домла. Опять неуверенность на миг отняла у него силу.
— Я понимаю, что не надо. И все же… все
